Однако жару и вонь, испорченную еду и недостаток воды, неподвижность и скуку долго тянущихся часов Рори воспринимал как обычные в его положении неудобства и относился к ним философски. Они были ему не в новинку, все их он так или иначе уже испытывал раньше. Единственно, чего Рори не предвидел, и что невыносимо раздражало его, было полное отсутствие новостей. Он не мог добиться ответов на свои вопросы и не знал, что делается в городе, распространяется ли холера или остановлена. И слышно ли что-нибудь о прибытии «Баклана».
«Фурия» должна уже достичь Сейшельских островов; в Доме с дельфинами, наверно, остались только сторож да горсточка пожилых слуг, живут они там очень долго и вряд ли захотят покидать его, будут с надеждой ждать возвращения хозяина. Возможно, Амра возвратится когда-нибудь и станет его владелицей. А может, Бэтти увезет ее в Англию, они поселятся в каком-нибудь мрачном, сером доме возле лондонской гавани, вид судов будет напоминать старику о прежних днях, а девочка забудет Занзибар, Зору и работорговца-изменника, бывшего ее отца.
После ясной, жаркой недели пассат пять дней гнал над островом гряды дождевых туч, и двор форта превратился в грязный пруд с квакающими лягушками и плавающим, словно обломки кораблекрушения мусором из канав. Пол и стены камеры Фроста повлажнели, но температура почти не изменилась. Сырость переносилась хуже сухой жары. Еца стала отдавать плесенью, в щелях между камнями буйно росли поганки, к москитам Прибавились стаи летучих муравьев.
Еще два дня, думал Фрост, глядя на дождевые струи, застилающие видимую часть двора. Если «Баклан» ничто це задержит, он должен прийти семнадцатого — необходимость принять на борт освобожденных рабов и конвоировать захваченные дау, неполадки в машинном отделении и болезнь членов команды. «Баклан» может появиться и через неделю, и через месяц, а если положение в городе не вызывает тревоги, Эдвардс вряд ли будет долго задерживать «Нарцисс» в гавани, отрывая его от патрулирования. Дэну придется вскоре отплыть, и он, видимо, возьмет на борт заключенного. «Баклан» увезет его отсюда или «Нарцисс» — произойдет это скоро. Через два дня или через три, или через четыре?
Но семнадцатое число наступило и прошло. Потом девятнадцатое, потом двадцатое. Ни Дэн, ни полковник не появлялись.
Дождь прекратился, с прояснившегося на время неба палило солнце, оно высушивало грязь, влагу и поднимало над городом вместе с паром отвратительную вонь. В смраде, заполнявшем камеру Рори, дурные запахи города не ощущались. Парень-недоумок не появлялся три дня, и никто не принял на себя его обязанностей. Лимбили, к которому Фрост обратился по этому поводу, оскалился в неприятной ухмылке и сделал невыполнимое, гнусное предложение. Рори мучительно захотелось двинуть кулаком по этой ухмыляющейся роже. Однако за спиной негра стоял немой нубиец, здоровенный, немигающий, настороженный, с пальцем на спусковом крючке старого ружья, из которого на таком расстоянии промахнуться не мог.
Неестественно маленькая голова нубийца говорила о недостатке сообразительности, но однажды усвоенная мысль засела в ней; и хотя ему сказали, что этот заключенный помещен сюда на время, и его надо будет передать белым живым-здоровым, Лимбили постарался внушить немому, что если белый выкажет намерение бежать или применить силу, в него нужно немедленно стрелять, только не в голову и не в сердце, это будет слишком быстрая и легкая смерть, притом можно и промахнуться. Живот представляет собой мишень получше.
Перспектива эта представлялась Лимбили приятной, но белый вел себя с огорчительной пассивностью, и даже самые изощренные оскорбления пока что не могли пробудить в нем гнев. Иногда казалось, что он либо слишком труслив, либо слишком хитер, чтобы выказать злость, однако подобное оскорбление несомненно заставило б любого нормального человека броситься в драку, не думая о последствиях.
Рори ясно видел отражение этих мыслей на его ухмыляющейся роже и был доволен, что не поддался внезапному бешеному порыву. Он давно понял, что Лимбили с радостью воспользуется любым предлогом убить его, не выпустить живым из форта.
Капитан расслабил руки. Он понимал, что сделав вид, будто не понял оскорбления, лишь заставит негра повторить его, и заставил себя широко улыбнуться, словно в одобрение грубой шутке. Обычно такая реакция погружала Лимбили в угрюмое молчание. Но в тот день она неожиданно привела его в ярость, он стал выкрикивать резким, хриплым голосом непристойные оскорбления, тощее тело его дрожало от ярости, глаза с желтыми белками выкатились.
