— Александр Сергеевич, вы совершаете огромную ошибку отправляясь в Петербург сейчас и в одиночестве, — рядом с немногочисленной поклажей и уже взнузданным жеребцом, стоял Дорохов с очень недовольным лицом. Он с самого утра безуспешно пытался отговорить Пушкина от столь скоропалительной поездки, но безуспешно. — Смотрите, дорога еще как следует не просохла. Местами, по-прежнему, самое настоящее болото, в котором можно с конем увязнуть. Подождите немного, хоть с пол месяца, а потом вместе в путь отправимся.

Поэт, проверяя поклажу, отрицательно качнул головой. К сожалению, откладывать поездку никак нельзя было. Нутром чувствовал, что этими дуэлями дело не закончится. Обязательно должно еще что-то нехорошее случится. Он же так и не в курсе причины всей этой непонятной вендетты.

— Вы, Александр Сергеевич, самый настоящий упрямец. Уперлись, словно в стену, никак вас не сдвинуть, — хмурился товарищ, не понимая, что еще сказать. — Если все-таки едите, то я просто обязан с вами отправиться. Вдруг опять какой-нибудь сумасшедший гусар начнет лупцевать своего слугу, а вы снова ринетесь всех спасать?

Видно было, что Дорохов до сих пор себя винил в той дуэли. Считал, что не уследил, вовремя не вмешался. Оттого сейчас и скрипел зубами.

— Миша, Миша, угомонись, — Пушкин улыбнулся, прекрасно «читая» все эмоции товарища. За то недолгое время, что они приятельствовали, поэт довольно неплохо изучил Михаила. — Поверь на слова, мне очень нужно быть в Петербурге. Тебе же следует некоторое время присматривать за моими делами в Михайловском. Сам же видишь, что за всеми новыми задумками нужен глаз да глаз.

Дорохов же в ответ недовольно скрипнул зубами. Присматривать за теми производствами, что развернулись в селе, желания особого не было. Сюда бы толкового управляющего, чтобы он следил за всем и в придачу не воровал. Только взять не откуда было.

— Я очень на тебя надеюсь, Михаил. Во все это вложены хорошие деньги, которые должны принести еще большие деньги. Нужно лишь первое время проследить, чтобы механизм заработал. Со временем все наладится и будет гораздо проще. Я прошу тебя, Миша, займись этим и не спорь, пожалуйста. Слышишь?

Тот кивнул. Похоже, деваться ему, действительно некуда. Пушкин не раз ему рассказывал о своих планах по развитию просвещения для крестьян и детей ремесленников, по поиску талантов среди самых простых людей, на что нужно было очень и очень много денег. Поэтому Дорохов понимал важность этих производств.

В дороге

Как поэт добирался, лучше и не вспоминать. Проклял всех и вся, вспомнил всевозможные ругательства на доброй дюжине языков и обложил ими каждую версту этого пути.

— … Я вертел эти ямы, эти колдобины, эти выбоины…

— … На х… эту дорогу, на х… эту погоду, на х… этих уродов, из-за которых я в дерьме по самые брови…

— … Б…ь, дай только добраться до тебя, хитровыделанный мудила. Я тебя тоже в эту чёртову грязь…

— Как же, мать вашу, так происходит, какой век не идёт, а дороги — откровенное дерьмо!

Лишь на очередной почтовой станции Пушкин мог перевести дух, часами отмокая в бане и потягивая душистый чай. Здесь, в тепле, завернувшись в махровый халат и обувшись в мохнатые чуни, он, наконец, вспоминал, что-то великий русский поэт, а не какой-нибудь портовый грузчик или просоленный морем боцман с рыбацкой шаланды.

— Что же ты, Александр Сергеевич, себя позоришь перед путниками? — корил он себя, правда, без особой строгости. Ведь, прекрасно понимал, что на следующий день в пути всё с завидной регулярностью повторится вновь. — Разве нельзя обойтись без мата? Ты же сам Пушкин, светило русской поэзии! Как же тебе не стыдно?

