—Он был блистательным офицером, подавал такие большие надежды… Надо же было этому всему в одночасье разбиться…

Кто-то ожидаемо ахнул.

—Бог мой, не томите! Что же произошло? —Най не был уверен до конца, но голос походил на мадам Коллис. Если она действительно внезапно воспылала интересом к проблемам виолончелистки, то это объясняло, почему Лоренту вновь потянуло на сказки.

—Знаете, когда он получил ранение, и я впервые увидела его… я даже не подумала, что все так обернется, —Лорента говорила с придыханием, так драматично, что у любого доверчивого олуха навернулись бы слезы, —Я не знала человека более стойкого, чем он. Я верила, что все обойдется, и он выкарабкается, но вместо того, чтобы идти на поправку, он стал угасать. Вы видели, какой он гордец — никогда не сознается, но… поверьте, он очень слаб…

От злости Най стиснул зубы так сильно, что челюсть заныла от напряжения. Будь у него в руке бокал, молодой человек уже разбил бы его о ступеньки. Нет уж, с этим пора заканчивать…

—Вы не представляете, как сильно он исхудал за это время. Думаете, за такого человека я выходила замуж? Вовсе нет — я выходила за первого красавца, широкоплечего и статного. А теперь от него остался только призрак… Я боюсь прикоснуться к нему, чтобы не сломать…

—Несчастный юноша, какое горе! —Воскликнул незнакомый женский голос.

И остальные разразились похожим наигранным нытьем.

Най рывком поднялся на ноги и соскочил с лестницы, пытаясь придать лицу хотя бы подобие спокойствия. На деле в нем сейчас клокотал гнев, сопоставимый по силе разве что с действием наркотического дыма наверху.

Дамы, включая Лоренту, оказавшуюся в центре внимания, действительно расположились возле лестницы, на диване и в креслах. Помимо Марты-Агаты и мадам Эсфье плаксивую историю умирающего мужа действительно слушала Клаудия Коллис и несколько незнакомок преклонных лет.

—Дамы, —Най почти выплюнул это слово, вторгаясь в их идиллию, и все глаза тотчас уставились на него.

Если жалость, липкую и холодную, как грязь, можно было почувствовать, то сейчас Най словно рухнул в нее лицом. Каждая клеточка его тела ощущала, как глазенки этих дам разбирают его по косточкам и мысленно качают головой в знак фальшивого сочувствия.

Четыре года назад он наглотался этой жалости на много лет вперед. Теперь от нее только тошнило.

—Я скажу мужу, что вы будете моими дорогими гостями на завтрашнем вечере, —Не сводя глаз с Ная, сообщила мадам Коллис Лоренте, —Он сделает все, чтобы посодействовать вам.

Лорента сияла. Что ж, сегодня она разыграла партию как по нотам — во всех смыслах этого слова. Наю тоже следовало бы радоваться — как-никак, дело оставалось совсем за малым — но он чувствовал себя уродливой игрушкой, которой воспользовались, а потом выбросили на помойку для пущей драмы.

—С вашего позволения, я похищу мою любезную супругу, —Най протянул девушке руку. Лорента незамедлительно приняла ее, но поднялась с таким изяществом, словно и вправду возомнила себя одной из аристократок.

Ее медлительность раздражала Ная. Как-никак, его гнев требовал срочного выхода, он не мог ждать, пока эта лгунья вдоволь потешит свое самолюбие.

Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем они покинули зал и оказались в более-менее тихом помещении. Мимо то и дело сновали слуги, но Най дождался, когда их с Лорентой оставят наедине, и наконец дал волю своим эмоциям:

—Я слышал все, что ты им плела, —Склонившись так близко, как это было возможно, прошипел он, —Кто дал тебе право выставлять мои слабости на всеобщее обозрение!?

Лоренте даже не хватило проницательности предвидеть такую его реакцию. Только когда Най вслух выказал недовольство, глупая довольная улыбка соскользнула с ее губ, сменившись искренним непониманием:

—Ты чего!? Благодаря этому мы уже завтра получим Клетку! Только из-за того, что я смогла разжалобить этих клуш! Какая теперь разница, чем именно?

В ее глазах не было и капли сожаления.

—Ты что, действительно не понимаешь? Ты же пользуешься мной, как диковинной собачонкой!

