— Спаси и помилуй, — еле слышно прошептала Наталья, с мольбой глядя на медальон с иконкой в своих руках. — Огради нас от всего плохого… Помоги Сашеньки что-нибудь придумать. Боженька, пожалуйста…

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

Пушкин вышел из своего кабинета уверенным шагом с гордо поднятой головой, словно охотник, а не загнанный в угол зверь. Одному только Богу было известно, каких трудов ему стоило так держаться, и ничем себя не выдать.

— Держись, Санька, держись. Чтобы ладони в кулак, глаза наглые, на губах улыбка, — шептал Александр, шагая по коридору в сторону столовой, куда он попросил собраться своих близких. — Пусть видят, что есть выход, что все под контролем. Ведь, ты главный в этой стае…

Глубоко вздохнул и быстрым шагом прошел оставшуюся часть коридора, выйдя в столовую совсем другим человеком. Резко остановился у стола, громко притопнув ногой.

— Ну, чего траурные лица? Чего приуныли? — Пушкин на каждом остановил свой взгляд, а Наталье даже подмигнул. — Ничего же страшного не случилось. Подумаешь, разорвали аренду, и пришлось закрыть магазин. Через неделю или две откроете новый салон, ещё лучше прежнего. Лев, с твоими газетами дело ещё проще! Как всё поутихнет, совсем другие газеты делать начнём. Попомните, моё слово, всё именно так и будет.

Однако особенного эффекта его слова не произвели. Судя по лицам сидевших лучше им не стало, уверенности точно не прибавилось.

— Вы что, моим словам не верите⁈ — возмутился Александр, уставившись на сестер своей супруги. — Катя, Саша, я же сказал вам, что будете с богатым приданным? И сколько вы на своем дамском салоне успели заработать? Сколько, не слышу?

— Почти сорок… — тихо выдавила из себя старшая Катерина.

— Вот, сорокет! За неполных два месяца вы получили почти сорок тысяч рублей! Это уже небольшой капиталец, с которым не стыдно и в Свет выйти!

Александр подошел ближе, встал за их стульями, наклонившись вперед.

— Я Вам снова обещаю, что пройдет совсем немного времени и у вас будет еще больше денег! Сколько хотите? Пятьдесят тысяч хотите? Сто тысяч рублей хотите? — он говорил с таким напором, что его уверенность волей неволей передавалась и им. Глаза у молодых женщин заблестели, щеки заалели. — Будут вам сто тысяч рублей! Хотите на двоих, а хотите каждой! У меня еще идей целый вагон и маленькая тележка в придачу. Можно эксклюзивное мыло варить, делать особые травяные шампуни, бальзамы и мази, готовить шоколад, духи с неизвестными ранее ароматами…

И тут же развернулся в сторону младшего брата.

— Лев, ты ведь тоже хорошо заработал? Уверен, что газеты и лотереи дали двести, а то и триста тысяч рублей. Я ведь обещал тебе, что с деньгами не будет проблем? Тогда чего вы все головы повесили? Ничего страшного не случилось. Переживем и это…

— Но, Саш[А], дело ведь совсем в другом! –почти крикнул Лев, вскидывая голову. Выпитое вино уже ударило в голову, придавая смелости. По трезвому состоянию он вряд ли бы стал перечить старшему брату. — Ты хочешь против всех пойти? И против полиции, и против жандармов? А Сенат? Поговаривают, что ты еще и с Его Величеством сумел повздорить.

Вот теперь-то ясно в чем дело. Александр недовольно засопел. Оказалось, его близкие боялись совсем не потери денег. Гораздо сильнее их страшила месть со стороны власти.

— Хорошо, хорошо, я должен вам признаться…

Пушкин понял, что пришло время для его самой убойной «домашней» заготовки. Ничем слабее домашних, похоже, просто не пронять.

— Простите меня, мои хорошие, простите меня, мои дорогие…

Драматический артист, конечно, из него не очень хороший, но сейчас он выложился на все двести процентов. Его голос задрожал, наполнившись трагичными нотками. Искривились черты лица, показывая, как ему тяжело дается это самое признание. Мол, видите, на какие жертвы ему приходится идти.

