— Думаю, ты к ним слишком сурова. Они в этом невиноваты, потому что понятия не имеют о подобных вещах. Может, попытаемся просветить их? Мы бы могли многому научить этих женщин, и, уверена, они будут нам за это благодарны.

— Еще бы, — высокомерно ответила Чоле. — Но мне не нужна их благодарность и учить их я ничему не хочу. Если у них есть желание приобщиться к Истинной Вере, муллы охотно их просветят, к ним надо только как следует обратиться. Но не мое дело объяснять этим вульгарным чужеземкам, как вести себя. Я принимаю их лишь потому, что Баргаш считает — они могут принести нам пользу. А как только станут не нужны, ноги их здесь больше не будет. Скорей бы!

Она взяла вышивание и вышла, оставив Салме укладывать «Хронику имамов и сеидов Маската и Омана» в большой резной ящик с позолотой, откуда та достала ее час назад, после ухода чужеземок.

— Ну, что скажешь о них? — нетерпеливо спросила Кресси. — Правда, ты еще не видела такой красавицы, как Чоле? До чего добрая, утонченная и до чего… до чего царственная.

— Очень миловидная, — согласилась Геро, мысленно сравнивая принцессу с Зорой, из Дома с дельфинами, тонкие черты и огромные глаза той женщины казались ей гораздо более привлекательными, чем безупречная красота и холодный, невыразительный взгляд Чоле. Пусть первая — «шлюха», а вторая — дочь султана, но если б пришлось делать выбор между ними, то большинство людей, решила Геро, отдали пальму первенства Зоре. И задумчиво сказала:

— Странно, что у принцессы Чоле глаза почти серые, а не черные или карие.

— Да нет же, это вовсе не странно, — объявила маленькая француженка, сидящая напротив в закрытом, пропахшем кожей экипаже. — Мне говорили, у многих детей султана глаза еще более светлые. Это от матерей, понимаете?

Тереза Тиссо была маленькой, темноволосой, при-влеглтельно пухлой и поразительно шикарной. Ее платья и прически вызывали зависть у всех белых женщин Занзибара, возраст представлял собой загадку, поскольку она явно прилагала усилия, чтобы его скрыть. Румяна, рисовая пудра, слегка подведенные глаза и брови молодили француженку. И, несмотря на пронзительный, все подмечающий взгляд ее черных глаз, очарование улыбки, ласкового голоса, приятного акцента и оживленных жестов никто не мог отрицать.

— Сарари — женщины султана, — объяснила мадам Тиссо слушающей Геро, — называют детей черкешенок «котятами» за светлую кожу и глаза; а другие дети им завидуют.

— Но мать Салме, насколько я понимаю, тоже была черкешенкой. Она гораздо смуглее своей сестры, видимо, пошла в отца. Бедняжка, мне было так ее жаль; у нее печально сложены губы, она выглядит очень застенчивой и временами казалась определенно испуганной.

— Испуганной? — Миссис Кредуэлл, четвертая пассажирка экипажа, встревожилась и спросила: — Чего ей бояться? О, я так надеюсь, что султан ни о чем не узнал.

— Оливия, прошу тебя!

Кресси предостерегающе нахмурилась, повела рукой в сторону сидящего на козлах смуглого кучера, и Оливия Кредуэлл виновато произнесла:

— Ой, милочка, совсем забыла. Никак не запомню, что нужно постоянно следить за своим языком, и что почти каждый здесь может оказаться доносчиком или шпионом.

Миссис Креудэлл, белокурая, экспансивная дама, семнадцати лет вступила в брак с пожилым человеком, во время медового месяца он имел бестактность скончаться от брюшного тифа, оставив вдову в стесненных обстоятельствах. К ней больше никто не сватался, и после четырнадцати лет однообразной, скучной жизни она с благодарностью приняла приглашение невестки пожить несколько месяцев на Занзибаре.

Оливия сочла это очень любезным со стороны милой Джейн. Ей и в голову не приходило, что жена Хьюберта, не желая со временем оказывать помощь бедной пожилой вдове, пригласила ее в надежде на второй брак с каким-нибудь европейским торговцем или капитаном судна. Хотя Оливии перевалило за тридцать, выглядела она отнюдь не дурнушкой и вполне могла привлечь к себе внимание там, где белых женщин раз-два и обчелся. С тех пор прошло три года. Но второго брака не последовало, и Оливия по-прежнему жила в доме брата, с энтузиазмом изучала арабский, суахили и проявляла страстный интерес к делам правящего семейства.

