Зрение у него и без того было ни к черту, а спросонья — и подавно, но самое главное разглядеть все-таки удалось. Показания энергометра действительно изменились!

А значит, все остальное ему тоже не приснилось.

Теперь в памяти всплыла общая картина. Най ясно вспомнил все слова, которые он собирался сказать Оскласу, и все доказательства, которые должен был привести.

Взглянув на часы, он понял, что потратил на пробуждение непозволительно много времени. Сейчас каждая минута могла стать решающей! И это значило, что теперь у него не осталось ни секунды лишнего времени.

Будучи человеком от природы расторопным и пунктуальным, Най пренебрегал этими своими качествами только тогда, когда от времени ничего не зависело. Подумать только, что единственный раз в жизни он умудрился проспать именно сейчас, когда опоздание решало судьбу, возможно, исследования всей его жизни!

Поэтому теперь он не собирался давать себе слабину — со всех ног ломанулся в ванную, наспех поскреб бритвой колючий подбородок и умылся ледяной водой, лишь на секунду замерев взглядом на своих непроходящих кругах под глазами, что стали еще темнее после бессонной ночи.

На завтрак времени не было и подавно. Най лишь с тоской посмотрел в сторону кухни — если уж кому и не стоило пренебрегать завтраком, то уж точно ему — и принялся выискивать в шкафу одежду поприличней. Свежей рубашки не обнаружилось — пришлось натягивать уже ношенную, хотя по виду еще весьма сносную — а вот лучший костюм, пошитый на заказ год назад по случаю открытия нефритового зала, отремонтированного после пожара, оказался в поистине превосходном состоянии. Недаром Най надевал его всего один раз, только по исключительному поводу.

Впрочем, без неурядиц обойтись не могло. Костюм преподнес сюрприз еще более неприятный — внезапно оказался велик своему хозяину. И если сюртук смотрелся по-прежнему неплохо, то брюки стали непозволительно свободны, грозя свалиться в самый неподходящий момент.

Най растерянно уставился на свое глупое отражение в зеркале. Неужели за последний год он умудрился похудеть еще сильнее?

Хотелось бы думать, что всему виной эти самые пропущенные завтраки-обеды-ужины, но он прекрасно знал, что дело в другом…

Опережая его мысли, горло отозвалось противным зудом, а в груди ощутимо стянуло, как перед очередным приступом. Стиснув зубы, Най втянул носом воздух и подождал несколько тягуче-долгих секунд. Кашля не последовало.

С мрачной улыбкой он поднял глаза на свое лицо в отражении — бледное, бескровное, даже какое-то серое, с налитыми кровью глазами за стеклами круглых очков и углами скул над провалившимися щеками.

Вот она — та сила, которая вгонит его в гроб, если он не предпримет ничего прямо сейчас. Верил он в это или нет, но времени у него не осталось.

Всего за четыре года эта дрянь превратила его из сильного, полного жизни и весьма недурного собой юноши в… это. В тощее выцветшее ничтожество с отпечатком надвигающейся смерти на лице.

Отец сошел бы с ума, увидев, во что он превратился. И собственноручно пришиб бы Ная за то, что он до сих пор ничего не предпринял.

Плюнув на все, он принялся выпутываться из штанов, едва не разорвав их по шву. Дай он волю своей ярости, от костюма бы не осталось ничего, кроме клоков драной ткани, но в последний момент здравый смысл пересилил внезапный порыв — костюм вернулся на вешалку, а Най натянул штаны и сюртук, в которых ходил каждый день — они быстро мялись и совсем не держали форму, но сидели почти как вторая кожа.

Напоследок он пригладил растрепавшиеся волосы и чуть не забыл про удостоверение сотрудника музея. Мало ли кого наняли на смену старому сторожу — какой-нибудь дурак может и не пропустить одного из ведущих специалистов по Нефриту, желая выслужиться перед руководством.

Удостоверение представляло из себя обернутую в кожаный переплет картонку с фотокарточкой Ная шестилетней давности — когда он только поступил на работу в отдел отца.

