Дни после возвращения в консульство были самыми долгими в. жизни Геро; впоследствии они казались ей нескончаемыми, тянувшимися несколько месяцев, а не всего две недели.

Дядя Нат запретил ей выходить из консульства, для надежности у всех выходов поставил слуг, на садовую калитку повесил новые замки и ключи от них держал у себя. Сказал, что не намерен позволять племяннице увлекаться новыми несносными причудами и позаботится, чтобы она до конца пребывания здесь вела себя прилично, не возмущала белую общину и не навлекала на себя позора, попадая в новые неприятные переделки.

Геро не выказывала намерения ослушаться, ее бледность и апатия стали беспокоить Натаниэла, иногда ему даже хотелось, чтобы в ней взыграл прежний дух. Он жалел ее, так как считал, что тут во многом повинна наследственность — раздражающая страсть Гарриет к реформам и эксцентричные взгляды Барклая. Потом, в конце концов, ей всего двадцать два года, а она в последнее время перенесла столько, что это потрясло бы и более взрослую женщину. Оставалось только надеяться, что бледность и нехарактерная для нее апатия вызваны смертью ребенка-полукровки. В противном случае положение до того скверное, что о нем страшно и думать.

Геро тоже старалась не думать о нем. Хотя уклоняться от этих мыслей было трудно, в долгие, ничем не занятые дни приходилось праздно седеть, делать вед, будто шьет или читает, прислушиваться к шуму дождя, шороху мокрых пальмовых листьев под ветром да неумолчному рокоту прибоя. Она гнала от себя эти мысли, закрывая от них разум, словно книгу, но обрывки воспоминаний прорывались и причиняли ей боль…

«Русалка, клянусь Богом!»… «Вы осуждаете работорговцев?»… «Что мне путь тот за край света без дорог и без тропинок… «Бедная мисс Холлис! Вот к чему приводят наивность и доверчивость»… «Я никогда не играю честно»… «Прощай, моя прекрасная Галатея». Белый голубь, воркующий за окном. Аромат согретых солнцем цветов под балконом. Светлячки в саду Дома Тени и мужские руки —» тонкие, смуглые, очень уверенные. Жесткое мужское тело… Как можно так сильно ненавидеть человека и вспоминать его с трепетом, столь далеким от ненависти? «Приятно сознавать, что ты врад ли забудешь меня…»

Клейтон и дядя Нат не вели при ней разговоров об эпидемии, Фаттума и другие служанки хоть и ходили с испуганными лицами, но о том, что происходит в городе говорили редко, а Геро их не расспрашивала.

Доктор Кили не навещал ее, он был слишком занят, чтобы наносить светские визиты. Миссис Киля хотела навестить, но у нее появился сильный насморк, заболело горло, поэтому она ограничилась посылкой дружелюбного письма и букета цветов. Зато Оливия Кредуэлл приходила при каждой возможности, приносила городские новости и скрашивала бесконечно тянущиеся часы.

— Ой, Геро, дети! — воскликнула она, явясь промокшей и расстроенной в один из дождливых дней. — Это самое страшное! Не те, что умерли от холеры, хотя их немало, бедняжек, а потерявшие родителей. Заботиться о них некому, они бродят по улицам, питаются отбросами из канав или мрут от голода. А собаки! Ты не представляешь, как это ужасно! Хьюберт говорит, они едят человеческое мясо и потому так освирепели. Совсем как волки, по ночам вытаскивают детей из домов — живых детей! Если б что-то можно было сделать! Ужасно, что никто ничего не может — да и как? Я отправляю слуг с едой для детишек, однако склоняюсь к мысли, что они продают ее, а Хьюберт запрещает мне самой носить еду, говорит… Что ж, наверное, он прав, только…

Ее рассказы о творящемся в городе побудили Геро спросить дядю Ната, нельзя ли открыть где-нибудь бесплатную столовую или взять нескольких осиротевших детей в консульство. Йо дядя Нат ответил, что и то и другое невозможно.

— Ты не представляешь масштабов кризиса, — сказал он. — Толпа возле бесплатной столовой лишь ускорит распространение холеры. Толпы опасны, среди скученных людей болезнь свирепствует сильнее всего. Таким образом ты убьешь гораздо больше несчастных, чем: спасешь. А если превратим этот дом в сиротский приют, елуги тут же разбегутся. Они и так в сильном страхе.

— Но… ведь можно же сделать что-то, дядя Нат?