— Я просто не мог вам признаться в этом раньше. Понимаете, не мог сказать ни слова. С меня взяли слово, что я буду хранить молчание обо всем этом.

Тишину за столом уже можно было смело ножом резать. Взять, и ломтями прорезать, как краковскую колбасу. А, значит, нужный ему настрой у близких был достигнут и можно было рассказывать дальше.

— И вы все тоже должны молчать. Слышите? То, что вы сейчас услышите, больше никто не должен знать, — поэт с нескрываемой тревогой оглядывался по сторонам — то в сторону окон, то в сторону коридора, то куда-то в потолок. — Это заговор…

После декабря двадцать пятого года произносить слово «заговор» в приличном обществе было не принято. Оно стало общепринятым табу, ибо еще свежи были те страшные события и их ужасные последствия для самых родовитых семейств империи.

— Сам государь просил держать язык за зубами, — продолжал говорить Александр, понизив голос до шепота. Внимательно всех оглядел и приложил указательный палец к губам. — Я не могу рассказать всего, но судьба империи висит на волоске…

У женщин глаза стали, как блюдца. У Льва челюсть едва стола не доставала. Явно были ошарашены до глубины души. Никто из них даже представить не мог, что когда-то окажется в центре самого настоящего заговора против императора.

— Измена пробралась в самое сердце империи, врагами оказались такие люди, на которые никто бы никогда и не подумал, — поэт выразительно поднял глаза к потолку, намекая о должностях этих серьезных и уважаемых людей. — И лишь немногие сохранили свою верность.

Еще немного женщины начнут валиться без чувств. Лев, хоть и мужчина, но явно был готов последовать за ними. Сидел бледный, как смерть, и боялся лишний раз вздохнуть.

— Государь надеется на нашу помощь. Поэтому буду вас просить о следующем…Ташенька, и вы, девочки, должны с детьми сидеть всю неделю дома. Никуда не выходите, ни с кем не говорите, — после этого повернулся к младшему брату. — А к тебе, Лев, особая просьба. Ты ведь собирался собственную типографию завести, чтобы самостоятельно печатать газеты? Так? — брат кивнул, смотря на него, как кролик на удава. — Уже что-то есть?

— Успел три немецких печатных барабана купить. Правда, пока в ящиках стоят.

— Отлично, Лева, — улыбнулся Александр. — Нужно все распаковать, собрать печатные станки и установить на место. Через два дня мы должны напечатать кое-что очень и очень важное для нас и для всей империи. Понял? Лева, это будет такая информационная бомба, что врага в унитаз смоет. Ведь, никто даже не догадывается, что это за враг.

Пушкину бы сейчас остановится, помолчать, но на него напало творческое вдохновение. Внутри все бурлило, кипело, требовало выхода. Обрывочные мысли, идеи, предположения, словно по мановению волшебной палочки, гармонично смешались и превратились в яркий образ истового врага Руси библейского масштаба.

— Вы понимаете, что никто из нас даже не представляет его ужасную силу, его мощь. Он само Зло, которое веками, снова и снова, пытается истребить наш народ, — его понесло, и вряд ли это можно было остановить. — Думаете, нападения немецких рыцарей в тринадцатом веке были исторической случайностью? В четырнадцатом — пятнадцатом века вторжения крымских татар, рейды отрядов польской шляхты тоже происходили сами по себе? А войны с Речью Посполитой, Швецией в шестнадцатом — семнадцатом веках так же обыденность? А Северная война, Семилетняя война, Отечественная? Не-ет! Их всех направляла рука нашего врага…

Ташины сестры уже лежали без чувств, не выдержав напряжения. Она сама, не сдерживаясь, рыдала. Лев, смотревший на брата во все глаза, до боли сжимал пальцами рукоять столового ножа.

— Это на руках врага кровь тысяч и тысяч православных душ, загубленных немцами, шляхтой, крымчаками, шведами. И имя этому Легиону Сатаны Орден Розы и Креста…

Умолкнув, Пушкин устало опустился на стул. Белоснежная сорочка была мокрой от пота. Лицо горело.