Его угораздило повторить поговорку, которую утром произнес Фрост, и Геро вспомнила многое из сказанного капитаном. Она уже решила, что ради своего блага остров должен избавиться от этого человека. Однако мысль о том, что он предсказал поведение ее родственников с прискорбной точностью и теперь не только может сказать: «Говорил же я вам», но и обвинить ее заодно с ними в недостатке вежливости, была невыносимой. Поэтому для нее стало делом чести добиться того, чтобы Фроста поблагодарили лично.

Но Клейтон отказался вести об этом речь, а дядя Нат и тетя Эбигейл, вошедшие в гостиную пять минут спустя, приняли его сторону.

— Этот Фрост, — сказал в заключение дядя Натаниэл, — как тебе уже было сказано, просто-напросто бесчестный мошенник, и всем консулам на острове приходится бороться с его пагубным влиянием на султана. Скажу тебе прямо, Геро, мне очень не хотелось отправлять Селима к нему с благодарностью, однако я это сделал — лишь по той причине, которую ты настоятельно выдвигала. Не хотел давать работорговцу из белой швали повода обвинять меня в нелюбезности. Но я не намерен ни встречаться с ним, ни допускать его в свой дом, ни позволять своим родственникам переступать порог его дома. И не стану отправлять ему благодарственных писем, давая тем самым письменное подтверждение того, что ты провела десять дней на его судне. Он вполне может использовать его для шантажа. Ты больше не будешь общаться с ним. Это приказ!

— Но, дядя Нат…

— Все, Геро. Теперь пойдемте обедать и забудем об этом деле.

В день отплытия «Норы Крейн» американское консульство осаждали многочисленные визитеры. Драматическая история возвращения юной мисс Холлис из мертвых распространилась быстро, и европейская община, всего неделю назад отправлявшая открытки с соболезнованиями, теперь спешила принести поздравления и познакомиться с героиней драмы. Тетя Эбби не желала представлять племянницу, пока синяки, портящие ее внешность, не сойдут окончательно, и оставалась непреклонной. Дорогая Геро, говорила она визитерам, еще не оправилась от потрясения, доктор Кили советует ей отдыхать, как можно дольше, и категорически запрещает вести разговоры о том ужасном испытании, так как это задержит выздоровление.

Визитерам приходилось довольствоваться бесцветным рассказом о спасении, в котором «Нарцисс» подменял собой «Фурию», а доктор Кили, врач при британском консульстве, которому устроили допрос любопытные матроны, не смог ничего к этому рассказу добавить.

Лейтенант Ларримор оказался столь же неразговорчивым (правда, в данном случае молчаливость приписали скромности), а что до самой Геро, то она согласилась с желаниями тети не появляться на людях, пока не пройдет интерес к ней, а вместе с ним и синяки. Это влекло за собой несколько дней изоляции, но вместе с тем и возможность тайком покинуть консульство и нанести визит вежливости капитану Фросту. Если консул считал этот вопрос исчерпанным, то совершенно не знал своей племянницы! Геро не собиралась слушать ничьих приказов в деле, казавшемся ей вопросом личной чести, и решила, что если ни Клейтон, ни дядя Нат не сведут ее моральные счеты с капитаном «Фурии», она сделает это сама.

Решить было легко, но выполнить оказалось чрезвычайно трудно. Как только Геро изъявила желание немного погулять вечером в шляпке с вуалью, и без сопровождения, дабы ни один человек не догадался, кто она тетушка в ужасе воспротивилась. Никогда, ни под каким видом ей нельзя выходить в одиночестве. Надо помцить, что это Восток, а не Америка, и что многие туземцы совершенно нецивилизованны. Мало ли что может случиться. Ведь даже знатные арабки не выходят днем из дому, а представительницы бедных классов закрывают лица на улицах.

Дядя Натаниэл одобрил эти строгости и добавил, — что кроме неприличия еще существует и опасность гулять в одиночестве по городу. Покойный султан подписал договор, который освобождал многих рабов, и это Повлекло за собой результаты, не предвиденные западными филантропами, добивавшимися этого договора из лучших побуждений. Люди, не имеющие средств содержать освобожденных невольников да еще и платить им за работу, бросили их на произвол судьбы. Город теперь кишит бездомными неграми, безработными и быстро теряющими желание работать. Единственным источником их существования служат попрошайничество или воровство.

