Рори потянулся, зевнул и обратил внимание, что ветерок, пригнавший каяк к берегу, стих, а далекий барабан все еще стучит, но теперь уже громче; словно он приблизился, и к нему присоединился еще один, а то и два. В темноте пронзительно жужжали москиты, он раздраженно отмахнулся от них и, обернув вокруг бедер повязку, свое единственное одеяние, поднялся по неровной тропинке на утес и зашагал по траве к дому.

Старого смотрителя он рассчитывал найти спящим и удивился, увидев, что тот стоит за воротами, смотрит в глубь острова и, склоня набок голову, к чему-то прислушивается. Лунный свет, превращающий его седую голову и бороду в серебро, странно блистал в глазах старика, каки у негра. Выражение его лица побудило Рори резко спросить:

— В чем дело? Что беспокоит тебя?

— Барабаны! — прошептал в ответ Кербалу. — Слышишь?

— Ну и что? Бьют по случаю свадьбы или праздника. По ночам всегда слышен их бой.

— Не этих! — Старик вздрогнул, и Рори услышал, как у него стучат зубы. — Сейчас бьют Священные Барабаны! Спрятанные барабаны мвении мкуу!

— Чепуха, — лаконично произнес Рори. — Дун га находится южнее на много миль, даже втихую ночь звук не разнесется и на десятую часть этого расстояния. Это нагома в Мкокотони или в Потоа. Или где-то в рыбацкой хижине ребенок колотит в там-там.

— Там-там издает не такой звук. Это Барабаны Занзибара. Ты белый, иначе бы понял тоже. Видимо, они стучат только для нас. Я слышал их однажды в молодости — всего раз в жизни. В ту ночь на остров пало проклятье Великой Засухи, потому что Великий Повелитель мвении мкуу был схвачен и бежал. Барабанов в ту ночь не касался никто, однако все слышали их стук; в них били злые духи, предвещая бедствие, а затем последовали три засушливых голодных года. Кто знает, что предвещают они теперь?

— Твой слух обманывает тебя, отец, — сказал Рори. — Этот звук говорит о плясках в какой-то из ближних деревень.

— Нет, — прошептал Кербалу. — О смерти!

Едва рассвело, над островом разразился шторм, и Рори спросонья показалось, что он все еще слышит барабаны. Но разбудил его шум, оказавшийся скрипом и хлопаньем ставня, сорвавшегося с запора и раскачивающегося под ветром.

Он лежал и прислушивался к шуму с нарастающим раздражением, потому что провел беспокойную ночь и чувствовал себя недовольным, усталым. По какой-то необъяснимой причине у него не шли из головы нелепые утверждения Кербалу относительно барабанов, всю ночь они тревожили его сны и будоражили часы бодрствования так же беспокойно и назойливо, как далекий стук, стихший, когда небо стало светлеть.

Даже теперь, лежа без сна в дождливый рассветный час, слушая вой ветра в пальмовой роще и сводящий с ума стук ставня, он чувствовал, что беспокойство его не совсем улеглось, и с досадой решил, что проведенные на Востоке годы все же привили ему суеверия, которые сочли бы фантастичными в современном суетливом мире с газовым освещением, паровозами и пароходами.

Он не подозревал за собой подобной глупости и недовольно думал, что пустая болтовня седого, очевидно, тугого на ухо старика, могла лишить его сна и вызвать дурные предчувствия. Может, оно и к лучшему, что теперь ему нельзя жить в безопасности на острове и нужно искать другую базу для своей деятельности. Если он позволит себе волноваться из-за суеверий вроде тех, какие вчера услышал от Кербалу, то вскоре станет совсем никчемным!

Рори с раздражением поднялся, вышел поправить ставень и попал под сильный теплый дождь, глядя сквозь серые струи в сторону пляжа, где с грохотом разбивались волны, он подумал, где теперь «Фурия» и на свободе ли еще Бэтти. Видимо, да, если б его схватили, Маджид сообщил бы. К тому же, в городе у него масса друзей, и если он хочет избежать преследования, загнать его в угол будет нелегко. Он будет поддерживать связь с Ралубом, и как только опасность минует, «Фурия» придет в пролив Тумбату за своим капитаном, Бэтти присоединится к ним с Амрой и Дахили, служанкой Зоры, и они возьмут курс на Цейлон или на Целебес.