Он понял, что стоит слишком близко, и сделал шаг назад.

—Но я не собачонка. Я живой человек! И я не хочу видеть жалость в глазах этих лицемерных старух!

Лорента помрачнела:

—А чего ты хочешь? Ничто на свете не дается даром. И если ты не готов заплатить за свою жизнь всего лишь уязвленным самолюбием, ты недостоин этой жизни!

Слова ее были хуже пощечины — по крайней мере, гораздо больнее. А все потому, что она была права. Най ненавидел жалость к себе, но больше всех жалел самого себя он сам — тешил свою идиотскую гордость, боялся рисковать, чтобы не попасть впросак…

Разве он поступал лучше?

—Я заплатила за свою жизнь этой Клеткой, —Продолжила Лорента, —Я не имела на это никакого права, но я струсила. И теперь я готова на все, чтобы исправить свою ошибку. А ты… ты не готов даже лишний раз улыбнуться.

С этими словами она развернулась и зашагала прочь. Благо, платья такого кроя не располагают к быстрой ходьбе.

Обогнав девушку, Най заслонил ей путь:

—Я… я не… —Он понятия не имел, что нужно сказать, —Ты не так поняла…

—Исполняя роль, мы не становимся теми, кого играем, —Лорента уверенно подняла на него глаза, —Я не собиралась рассказывать им про тебя настоящего. Потому что я ничего про тебя не знаю.

Судя по всему, Лорента не собиралась больше с ним разговаривать. Обогнув его, девушка прошла дальше, но Най снова ее окликнул:

—Но на виолончели играла ты. Это была твоя мелодия.

На мгновение она застыла, как вкопанная. Потом обернулась.

—Пришлось импровизировать.

На свой страх и риск Най подошел ближе, но Лорента не сдвинулась с места.

—Ты всегда импровизируешь, —Пожал плечами он, понимая, что банальное “прости” не спасет положение.

—И, как видишь, удачно, —Она ткнула пальцем ему в грудь, —А ты не в состоянии даже отыскать пирожные.

Наверное, вчерашний вечер изменил их обоих. Но если за собой Лорента заметила только перемену в настроении, то Ная словно подменили. Что такого она сказала ему в том пустом зале, после чего он не только перестал противиться ее замыслам, но даже стал предлагать свои?

Хотя, наверное, дело было в том, что он резко возомнил себя мужчиной. И решил держать данное ей слово — по крайней мере, по части пирожных.

Сидя в кофейне семейства Джиллисов, которую вчера так пламенно нахваливала Марта-Агата, они, должно быть, и вправду напоминали влюбленную пару — только не чопорную и милую, как все остальные на одиннадцатой колонии, а уж больно взрывную и бесшабашную.

Впрочем, сейчас это мало волновало Лоренту. До вечера она не станет обременять себя ничем — ни тяжелыми мыслями, ни правилами аристократических приличий.

Местечко, кстати, и вправду оказалось премилое — открытая веранда, плетеная мебель, кружевные скатерти и любезные отзывчивые официанты.

—Ты заказала… как это? —Най схватил со стола меню и бегло нашарил там незнакомое слово, —Блан-ман-же? Что это вообще такое?

—На твоем дикарском языке — желе, —Нахмурилась девушка.

—Ерунда… Пирожные должны быть из бисквита. И с кремом. В этом суть.

Честно говоря, такой Най нравился ей гораздо больше привычного. Непосредственный, забавный, немного напоминающий того мальчишку с фотокарточки в его поддельном паспорте.

Погода сегодня стояла чудесная, а потому Най снял сюртук и накинул его на спинку плетеного стула, оставшись в одном жилете и кипельно-белой рубашке, на фоне которой его тонкие жилистые руки даже казались загорелыми. Волосы его отчего-то торчали чуть сильнее, чем вчера, придавая своему хозяину совсем уж юношеский вид.

—Признаться, кулинара из тебя бы не вышло, —Поджала губы Лорента, —Слишком узко мыслишь.

—Я и не стремлюсь. Есть интереснее, чем готовить.

Как раз после этих слов тихий, почти незаметный официант принес их заказ — бланманже для Лоренты и какой-то простецкий шоколадный тортик для Ная. По части чая они пришли к компромиссу — просто черный, безо всяких выкрутасов.