Рори попятился к дальней стене, подальше от готовых вцепиться в него рук, размышляя, не случился ли с негром припадок, и как быть ему в случае нападения. Даже нубиец, одобрительно усмехавшийся живописным непристойностям Лимбили, насторожился и в страхе, что этот шум привлечет внимание охранника-белуджа, дернул негра за рукав, издавая успокаивающие, каркающие звуки.
Лимбили повернулся и ударил его по руке. Нубиец от неожиданности торопливо попятился, оступился и выронил ружье, с лязгом упавшее на каменный пол веранды. Черное лицо его смешно исказилось в испуге, он боялся оставить негра беззащитным против белого человека. После секундного колебания немой бросился вперед, обхватил беснующегося Лимбили поперек туловища и поспешно оттащил, захлопнув дверь камеры.
Рори слышал шум борьбы, поток оскорблений. Потом, когда шаги обоих затихли вдали, сел на узкую койку, чувствуя себя странно обессиленным. Несколько секунд спустя потянулся к принесенной негром кружке теплой воды, стал пить жадно и нерасчетливо — поскольку день стоял удушливо жарким, ночь не сулила прохлады, а до утра он питья больше не получит. Жалкую порцию воды, которую он почти прикончил, надо было растянуть почти на сутки, так как глиняная миска, служившая умывальным тазом, была довольно грязной еще три дня назад, когда парень принес ее, а теперь там оставалось лишь несколько дюймов дурно пахнущей мути.
Но Лимбили, видимо, решил проучить его. На другой день никто не подходил к камере, не приносил ни еды, ни питья. Когда с зубчатой стены исчез последний отблеск солнца, и двор стал заполняться тенями, Рори осознал; что ему ничего не принесли, а жажда превратилась в мучительную пытку. Он смягчил ее тошнотворными остатками мыльной воды в умывальном тазу. Но облегчение оказалось недолгим. Когда наступила ночь, жажда не давала ему спать, он прижимался лицом к решетке на двери в попытке вдохнуть больше свежего воздуха и в надежде — уже очень слабой — увидеть идущего с кувшином Лимбили.
Снаружи воздух был таким же скверным, как в камере, и нисколько не прохладнее; впервые ни со двора, ни из караульных помещений не слышалось голосов, и форт казался удивительно тихим. Рори поймал себя на том, что пытается услышать знакомое астматическое дыхание нубийца, которому полагалось находиться по ту сторону двери. Но ни возле нее, ни во дворе никого не было слышно.
Звездный свет по сравнению с полной темнотой камеры и густыми тенями под арками веранды казался очень ярким. Глядя на него, Рори заметил легкое движение в дальней стороне видимой ему части двора. Потом что-то промелькнуло и скрылось из его поля зрения.
Очевидно, бродячая собака в поисках объедков. Город полон этих голодных, робких, блошивых существ, они с надеждой роются в мусорных кучах, устраивают шумные ссоры из-за кости или дохлого котенка. Но к воротам форта их приучили не приближаться, солдаты часто стреляют по ним ради забавы или для проверки меткости, и видеть собаку во дворе было странно.
Рори подумал, что часовой заснул на посту, и какое-то дерзкое животное, привлеченное запахом отбросов, прокралось мимо него в поисках еды. Притом не одно, по освещенной звездами земле опять что-то промелькнуло. Прислушавшись, он услышал легкое постукивание когтей по нагретым камням веранды и негромкое сопение принюхивающихся носов. Собак тут не меньше дюжины, подумал он, значит, ворота открыты и не охраняются.
Где-то в дальней стороне двора послышалось рычанье, в ответ раздался отрывистый лай, затем последовала недолгая яростная драка, окончилась она визгом, раскатившимся под темными арками. Рори ждал мушкетного выстрела и голосов, бранящих собак, зовущих часового, чтобы он их прогнал. Но ни того, ни другого не последовало. В тишине, наступившей после драки, снова послышалось осторожное постукивание когтей; только теперь оно было уже менее осторожным, и вскоре стало более частым и уверенным. Он услышал, как когти нетерпеливо заскребли о закрытые двери, как жадно стали принюхиваться у порогов носы. Вскоре снова раздалось рычание, темнота в дальней стороне двора наполнилась лаем и тенями дерущихся из-за еды собак.
