Санкт-Петербург, набережная Мойки, 12.

Квартира в доходном доме княгини С. Г. Волконской, которую снимало семейство Пушкиных.

В крытый возок Пушкин садился с таким чувством, словно на войну отправлялся. В самом деле предстояло долгое, утомительное путешествие, с длинными перегонами между почтовыми станциями, и не менее длительными ожиданиями свободных повозок и лошадей[1].

— Точно, в поход…

Мысль показалась настолько удачной и соответствующей духу, что он даже начал тихо напевать нечто героическое, военное из своего далекого-далекого прошлого, а точнее будущего.

— Слышали братья,

Война началась!

Бросай свое дело,

В поход собирайся.

В голове всплывали строчки какой-то старинной то ли военной, то ли еще революционной песни. Звучало ритмично, напористо, сразу же слышался стук боевых барабанов, звонкий призыв трубы.

— Смело мы в бой пойдем

За Русь Святую

И, как один, прольем

Кровь молодую!

Чуть позже, заглушая ржание лошадей, крики ямщика и скрип снега, Пушкин уже пел во весь голос. Громко, с чувством, прямо физически ощущая, как из него уходят все страхи и опасения.

— Смело мы в бой пойдем

За Русь Святую

И, как один, прольем

Кровь молодую!

Еще через пару часов, когда боевой настрой уступил месту усталости и тревоге, он затянул совсем другую по настрою песню:

— … В углу заплачет мать-старушка,

Смахнет слезу старик отец.

И молодая не узнает,

Какой у парня был конец.

Словом, отвел немного душу в дороге, пока на привал не встали.До почтовой станции еще ехать и ехать, а лошадям нужно было немного роздыху дать.

— Ляксандра Сергеич, батюшка, — с козел спрыгнул слуга Архип. Малый пусть и не очень сообразительный, но зато высокий, в кости широкий. В путешествии обязательно пригодится. У него в этот момент было такое восторженное лицо с подозрительно красными глазами, что Пушкин тоже вышел из кареты.- Это что же за песню так знатно спивали? Вот прямо за душу взяло, вывернуло, а после отпустило. Никогда раньше не слышал.

Поэт же смотрел на него совершенно невинными глазами, и мысленно костерил себя последними словами. Догадывался же. что могут услышать, но наплевал на эту опасность.

— Знамо дело про войну, будь она неладна, пели. А что за танк такой? — слуга недоуменно почесал затылок. — Пушка такая что ли? Навроде единорога? Не слыхал.

Александр неопределенно махнул рукой. Мол, понимай, как хочешь.

— Ты бы лучше про обед распорядился. Так хочется есть, что мочи никакой нет.

От таких слов Архип чуть не подпрыгнул на месте. При этом сделал такое виноватое лицо, что его жалко стало.

— Чичас, батюшка, моментом! Все, Ляксандра Сергеич, сделаем!Чичас, расстараюсь…

И, в самом деле, расстарался. Мигом дорожный сундук на снег сбросил, накинул на него особую дорожную скатерку, которую тут же принялся заставлять разными припасами.

— Вотбуженинку Марфа в дорогу дала, — из короба достал невероятно духовитый кусок в чистой тряпице. — Здесь пироги. Кушай, батюшка, еще теплые, — рядом с бужениной появился небольшой чугунок, закутанный в полотно. — Тута хлебушек, сырок, молочко…

Пока все раскладывалось, Александр шустро работал ножом, готовил себе «сиротский» бутерброд на скорую руку. Еще в той жизни по холостяцкому делу очень приноровился делать: то бутерброды, то сэндвичи на западный манер. Сытно и быстро, а что еще нужно.

На большой, с ладонь ломоть, хлеба лег толстый кусок сыра, который в свою очередь был сразу же накрыт здоровенным слоем буженины. Середку между слоями густо намазал хреновиной, от которой сразу же заслезились глаза.

— Хороший бутерброд, — куснул бутерброд, от наслаждения зажмурившись. На свежем воздухе оголодал так, что кулинарный монстр прямо на глазах таял. — Прямо чудный бутерброд.