Бэтти будет жаль расставаться с Занзибаром, но пока при нем Амра, он не перестанет чувствовать себя счастливым. Странно, что мистер Поттер, покинувший без зазрения совести собственных детей на холодное попечение приютов и благотворительных учреждений, в своей небезгрешной старости проникся такой глубокой, самоотверженной любовью к этому ребенку-полукровке, внебрачному отпрыску другого человека. Но причуды человеческого сердца необъяснимы.

С того дня, как девочка впервые попыталась произнести его имя, пальчики ее ухватились за привязанность Бэтти и не ослабляли хватки. Он был ее добровольным, преданным рабом, она деспотически правила им и платила такими любовью и доверием, на какие по праву мог бы рассчитывать отец. И хотя Бэтти иногда отпускал едкие замечания по поводу сдержанного отношения капитана к собственной дочурке, Рори знал, что втайне он рад этой сдержанности, она позволила ему присвоить львиную долю любви ребенка.

Бэтти так сильно противился тому мстительному похищению больше из-за Амры, чем из-за Геро, он прекрасно понимал, к чему оно приведет. Рори понимал тоже, но тогда его так слепила ненависть, что он не думал о последствиях.

Эту кашу заварил я, подумал Рори, но расхлебывать ее буду не только я один — как ни жаль! Бэтти, Амра и Ралуб лишь трое из тех, кому ее придется отведать…

Шторм кончился незадолго до полудня, часа через два небо очистилось, и солнце стало припекать мокрую землю, выпивая дождевые капли с травы и с деревьев, пробуждая запахи тамариска, жасмина и сорванных листьев. К вечеру, когда стало прохладнее, Рори пошел в конюшню и с досадой обнаружил, что его кобыла Зафране все еще страдает от растянутого на прошлой неделе сухожилия. На всем скаку она угодила копытом в крысиную нору.

— Опухоль почти сошла, — сказал Ксрбалу, проводя узловатой рукой по шелковистой коже лошади, — но ездить на ней пока не стоит.

Рори угостил ее сахаром, который Зафранс приняла с благодарностью, и отправился на пешую прогулку. Пошел он вдоль пляжа в южную сторону, к Мкокото-ни, унылая северная оконечность острова ему не (нравилась. Ветер прекратился, было время отлиты, в море не виднелось ни единого судна, поэтому Рори вышел из-за деревьев, пошел по мокрому песку пляжа и двадцать минут спустя там, где длинные низкие мысы тянутся в море, и заросли мангро спускаются длинными рядами к соленой воде, обнаружил каяк, застрявший в расселине между неровными выступами коралловой скалы.

Он лежал, накренясь и накрепко застряв расщепленным носом, над ним жужжала туча мух. Но Рори мог бы пройти, не заметив его, если бы не отвратительный запах: тошнотворный, очень хорошо знакомый смрад гниения, отравляющий свежий вечерний воздух. Фрост подошел взглянуть на разбитое суденышко.

Глянув с гримасой отвращения, Рори было уже собрался отойти, но потом вдруг замер и быстро вернулся обратно. Достал платок из-за пазухи арабского халата, прикрыл им рот и нос и нагнулся осмотреть тело, лежащее, свернувшись калачиком, на дне каяка. Накануне вечером он слышал шевеление в лодке, то была не слабо бьющаяся рыба, а умирающий человек.

Признаки болезни были ясно видны. Рори выпрямился, снял одежду, обмотал вокруг пистолета, с которым не расставался в последний месяц, и, сунув ее в коралловую щель, вошел в воду, смочил платок и обвязал им лицо.

Вернувшись к каяку, он с большими усилиями высвободил его нос из расселины. Взял обрывок веревки из пальмовых волокон, некогда прикрепленный к исчезнувшему парусу, привязал неподвижного пассажира, чтобы он никуда не делся, и, оттащив лодку на глубокое место, затопил там, где она не обнажится даже при полном отливе. Потом отплыл ярдов на сто и принялся нырять, обмывая голову.

Выйдя в конце концов на узкий мыс, он пошел обратно к своей одежде, отложил пистолет, все остальное выстирал в море и разложил на горячем песке сушиться под косыми лучами вечернего солнца.