Словно желая окончательно себя добить, он посмотрел на свое наивное юношеское лицо. Мало того, что с тех пор, по его ощущениям, прошла целая вечность, так еще и вернуть здоровье этому взъерошенному мальчишке почти не представлялось возможным. Почти…

Он изо всех сил вцепился в это “почти”, в эту тонкую, призрачную надежду, и, набравшись решимости, вышел из дома.

*

Музей Колонизации, или, как называли его по старинке “Музей Великой Древности”, занимал одно из самых больших зданий в городе. Человек не местный мог даже решить, что это ратуша — потому как все дороги непременно вели сюда. Разве что площади перед зданием не было, но это и к лучшему. Не хватало им еще демонстраций перед музеем!

Спрыгнув с подножки гремящего трамвая, Най перебежал через мощеную камнем дорогу, чуть сырую после ночного дождя, и буквально просочился через едва приоткрытые парадные ворота с выкованным гербом музея — парусником с крыльями, который, по мнению Ная представлял из себя слишком уж очевидную и неизящную метафору колонизации.

Небольшому садику перед музеем давно требовался садовник — гравий кое-где рассыпался, газон утратил последние признаки стрижки, а кусты совсем потеряли форму — но Осклас почему-то тянул с этим.

Впрочем, Най не собирался его за это судить — у директора такого крупного музея и одного из самых передовых исследовательских центров Древности во всех Колониях явно найдутся дела поважнее. А вот помощники Оскласа — другое дело! Кого они собирались привлечь таким видом!? Разве что орущее воронье!

Пока город медленно просыпался, улицы и тротуары заполнялись людьми и экипажами, а магазины заставляли витрины товарами, музей все еще казался глубоко спящим. Най прошел на задний двор, заросший еще более дремучим кустарником, где отпер боковую дверь собственным ключом и шмыгнул внутрь, в один из запасных вестибюлей, свободный от экспозиции и от зевак-туристов, вечно сующих свой нос куда попало. К тому же, отсюда было рукой подать до архива нефритового отдела, где и проходили тихие размеренные дни Ная на протяжении последних четырех лет.

С другой стороны, все необходимое у него сейчас было при себе — спокойненько лежало в потертом портфеле, дожидаясь своего звездного часа. Осталось только найти Оскласа. Най не сомневался, что властелин всего этого древнего великолепия уже где-то здесь.

Молодой человек провел в этих стенах столько времени, что даже почти не помнил своего детства до музея. Все, что всплывало у него в памяти, было так или иначе связано с этими залами и архивами. Сначала стеллажи с экспонатами и книжные полки казались ему достающими до потолка и неприступными, как великаны из сказок. Позже они с каждым годом становились для него все ниже и ниже, а Древности вдруг оказались такими близкими, что к ним можно было прикоснуться. И вот настал момент, когда он понял, что все эти шкафы вовсе не до потолка — они всего-навсего с него ростом — а Древности — не что-то чудесное и непостижимое, а самое настоящее воплощенное прошлое, таящее в себе неисчерпаемое множество загадок, каждую из которых он способен был разгадать.

И все эти годы вместе с отцом рядом с ним был Олаф Осклас — настоящий хранитель этого музея, человек, отдавший свою жизнь этому месту и целиком посвятивший себя изучению Древности.

—Во мне никогда не было его идейности, —Рассказывал отец, —Я не готов был жертвовать ради науки всем остальным. И поэтому сначала я выбрал Джемму. А потом — тебя.

В этом не было упрека или укора. Отец действительно до беспамятства любил его мать — женщину, которую Най никогда не видел. Из-за слабого здоровья она умерла во время родов, даже не подержав на руках единственного сына. Най не мог представить, каким ударом стала для отца смерть жены. Что чувствуешь, когда в обмен на жизнь любимого человека получаешь лишь бесполезный орущий комок, завернутый в пеленку?

И ведь словно в насмешку, Най вырос как две капли воды похожим на отца. Джемма ни оставила на нем ни единого отпечатка, навсегда канув в небытие. Это добивало отца окончательно — пусть он никогда в этом не признавался, но Най видел, как он ждал от сына чего-то другого, чего-то несвойственного ему самому.