— Я принимал тебя за умного, — сухо произнес Рори. — Но, кажется, ошибся. Не будь дураком, Ларримор! Мне нет нужды доказывать правоту своих слов. Все доказательства ты получишь до конца недели.

— А к тому времени ваше судно и все, кто на нем, будут за пределами нашей досягаемости. Очень выгодная сделка — для вас.

Рори сдержал возмущение и терпеливо заговорил:

— Послушай, Дэн, я хорошо знаю, как тебе и веем леди по фамилии Холлис не хотелось бы ступать ногой на мое судно. Но сейчас не время принимать театральные позы. Бери, что предлагают, и будь рад этому. Не исключено, — что это их последняя возможность.

— То есть, ваша последняя возможность получить в руки заложниц для заключения сделки! — насмешливо произнес Дэн. — Если б они, потеряв рассудок, приняли ваше предложение, то единственное, чего нельзя предсказать — это когда кто-то из ваших негодяев явится с требованием освободить вас в обмен на одну, а за остальных уплатить выкуп, какой вы сочтете достаточным. Пусть полковник Эдвардс готов поверить вам, что вы добровольно вернулись на Занзибар ради старика и ребенка, но будь я проклят, если в это поверю! Это трогательная история, сочиненная для того, чтобы подчеркнуть опасность оставаться этим женщинам на острове. Только я на нее не клюну. И даже если бы в городе разразилась эпидемия или начались пожары, я бы все равно никому не посоветовал верить вам или появляться на вашем судне!

— Как угодно! — пожал плечами Рори. И вновь обратился к полковнику. — Это предложение, сэр, остается в силе. Но Ралуб отплывет с ближайшим отливом, и, надеюсь, вы позаботитесь, чтобы его не задержали.

— Не задержат, — твердо пообещал полковник.

Рори признательно кивнул.

Вскоре Дэн и двое белуджей отвели его для временного заключения в одну из комнат на верхнем этаже консульства. Единственное узкое окно ее было забрано каменной решеткой и выходило на глухую стену. Вся обстановка состояла из койки с Веревочной сеткой местного производства. Дверь за ним закрылась, в замке со скрежетом повернулся ключ, и он услышал шаги трех спускающихся по лестнице людей.

Возможно, британский консул сомневался, что Эмори Фрост может поднять новое бесчинство, но рисковать не хотел. Если вести капитана среди дня под конвоем, его могли попытаться освободить, и полковник решил, что благоразумнее будет отправить его в форт с наступлением темноты — в надежде, что Его Величество султан согласится на содержание там своего друга! Но хоть они и друзья, Маджид вряд ли рискнет возмутить всех белых на Занзибаре отказом взять под стражу известного преступника, который подстрекал пиратов выступить против них и грубо похитил племянницу одного из консулов. Рори и сам прекрасно это понимал.

У Маджида не окажется выбора. Он будет вынужден содержать своего друга в заключении, приняв меры, чтобы арестант не совершил побега. Если б полковник Эдвардс знал султана получше, то мог бы избавить себя от неприятного и совершенно ненужного требования честного слова не бежать от «подлого работорговца». Маджид сделал тайком все возможное, чтобы помочь другу не попасться, но поскольку Рори открыто вернулся и сдался, он уже ничего не может поделать. Очевидно, он будет жалеть об этой необходимости, но увидит смысл держать капитана Фроста в строгой изоляции, пока не представится возможность увезти его с Занзибара. А бежать по пути в Аден или в Кейптаун из-под охраны враждебно настроенных матросов нет никакой надежды. Такую попытку можно сделать только сейчас, пока за ним не закрылись ворота форта.

Не пытаться бежать из этого дома Рори не обещал. Его зоркие глаза уже разглядели трещину в каменной решетке и толщину веревки на сетке койки. Вполне возможно сломать первую и спуститься по второй, длины ее хватит, чтобы безопасно спрыгнуть на землю. Но он знал, что делать этого нельзя. Надо дать Ралубу время увести «Фурию» подальше от острова, от досягаемости погони. А задолго до того, как он будет уверен, что судно ушло достаточно далеко, его уведут в форт.

