При этих словах Рэдклифа причудливая рукоять трости, выполненная в виде весьма реалистичной головы коршуна, коснулась сломанного плеча барон, заставляя его заскулить от боли.

— Тебе было поручено разобраться с отступником, с этим жалким рифмоплетом. Что в этом сложного? Сначала ты не смог организовать дуэль. Ты не мог найти никого лучше этого неудачника барона Геккерена? Что может быть проще для бывшего офицера? Подожди-ка, ведь Дантес в Пруссии служил в Кавалергардском полку, известном весьма сильной мужской дружбой. Неужели ты, паскуда, опять этим самым местом думал, когда искал нужного мне человека?

Де Барант заскулил еще сильнее. Помогая себе здоровой рукой и ногами, живо отполз к огромному письменному столу и забился под него. Похмелье из его головы давно уже выбило, и сейчас его все больше и больше охватывал самый настоящий животный страх.

— Я все исправлю, все исправлю, — лепетал он из под стола, боясь даже высунуться. — Дантес больше не сможет стреляться. У него все загноилось… Я найду нового человек, надуй людей… Они все сделают…

— Замолчи! — топнул ногой магистр. — Я так понял, у императора тебе тоже показали на дверь.

Тихое жалобное скуление, донесшееся в ответ, стало ему ответом:

— Его же отправили в ссылку-у…

— Что толку от этой ссылки, — презрительно сплюнул магистр. — Отступника нужно было наказать, показательно наказать, чтобы больше никто даже помыслить не мог ослушаться нашей воли. Ты должен был добиться того, чтобы Пушкина отлучили от дворца, погнали со всех мест и домов. Кредиторы должны были кусать его, как дикие псы. Нужно было отобрать у него все до самого последнего пени. Тогда бы он приполз обратно и стал вымаливать свое прощение… Никто не смеет предавать орден «Розы и креста», а посмевший никогда не уйдет от расплаты.

Рэдклиф верил в эти слова с неистовой силой неофита, только что вступившего в орден и всей душой уверовавшего в его миссию. И причин сомневаться в силе и влиянии ордена у него не было.

Орден «Розы и креста» — не просто один из множества масонских орденов, разбросанных странам старой Европы и Северо-Американских штатов, и соперничающих между собой за влияние. Он был наследников того самого ордена Тамплиеров, который могуществом и богатством соперничал с императорами и королями Старого Света, султанами и шахами Азии. Более четырех веков храмовники сменяли неугодных правителей, организовывали войны, Крестовые походы, пока не стали жертвой заговора европейских монархов и, разгромленные, канули в Лету. Однако их несметное богатство, связи не стало добычей победителей, не исчезло вместе с ними в тайниках, а досталось наследнику.

Вот уже неполных две сотни лет орден «Розы и креста» осторожно, кропотливо продолжает дело храмовников. Не повторяя ошибки предшественников, магистры предпочитают держаться в тени, не привлекать к себе излишнего внимания, дергая за ниточки в нужный момент. Настоящие пауки, осторожные, умеющие ждать, они медленно распространяли свою власть по миру. Золотом, шантажом, угрозами и соблазнами в ряды ордена вербовались правители и их жены, высшие иерархи церквей, влиятельные военные, крупные промышленники, талантливые писатели. Действительно, зачем размахивать мечом там, где можно добиться своих целей словами или золотом?

А Пушкин при всей его гениальности был всего лишь еще одной пешкой в глобальной игре, призванной сыграть свою строго обозначенную орденом «Розы и креста» роль. Действительно, кто, как не Пушкин, «властитель дум», сможет «заразить» молодых дворян, отпрысков знатнейших семей, вирусом вольнодумства? Кто, как не он, способен живо и ярко им «спеть песню» о великой и недостижимой мечте человечества — свободе, равенстве и барстве? Кто, как не он, должен был стать символом свободомыслия и породить волну, которая бы похоронила одну из срединных империй?