— Послушай, Геро, не суйся в это дело, — властно предупредил Клейтон, почуяв опасность. — С холерой ты ничего не сможешь поделать — разве что постараешься не заразиться сама!

Отчим укоризненно посмотрел на него и утешающе сказал;

— Все, что можно сделать, дорогая моя, уже делается. В городе много отзывчивых людей, они помогают другим, как могут. Можешь в этом не сомневаться.

— Видимо, да, — вяло произнесла Геро и погрузилась в молчание.

В те дни она говорила очень мало, ограничивалась пустыми общими фразами, на вопросы отвечала вежливо, но рассеянно, словно думая о чем-то другом. Видя, что она не станет продолжать разговор о холере, мистер Холлис облегченно вздохнул, ему не хотелось обсуждать эту проблему. Состояние города ужасало его, тревожило и днем, и ночью. Мучило сознание бессилия чем-то помочь; казалось, он в кошмарном сне, связанный по рукам и ногам, вынужден смотреть, как погибают мужчины и женщины.

Он даже не мог послать за помощью; посылать было некого. А средства связи в этой части мира оставались такими медленными и ненадежными, что самое худшее давно бы прошло, прежде чем его призыв был бы услышан. Юный Ларримор обещал сделать все возможное, но Занзибар всего лишь маленькое пятнышко на карте, а холера охватила половину Африки. Вряд ли смогут или захотят посылать сюда какую-то помощь. Консул щедро расходовал фонд помощи бедным и был доволен, что племянница воздерживается от обсуждения ужасной трагедии, происходящей в нескольких шагах от его дома. Этого он от нее не ожидал.

Однако хотя дядю Ната удивляло, что после шумихи, поднятой из-за Одного больного ребенка, она проявляет так мало беспокойства из-за смерти тысяч детей, пасынок его ничуть не удивлялся этому. Отсутствие у нее интереса к судьбе города казалось Клейтону наглядным свидетельством того, что она получила наконец благотворный урок, поняла неразумность вмешательства в дела, которые ее не касаются.

Он жалел, что ребенок умер, но если зрелище болезни, смерти, близкое знакомство с антисанитарией и, возможно, безнравственной жизнью туземцев отбили у его невесты охоту разыгрывать из себя ангела милосердия, этому можно только радоваться. Ей бы все равно пришлось оставить эти замашки, как только они поженятся. Он не допустит, чтобы его жена следовала примеру своей матери, Гарриет, в высшей степени беспокойной, по общему мнению, женщины. И хорошо, что Геро сама отказалась от них, не вынуждая его принимать к этому меры.

Она явно становится более спокойной и послушной, думал Клей, так что, может, возмутительное похищение будет иметь и свои положительные стороны. Оно даст ему не тодько власть над ней, но и действенный ответ на любую критику его будущего поведения. Вряд ли многие согласились бы взять замуж девицу, побывавшую в постели развратника-работорговца, с риском дать свою фамилию ублюдку, и Геро непременно будет благодарна за такое великодушие, научится быть непридирчивой, покладистой женой!

Нужны хорошая встряска и немного грубого обращения, дабы сбить с нее спесь и положить конец самодовольному пустословию, думал Клейтон. Жаль, конечно, что все произошло таким образом. Но в Штатах никто об этом не узнает, и она не сможет бегать с жалобами к своим родственникам, закатывать ему сцены всякий раз, когда он сойдет с прямой дорожки. Собственно говоря, могло быть и хуже. Намного хуже.

Дожди временно прекратились, целую неделю погода стояла ясная, температура неуклонно поднималась. Доктор Кили принес пропитанные лекарствами свечи, чтобы их жгли во всех комнатах для защиты от инфекции. От их душного, напоминающего ладан запаха жаркие комнаты стали казаться еще жарче. Геро ловила ртом воздух и проводила весь день в постели, одетая лишь в легкую накидку, спускалась только, когда солнце-садилось, и можно было погулять по саду.

Но теперь даже сильный аромат цветов смешивался с каким-то неприятным запахом, в саду не казалось прохладней, чем в доме, и было почти так же душно и безысходно. Геро не могла выйти наружу, потому что калитка запиралась на два замка; да уже и не было желания выходить, не было любопытства к тому, что происходило за высокой стеной, отделяющей сад от города. У нее оставалось только одно стремление — размышлять в одиночестве о своих недостатках, приноравливаться к жизни, к тому, что, будущее станет совсем не таким, как она планировала, поскольку оказалась не столь проницательной, деловитой, бескомпромиссной, как представлялась себе, а неприспособленной, способной ошибаться и унизительно женственной.