Шум дождя заглушал все остальные звуки и создавал странную иллюзию тишины Геро видела, как мотыльки и другие насекомые вьются возле лампы, задевая крылышками стекло, но не слышала их, и даже кокосовая циновка на дверном проеме вздымалась от сквозняка беззвучно.

С тех пор как начался дождь, Геро то и дело казалось, что девочка перестала дышать. Она наклонялась над Амрой, напряженно ловя легкий звук неглубокого дыхания. Услышав, успокаивалась, и говорила себе, что ведет себя глупо, ведь это хороший признак, что девочка может спать так спокойно.

— Кажется, ей лучше, — сказала Геро, уступая свое место доктору, и даже не заметила, что произнесла это вызывающе, словно не сомневалась в собственной правоте.

Но Бэтти, наблюдавший от двери за лицом доктора, понял, что надежды уже нет. С этим пониманием внутри у него что-То распалось и безвозвратно исчезло. Уходящий средний возраст, последние остатки сил пришли к концу. Он внезапно стал стариком, и впереди его ждала только дряхлость.

Доктор Кили ушел, сознавая, что уже ничего не сможет сделать, и жался, что не убедил Дэна Ларримора подождать еще один день. Но, может, оно и к лучшему, холера распространяется с невероятной быстротой, и даже воздух города пахнет смертью. Он уже видел эпидемии, но такой еще ни разу. А это только начало!

Геро не следила за лицом доктора, как Бэтти, боялась того, что может в нем увидеть. Но прислушивалась к сдержанному, ничего не выражающему голосу и механически отвечала. Когда врач ушел, она опустилась у кровати на колени и стала читать молитву, которой ее учила мисс Пснбери:

— Молим Тебя, Господи, освети нашу тьму и по великой милости Своей избавь нас от всех угроз и опасностей этой ночи…

Бэтти Поттера молиться никто не учил, но он тоже обращался к Богу с мольбами, однако не теми, что Геро, потому что не ждал чудес и не просил их.

— Пусть она умрет легко, — умолял Бэтти, — и повстречается со своей матерью.

Стоявшие на веранде женщины, седеющая Дахили и маленькая, полная Ифаби, кивнули и пошли спать. Лампы гасли одна за другой, и в конце концов свет остался только в комнате девочки. Старинные часы-луковица показали полночь.

Лампа вспыхнула ярче от внезапного порыва ветра, хлестнувшего дождем под темные арки веранды, старик наконец шевельнулся, подошел к ссутуленной Геро и коснулся ее плеча.

— Пора вам спать, мисс Геро. Я здесь, так что укладывайтесь, будьте умницей.

Обращался он к ней, будто к Амре. Геро подняла голову и попыталась улыбнуться; лицо ее в желтом свете лампы выглядело бледным, изможденным, почти детским.

— Это несправедливо, Бэтти, — гневно прошептала она. — Несправедливо!

— Будет, будет, — вполголоса сказал старик. — Вы очень долго сидите здесь; все дело в этом. Поспите, так вам станет легче.

— Я не засну. Амра может… проснуться и позвать меня.

— Много толку будет от вас завтра, если не поспи-те, Не надо утомлять себя до чертиков, сами знаете. Идите, мисс Теро. Если понадобитесь, позову.

Геро устало поднялась, уходить ей не хотелось, но она понимала, что Бэтти прав, что без отдыха не сможет сменить его на восходе.

— Напомните Дахили, чтобы разбудила меня, ладно, Бэтти?

— Разве я когда забывал? Спите спокойно, мисс.

Он проводил ее взглядом, и когда портьера опустилась за ней, а пламя лампы снова стало ровным, медленно, неуклюже сел на стул, поставленный возле кровати, и осторожно взял грубой, узловатой рукой вялую ручонку Амры — пусть девочка знает, что он здесь, и не беспокоится.

— Бэтти не знал, когда Амра умерла, потому что тоже очень утомился, стук дождя убаюкал его, он заснул легким старческий сном, а девочка отошла легко, как он и просил в молитве. Проснувшись, Бэтти обнаружил, что лампа тускло горит в сером рассвете, а пальчики в его руке окоченели; поднимать женщин и будить Геро он не стал.

Незачем, подумал Бэтти. Пусть поспит.

И стал негромко напевать под нос, поглаживая неподвижную ручонку, ту монотонную, немелодичную песенку, которую Геро слышала однажды на «Фурии», и которая так нравилась Амре:

В тот же день, когда умерла Амра, Геро возвратилась в консульство.