— Заметь, я не защищаю прежнюю систему, — сказал дядя Нат. — Невозможно защищать рабство. Но люди должны придумать менее жестокий способ покончить с ним. Мне иногда жаль, что кое-кто из наших словоохотливых соотечественников-благотворителей не может приехать сюда и посмотреть, к чему ведет их абстрактная филантропия.

— Но это только начало, — стояла Геро на своем, — и ведь явно лучше, чем ничего? Однако я считаю, что владельцев нужно заставить содержать своих негров.

— Как рабов?

— Нет, конечно. Как слуг со справедливой оплатой.

— Нельзя совместить несовместимое, — сказал дядя Нат, обрезая кончик сигары. — Люди в этих краях не видят в рабстве ничего дурного. Оно, видимо, существует с тех времен, когда сыновья Ноя разделили землю после потопами теперь владеть рабами кажется так же естественно, как дышать. Людям совершенно непонятно, почему кто-то хочет покончить с рабством, и сам султан не в силах заставить под данных освободить рабов и притом давать им кров и пищу.

— Но раньше для них находилась работа, — упорствовала Геро, — ее нужно выполнять по-прежнему и получать плату за свой труд.

— Тут все не так просто. Когда дело касалось только крова и пищи, человек мог содержать большое количество невольников: они повышали его престиж, он очень редко заставлял их трудиться до изнеможения или выгонял состарившихся. Но едва приходится платить им, то обнаруживается, что пятеро наемных работников, трудясь за деньги, легко справляются с тем, что раньше делали двадцать пять рабов. Поэтому сейчас нанимают самых сильных и умелых, а остальных освобождают — и прогоняют. Это стало серьезной проблемой, и на улицах никто не бывает в полной безопасности — особенно белая женщина, гуляющая в одиночестве!

Геро никогда не приходило на ум, что ее арабский и суахили, знанием которых она так гордилась, почти непонятны дядиным слугам. Они слушали ее с вежливыми, выжидающими улыбками, кивали (она сперва принимала кивки за согласие, не зная, что они имеют противоположный смысл), и вскоре девушка поняла, что языки, которые она так старательно изучала в Бостоне, настолько отличаются от настоящих, как французский мисс Пенбери от того, на каком говорил месье Жюль Дюбель.

Геро не представляла, как без практического владения одним из местных языков и хотя бы поверхностного знания города ей найти дом капитана Фроста. Но обе проблемы быстро решились, так как тетя Эбби наняла ей личную служанку по имени Фаттума, не только говорившую по-английски, но и знающую в городе каждую улицу, переулок и тропку.

Выслушав, расспросы новой госпожи, Фаттума заверила ее, что дом, где живут капитан Фрост и несколько членов команды «Фурии», хорошо известен, находится он на тихой улице возле окраины, меньше, чем в четверти мили от консульства. Местные жители называют его Домом с дельфинами — из-за резного фриза над дверью, изображающего этих животных. В отличие от других домов он обращен фасадом к старому, небольшому, густо поросшему деревьями кладбищу, где с полдюжины обветшалых памятников стоят, по слухам, над могилами португальского адмирала и его жен-арабок.

Оставался лишь вопрос, как добраться туда, и эта, на первый взгляд самая легкая проблема, оказалась почти не разрешимой. Европейская община Занзибара ввела в обычай гулять или кататься с наступлением прохлады по открытому майдану, но Геро, ограниченная в своих передвижениях только садом консульства, чувствовала себя арестанткой.

Небольшой сад был тенистым, прохладным. Вымощенную камнем терраду, куда выходили двери и окна первого этажа, украшали горшки с цветущими кустами, короткая лестница вела от нее вниз к симметрично проложенным дорожкам, разделяющим столь же симметрично разбитые клумбы, сходившиеся у маленького, с зелеными листьями кувшинок пруда. Воздух благоухал красным и белым жасмином, высились гранаты, пальмы, густолиственное перечное дерево. В дальнем конце сада купа апельсиновых деревьев скрывала тростниковый летний домик, брошенные горшки и лейки да маленькую, обитую железными полосами дверцу, которой пользовались только ночной сторож и садовник.