— Ляксандра Сергеич, что як за чудный такой бутрабрад? — рядом уже стоял слуга и с вожделением смотрел на невиданное здесь угощение. А бутерброд, и правда, смотрелся так, что слюни текли. Большой с толстыми ломтями желтого сыра, красноватой буженины. Весь ум отъешь. — Чай кушанье из заграниц? Нашенских таких никогда не видел.

Пушкин с чувством снова куснул, а после протянул бутерброд Архипу. Мол, ешь, я себе еще сделаю.

— Благодарствую, барин! — тот аж прослезился. — М-м-м, как же скусно. Цельными днями бы такое ел и ел, ел и ел.

Не каждый господин так к своему крепостному относится, как к нему относились. Большей частью за собак не считали, говорящими лопатами называли. Ему же вон какая честь оказана — из господских рук заморскую еду ест. Кому расскажешь — никто не поверит.

— Как же сие чудо правильно готовить? — мужик с любопытством рассматривал остаток бутерброда, копаясь пальцем в ломтях сыра и буженины. — А если не буженину, а сала положить? Али дичинки?

Александр на это пожал плечами. Он как раз был занят салом, кромсая шмат на куски по мельче. Резанул очередной ломоть и замер.

— Понравилось, говоришь такая кулинария? — слуга тут же яростно закивал. Еще и гукнул вдобавок. — Интересно, а что бы тогда по поводу бургеров с котлетой, корейской морковью, сыром и зеленью сказал…

Это уже был не вопрос, а скорее приглашение к размышлению. Пушкин довольно хмыкнул, понимая, что еще кое-что интересное «нащупал». Глядишь, и тема с кулинарными новинками из будущего здесь и «выстрелит». Разве плохо, например, кулинарную книгу со всякими необычными рецептами издать? Ее же с руками оторвут, особенно, если к маркетингу грамотно подойти.

— Хм… К примеру, купят книгу с таким названием, как «Рецепты особых кушаний для романтических вечеров»?- и сам же хохотнул в ответ, понимая, что падкие до всяких новинок аристократы с руками все оторвут. — Или интересные салаты для ослепительно белой кожи? Ха-ха!

Картина с обезумевшими от желания рубенсовскими дамами и субтильными девицами тургеневского вида, несущимися в книжный магазин, вызвала у него просто гомерический хохот. И самое страшное, что все это более чем реально. Ведь, история многократно доказывает, что люди в погоне за модой делают просто безумные вещи.

Для России же с ее вечным, и подчас просто необъяснимым, преклонением перед чужим, в особенности западным, нарисованная в мыслях картина была более чем реальна. Александру как некстати вспомнились многочисленные истории, как государи, придворные превозносили заслуги, талант и трудолюбие иностранцев — многочисленных немцев, испанцев, и в особенности англичан. Мол, наш народ почти поголовно неумытые лапотники, а они цивилизованные интеллектуалы (слова от века к веку могли и меняться, но их смысл оставался совершенно неизменным). Причем иногда это принимало просто гротескные формы, которые даже в голове не укладывались.Достаточно вспомнить отечественного самородка Михаила Ломоносова, научных достижений которого хватит на две, а то и три жизни. Его же, уже известного и заслуженного ученного, иностранцы в Российской академии наук так «гнобили», как шавку подзаборную со двора не «гнобят»…

— Значит, будем наше общество кулинарно просвещать. А пока проверим кое-какие рецепты, — Пушкин с любопытством оглядел Архипа, который все еще облизывал пальцы и с печалью вздыхал. Бутерброд, похоже, оказался слишком мал для такого богатыря. Ему трехэтажный делать нужно. — Архип, а слышал ли ты что-то о роллах?

— Ась? — слуга приложил руку к уху. — А это еще что за зверь такой? Тоже бутрабрад?

Похоже, не получится у них толкового разговора, решил Пушкин. Архип все никак понять не мог, зачем так рыбу портить. Мол, для чего ее в рулон сворачивать и сарацинским зерном [рис] набивать? Не хорошо же.

— Все с тобой понятно, ретроград, — махнул на слугу рукой. — Ладно, давай сворачиваться. Лучше на почтовой станции по-человечески отдохнем, с банькой…