Рори подошел к окну и, ухватясь за решетку, с кривой улыбкой обнаружил, что оказался прав. Плита песчаника, из которой высекли решетку, дала трещину, потом ветер и дождь потрудились над ней так, что сильный удар ножкой кровати превратил бы ее в осколки, Внизу, от силы в тридцати футах, находилась улочка, ведущая прямо к гавани, при других обстоятельствах побег не представлял бы сложности…

Рори вздохнул, отошел от окна, улегся поудобнее на провисшую веревочную сетку койки и заснул.

Форт представлял собой мощное строение с зубчатыми стенами из желтого кораллового известняка, возведенное в давние времена для обороны гавани. Теперь там размещались казарма султанской стражи и тюрьма. Стоял он в отдалении от дворца и домов богачей, фасадом на море, в нем было несколько комнат с выходящими на море зарешеченными окнами-бойницами. Но капитана Фроста ни в одну из них не поместили. Британский консул, несмотря на данное Фростом слово, потребовал, чтобы заключенного посадили туда, откуда он не будет виден людям, проходящим по улице или по берегу возле гавани. И таким образом лишили б городской сброд возможности общаться с ним.

Его Величество султан, считавший возвращение своего друга в город безумием, пожал плечами и согласился Два дня спустя он прислал Фросту пришедшихся очень кстати свежих фруктов и пообещал присылать еще для увеличения скудного тюремного рациона. Но больше от Маджида не поступало ни фруктов, ни вестей. Рори не мог знать, что лавочник, которому было поручено поставлять фрукты, умер от холеры, и что Маджид — тоже не знавший об этом, но услышавший, что холера достигла города — поспешил уехать в небольшое уединенное поместье за Бель-эль-Расом, приказав свести контакты с городом к минимуму из опасения, что гонцы или гости могут принести с собой заразу.

Его друг-англичанин в соответствии с желанием британского консула был помещен в камеру без окон на первом этаже форта, дверь ее выходила на веранду, окружавшую внутренний двор. Железная решетка в верхней части двери пропускала недостаточно света и воздуха. Днем маленькая камера казалась довольно прохладной, толстые стены ес служили защитой от жгучего соли ца. Но по ночам она превращалась в душное чистилище, ветерок не мог проникнуть в нее, десятки москитов заполняли жаркую темноту жалобным нытьем.

Сквозь решетку Рори открывался вид на столб веранды и часть двора, где солдаты, тюремщики, слуги и несколько привилегированных заключенных собирались праздными труппами, болтали, дремали и ссорились. Хотя ему предоставили такие дополнительные удобства, как бритва, мыло и немного воды для мытья, покидать камеру не разрешалось ни в коем случае. Чтобы он не воспользовался бритвой как оружием, ее передавали через решетку, когда дверь была надежно заперта, потом он тем же путем возвращал ее и лишь после этого получал еду.

Очевидно было приказано, чтобы никто не приближался к его камере на расстояние, позволяющее тайком поговорить, солдаты держались от нее поодаль, и Рори общался всего с тремя людьми: Лимбили, угрюмым негром, приносившим еду и воду; Бхиру, неряшливым парнем-недоумком, убиравшим его камеру, и громадным немым нубийцем, стоявшим утрами и вечерами с заряженным ружьем у двери, когда она отпиралась, а по ночам сидевшим за ней, дополнительно вооружась кривой саблей и древним мушкетом.

Бхиру, индус низкой касты, выполнял свои обязанности под строгим присмотром Лимбили и боялся разговаривать; Лимбили и нубийца невозможно было втянуть в разговор, последний в ранней юности стал жертвой несчастного случая и лишился языка, а первый был продан в рабство португальцами, бежал от французских плантаций на Ла Реюньоне и питал жгучую ненависть ко всем белым.

Лимбили очень хотелось отвести душу на заключенном. Но он знал, что у англичанина есть сильные друзья — говорили, что Bjix числе и сам султан; хотя, видимо, дружба их уже распалась, так как белого посадили в форт по султанскому повелению. Все же от жестокого обращения с ним следовало воздержаться, пока положение его не станет понятнее, а тем временем негр довольствовался тем, что демонстративно портил большую часть принесенной еды, проливал воду, отказывался отвечать на вопросы и разрешал парню-индусу не выносить (а иногда умышленно опрокидывал) ведро, заменявшее собой уборную.