Невестка считала Оливию глупой, несдержанной и сентиментальной, общалась с ней мало, а постоянно занятый брат еще меньше, и ей приходилось самой заботиться о времяпровождении. Узнав, что у нее есть приятельницы среди враждебной султану клики, Хьюберт мягко укорил ее и больше не захотел продолжать разговор на эту тему. Но если бы и продолжил, сестра пропустила бы его слова мимо ушей.

Оливия всегда мечтала о романтике и приключениях, только они оставались всего лишь мечтой и в скучной юности под властью родителей, и в недолгом браке, и в тусклые годы вдовства. Теперь же она нашла выход своим эмоциям в сложных, увлекательных делах полудюжины арабских принцев и принцесс, замышляющих захват трона, впервые почувствовала себя не только полной жизни, но и активно втянутой в водоворот важных событий. Это было чудесное ощущение, оно ударяло ей в голову, словно крепкое вино.

— О каким это будет облегчением, — выдохнула миссис Кредуэлл, — когда жители этого прекрасного острова сбросят цепи и смогут свободно высказывать свои взгляды без страха и Принуждений!

— Оливия!

На сей раз ее оборвала мадам Тиссо. Миссис Кредуэлл покраснела, оставила эту тему и, торопливо повернувшись к Геро, стала знакомить с городом.

На Занзибаре было мало проезжих дорог и, соответственно, экипажей. Однако невестка Оливий, Джейн Плэтт (она недолюбливала мадам Тиссо и не желала ни в чем от нее отставать), заставила мужа выписать еще более крупный и красивый, чему Терезы, и этагромоз-дкая колымага везла сейчас четырех женщин по пыльной, неровной дороге, затененной пальмами и пробковыми деревьями, вела она к воротам большого розового бунгало на окраине города. Надпись на обожженной солнцем деревянной табличке гласила, что здесь живет мистер X. Дж. Плэтт, служащий Английской восточно-африканской торговой компании, но владельца дома не было, он уехал по делам на соседний остров Пемба.

— Джейн и близнецы отправились с ним, и раньше, чем через неделю не вернутся, — заговорщицким шепотом сообщила Оливия. — А поскольку они забрали обоих слуг, кое-как говорящих по-английски, нам можно встречаться здесь сколько угодно и чувствовать себя в полной безопасности, остальные слуги не говорят совершенно.

— Это еще не значит, что не понимают! — предостерегающе сказала мадам Тиссо.

После духоты в закрытом экипаже гостиная миссис Плэтт встретила их приятной прохладой, шторы из расщепленного тростника создавали уютный полумрак, весьма желанный после ухабистой, открытой ветру дороги. Слуга в белом халате подал высокие стаканы с охлажденным кофе, и едва дверь за ним закрылась, Оливия пылко произнесла:

— Теперь можно по-настоящему поговорить!

— Ты вполне уверена, что никто не подслушает? — спросила Кресси, настороженно глядя на доходящее до пола окно. — Сама знаешь, осторожность не помешает.

Миссис Кредуэлл горячо закивала, подошла на цыпочках к двери в коридор и распахнула ее с театральной внезапностью, словно не сомневалась, что за ней кто-то сидит, приложив ухо к замочной скважине. Но в коридоре никого не было, и на длинной веранде за окнами ничто не шевелилось, лишь дул ветерок с моря да по горячему камню ползала ящерица.

— Поблизости ни души, — объявила без особой необходимости миссис Кредуэлл, возвращаясь к своему креслу. — Тереза, мы все сгораем от любопытства. Какие новости?

Тереза Тиссо задумчиво поглядела на Геро, потом вновь повернулась к хозяйке, приподняв брови в немом вопросе. Кресси, правильно истолковав этот взгляд, торопливо сказала:

— Все в порядке, Тереза; Не беспокойся из-за Геро, я уже слегка обрисовала ей положение и знаю, что она с нами согласна.

— Об этом я уже слышала от Жюля Дюбеля, — сказала Тереза с легкой улыбкой. — Он был попутчиком мадемуазель, очевидно, много разговаривал с ней и нашел ее очень симпатичной. И все же я не совсем уверена, что она захочет утомлять себя нашими мелкими делами, так что, думаю, сегодня поговорим на другие темы, не так ли?