Оставаться уже было незачем. Дядя прислал ей лошадь и трех сипаев для сопровождения, так как доктор Кили и слыщать не хотел, чтобы она шла по улицам пешком.

Без Кресси и тети Эбби дом казался очень тихим. Дядя Нат встретил ее любезно, однако ясно дал понять, что недоволен ее поведением и не простил ее. Клейтон тоже держался отчужденно, недовольно, он приветствовал ее с холодком, напоминающим, что ей предстоит стать его женой, и что она недостойна этого.

Он не мог знать, что единственным словом любви или сочувствия мог добиться всего, что хотел. Потому что Геро вернулась печальной, усталой, расстроенной и чувствовала себя более одинокой, чем после смерти Барклая.

Когда умер отец, ее все же утешала мысль о будущем: сознание, что ее ждет Клей, планы обновления Занзибара, она; чувствовала уверенность в себе. Но теперь никакой опоры не оставалось. Планы ее рухнули, а в Клейтоне она ошиблась. Ее старания помочь принесли только смерть и несчастья, все теории, усилия и решимость не помогли спасти жизнь одного ребенка. Она проиграла и оказалась брошенной на произвол судьбы в сером мире дождя, печали и сожалений. Если б только Клейтон обнял ее, утешил; она прилепилась бы к нему; простила все и, повернувшись к прошлому спиной, с радостью отдала б устройство своего будущего в его руки, так как разуверилась в своей способности самой устраивать жизнь.

Сама того не сознавая, Геро достигла перекрестка, где предстояло выбрать не только всю дальнейшую судьбу, но и какой женщиной она станет; Клею нужно было только указать, ей путь. Ступив на него, она бы уже никуда не свернула и, побуждаемая недоверием к себе, стала б со временем женой-викторианкой, как того требовали время, общественный класс и Клейтон Майо. Послушной, чинной; покорно разделяющей взгляды мужа и закрывающей глаза на его недостатки; ведущей его дом, повинующейся его требованиям, рожающей ему детей. И ограничивающей свою филантропическую деятельность скромными пожертвованиями и участием в церковных базарах и благотворительных мероприятиях.

Но Клейтон не был склонен сочувствовать трагичному завершению эпизода, который считал неосмотрительным, недостойным и унизительным для себя лично. Он не понял ее чувств и поэтому упустил свою возможность.

— Мне жаль, что ты расстроена, — сказал Клейтон, — но тебе вовсе не нужно было предлагать свою помощь. Пользы ты не принесла никакой, только измучила себя и нас. Впредь, может, будешь следовать советам тех, кто принимает твои дела близко к сердцу.

Он небрежно чмокнул ее в щеку, Геро содрогнулась от этой холодной, собственнической ласки, и внутри у нее что-то пропало. Теперь так будет до конца жизни, подумала она; повернулась, поднялась к себе в комнату и долго лежала там на кровати, жался, что не может заплакать. К Клейтону она не испытывала никаких чувств, но должна была выйти за него замуж и провести всю жизнь в его обществе; кротко принимать его холодные ласки, позволять ему распоряжаться своим состоянием, испытывать то же самое, что и сейчас — будто умерла не девочка из Дома с дельфинами, а она сама.

На миг она ощутила едва ли не зависть к Амре и ее матери, потому что у них нет никаких проблем. Жить разочарованной, с болью в душе, приучаться к смирению, постепенно превращаться в автомат — судьба едва ли не хуже Зориной. И скоро может возникнуть еще одна проблема. Прошло больше двух месяцев с тех пор как она уехала в дождливый вечер из Дома Тени. Оно еще не была уверена:., только боялась.

Ей хотелось поговорить об этом с кем-нибудь, и она жалела, что не заставила себя расспросить тетю Эбби, пока была возможность. Но, теперь уже поздно, а обратиться больше не к кому. Оливия будет восторженно потрясена, примется неумеренно сочувствовать и все разболтает, Миллисент Кили, приятельница тети Эбби, пожилая, бесчувственная, англичанка до мозга гостей. Доктор. Кили очень любезен, но все же это мужчина, чужой мужчина. Если б только отношения между ней и Клейтоном были другими… Будь Клей таким, как некогда ей представлялось, с ним можно было б поговорить. Но теперь это невозможно, и остается только Ждать.