Но приступ благодушия и самокопания проходил, и он вновь шёл в «наступление»:

— А без мата сегодня, любезный, никуда не денешься! Ответственно заявляю, никуда не денешься. Куда ни ткнись, он, мат, значит, и строить и жить помогает. С матом и грузчику легче, и крестьянину справней… И, вообще, не написать ли мне о русском мате книгу? — пришедшая в голову идея, его немало повеселила. Улыбнулся, а потом призадумался. Ведь, в будущем пушкинисты не раз говорили, что великий поэт использовал мат со смаком и присущим ему талантом. Уж не он ли, человек из будущего, стал тому причиной? Вот и думай теперь, мучайся. — Пушкин я, в самом деле, или не Пушкин⁈ А ведь, напишу, обязательно напишу, чтобы всякий про силу и самость нашего мата знал…

В голове тут стал план новой книги проявляться.

— Наш же мат это нечто совершенно особенное, уникальное, ни на что иноязычное непохожее. Другие оскорбления перед ним, как младенцы перед взрослым дядькой. На нашем мате разговаривать можно, выдавая законченные предложения и полноценные тексты. Это же настоящий язык… — он, и правда, как-то сам свидетелем был, как один забулдыга целую речь на десяток минут двинул без единого связного слова. — Постой-ка, так и назову свою новую книгу-исследование — «Тайный русский язык».

Сказал-сделал, чем и дорогу чуть скрасил. Пока ехал, в уме набрасывал очертания будущих глав. На каждой почтовой станции начинал хозяина «пытать» на предмет новых матерных слов, выяснять их значение и происхождение.

В последний раз, вообще, решил среди постояльцев соревнование-конкурс устроить, кто сможет дольше, витиеватее и, главное, складнее, ругаться. Даже приз в пятьдесят рублей установил для победителя.

Думал, всё скромненько, тихо пройдёт, а тут такое развернулось, что просто держись. Прослышав про награду, народ на почтовую станцию просто валом повалил. В большую комнату почтовой станции столько людей набилось, что не продохнуть было. В воздухе повис настоящий плотный «духан» из жуткой смеси вони от пота, навоза, перегара и гари из кухни.

— … Да, я такое смогу, что держись! — орал краснорожий купчина в собольей шубе нараспашку. В комнате жарко натоплено, а он, жутко потеющий, все равно шубу не снимал. Перед остальными хвалился. — Никто шибче меня здесь по матушке не обложит. Тоже пятьдесят рублей на то ставлю…

— … Кто сказал, что он лучше всех лаяться может? Лжа все это! Чистая, что ни на есть лжа! — через толпу пробирался решительно настроенный здоровяк в потрепанном пехотном военном мундире, бывший служака, похоже. — Я за такую похвальбу в кунью дырку засуну…

— Что⁈ Ты, сучий потрох! Я твою…

Словом, соревнование без всякого сигнала началось. Зрители, изрядно возбужденные, хорошо «подогретые» ядреным пивом, уже начали болеть за своего претендента на победу. На станции такой ор и топот поднялся, что хоть топор вешай.

— Боже, какой язык, какой слог! — вооружившись блокнотом и карандашом, Пушкин шустро записывал наиболее соленые словечки и словосочетания. Купец и военный, судя по их красным злым лицам, только-только разгонялись и совсем не думали останавливаться. Оставалось лишь молить Бога, чтобы чистые листы в блокноте раньше не кончились. — Сколько экспрессии, жизни! Это нечто невообразимое, по-другому и не скажешь… Эй, друзья-товарищи, вы чего?

Всласть наругавшись, оба спорщика смерили друг друга презрительными взглядами и бросились в драку. Стали раздаваться смачные удары, стоны, новые ругательства. В разные стороны полетели клочья волос, оторванные с мясом куски ткани. Через мгновение в драку влезли и их сторонники, подняв еще больший гвалт.

К счастью, все закончилось без серьезных увечий. Хозяин почтовой станции на радостях от счастливого завершения поставил целое ведро водки. Пушкин от себя еще два ведра добавил, чтобы ни у кого обиды не осталось.

— Вот тебе и русский мат… грозный и беспощадный.

Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных

В квартиру Пушкин влетел, как ядро, выпущенное из пушки. За время дороги он о многом передумал, и сейчас как нельзя остро чувствовал, что у него заканчивается время. Неведомый враг, организовавший эти три дуэли, наверняка, постарается нанести новый удар, который может и увенчаться успехом. Ведь, неизвестно, когда это случится, кто это сделает, и как этому противостоять.