И поэт начал это делать, особенно в последние годы прямо после женитьбы, когда к новым кредитам и расходам прибавились другие. Где-то за деньги [ кредиторы просто не оставляли другого выхода], где-то по собственному разумению [ идеи свободы, равенства и братства чрезвычайно заразительно, особенно, для впечатлительных особ] Пушкин стал «глашатаем вольнодумцев», от которого оставался всего лишь один шаг до революционера. В своих стихах он обличает рабство, вынимая наружу всю грязь и ничтожность этого позорного явления, как владение одним человеком другими. Делает это с присущим только ему талантом, заставляя стихи греметь на всю империю и приводя в бешенство самого императора. Выпускает героические пьесы о декабристах, заставляя общество скорбеть об их страшной судьбе и восторгаться их поступком. Среди аристократов мгновенно расходятся его емкие и образные характеристики «власть предержащих», приводя в восторг юнцов «с горящими взором».

Тогда магистр уже потирал руки, предвидя новых декабристов и новую сенатскую площадь, а может быть и, чем Бог не шутит, смерть императора «от апоплексического удара золотой табакеркой» [ намек на зверское убийство императора Павла Первого группой заговорщиков, что потом было представлено, как естественная смерть от апоплексического удара]. Он видел бурление среди аристократов, многие из которых открыто сочувствовали декабристам, были с ним в прямом родстве. Но в какой-то момент Пушкин пошел на попятную, решив окончательно не ссориться с властью, и разорвал все отношения с орденом.

Естественно, поэта нарекли отступником, предателем, и призвали наказать всеми доступными средствами и с особой жестокостью. Ведь, даже его смерть планировалось использовать в интересах ордена. Одни увидят и ужаснуться могущества ордена, другие обвинят во всем власть предержащих. Словом, со всех сторон одни плюсы.

— Никто не сбежит от нас, единожды приняв наши дары, — с угрозой проговорил магистр. — Мы помогли ему, дали денег на оплату долгов, на его стишки о свободе, о рабстве и угнетателях, а он отвернулся, как будто ничего и не было.

Рэдклиф опустил взгляд на перстень, которые все это время машинально теребил пальцами. Сверкнувшие на нем черные роза и крест очень хорошо отвечали его настроению и бурлящим в нем желаниям. Роза, прекрасный цветок, готовый больно уколоть при малейшей неосторожности, символизировала мягкость и терпеливость ордена, прятавшие в себе коварство и обман. Крест, напротив, обещал лишь неминуемое наказание всем врагам ордена.

— Вижу, брат-рыцарь, ты так ничего и не понял.

— Я понял, я все понял, — тут же из под стола отозвался де Барант. Даже выглянул оттуда, яростно кивая головой. — Я найду людей, и накажу этого наглеца. Я объявлю награду тому, кто вызовет его на дуэль. Я дам пять сот рублей… Нет, я дам тысячу рублей… Это огромные деньги, ваше сиятельство. Вы увидите, что случится…

Но магистр качал головой. Ему все равно не очень верилось в расторопность барона. Слишком уже он труслив и самонадеян. Такой верно служит ровно до тех пор, пока чувствует силу и боится. А это значит, нужно ему снова продемонстрировать силу.

— Где твой секретарь? Где это убожество? — магистр ткнул тростью барона. — Позови его.

Ничего не понимая, тот высунулся наружу и позвал секретаря:

— Эмануэль⁈ Эми, подойди сюда! Наш гость хочет с тобой познакомиться!

По пришествию некоторого времени в гостиную вошел юнец, с опаской поглядывая на магистра. Эммануэль осторожно подошел к столу и замер, едва душа.

Окинув женоподобного паренька презрительным взглядом, магистр повернулся в де Баранту:

— У тебя последний шанс, брат-рыцарь, исполнить волю капитула.

Барон, продолжая стоять на коленях, истово кивнул. Мол, все исполню, все сделаю.

— А это, чтобы ты ничего не забыл…

Рэдклиф, зверино хекнув, с разворота ударил юнца тростью. С хрустом лопнула голова Эмануэля, разбрасывая вокруг кости, кровь, мозги. Следом с глухим звуком на паркет свалилось и тело.

— Помни, брат-рыцарь, помни. Ведь, в другой раз это может и с тобой случиться.

Стоявший на коленях, де Барант посерел. Ни единой кровинки в лице не осталось. Молча разевал рот, но так ни слова и не смог произнести.