Я вырвала руку:

— Будьте вы прокляты!

— Несколько дней назад я бы испугался, — усмехнулся он и похлопал меня по плечу. — Мы не враги тебе. Когда-нибудь ты ещё спасибо скажешь, что излечили тебя от этой дряни.

— Будьте прокляты! — повторила я, вложив в эту фразу всю свою душу.

В больнице меня продержали ещё неделю. Физически я чувствовала себя сносно, голова прояснилась, слабость прошла, хотелось поскорее выбраться из этих белых стен. Хотя возвращаться домой желание не было. Как и видеть Тёму. Но именно он пришёл забрать меня после выписки. Мы оба чувствовали себя неловко. Он не знал, что сказать, я не хотела слышать его голос. От больницы до дома — минут десять, Тёма пару раз пытался взять меня за руку, но я не давалась. Когда мы подошли, он забежал вперёд и галантно открыл передо мной дверь. Смущённо улыбнулся. Я молча прошла мимо. В комнате светло, подняла глаза к потолку — лампа. Не свечи. Удивлённо оглянулась.

— Я поставил солнечные панели, — гордо сообщил Тёма. — скоро во всех домах проведут электричество.

Из детской вышла мама с Ваней на руках, и на моём лице впервые за последние дни появилось подобие улыбки. Она передала его мне, я прижала к себе сладко сопящий кулёчек и едва не расплакалась от счастья. У меня остался только он — моя плоть и кровь, единственный, кто не предал меня и не отвернулся.

— Ну, я пойду, не буду вам мешать. — Мама неуклюже попыталась меня обнять, боясь встречаться со мной взглядом. Тёма пошёл её провожать, а я скрылась в детской. Никак не могла налюбоваться на моего мальчика, как же я соскучилась!

Через несколько минут заглянул Тёма:

— Есть хочешь?

Я напевала Ване песенку и еле заметно мотнула головой в ответ.

— Ань, нам надо поговорить.

— О чём? — подняла на него глаза. — О том, почему ты предал меня?

— Не говори чушь! Я всегда был на твоей стороне.

— Ты не помог мне сбежать. Даже не попытался.

— Потому что это невозможно, мы бы только усугубили ситуацию. Ты хотела, чтоб нас обоих посадили, а Ваню отдали в другую семью?

— Ты оставался на воле! У тебя была тысяча возможностей мне помочь, придумать что-нибудь! Ты мог обратиться к отцу в конце концов!

— Ага, ещё и его под трибунал подвести! Думаешь только о себе! — Он уверен в своей правоте, ни капли раскаяния. А я ещё надеялась, что он хотя бы попросит прощения. Тёма не унимался: — Никто не собирался тебя казнить! Побег — не преступление! Это ты вбила себе в голову, что тут тюрьма! Мы могли спокойно уйти!

Понятно, ему уже прочистили мозги.

— По-твоему, то, что они сделали со мной — пустяк? — я говорила сквозь зубы, больше всего хотелось броситься на него с кулаками. Он не понимал, что я чувствую. Никогда не понимал.

— А что с тобой сделали? Ты вроде цела и невредима!

— Они убили во мне дар! Мою сущность! Представь, что тебе бы отрубили руку, а я бы сказала, что всё в порядке! Не раскисай! Можно жить и без руки! Именно это ты сейчас делаешь!

— Не драматизируй. То, что забрали у тебя — лишнее. Сверхспособности. То есть то, что даётся в довесок к необходимому. Теперь ты такая же, как все в поселении. Вообще-то, это было условием на входе в бункер. А вы всех обманули. Скрыли. Подвергли жителей опасности. Ты даже управлять своим даром не умела толком. Ты моего брата пыталась убить! А я вожусь с тобой, ещё убедить в чём-то пытаюсь… Если я кого и предал, то свою семью! Из-за тебя.

Я вытерла рукавом мокрые от слёз щёки, прижала к себе Ванечку — это подействовало успокаивающе. Мы разбудили его своими криками, он захныкал, и разговор пришлось на этом закончить. Впрочем, не стоило и затевать. Мы словно говорили на разных языках. Наверно, так всегда и было. Мы — разные. Обычные люди никогда не понимали особенных, всегда боялись. Годы, ушедшие на то, чтобы добиться равноправия и жить, не скрываясь, потрачены впустую — всё вернулось на круги своя. Мы снова изгои. И то, что они забрали дар, не сделало меня одной из них.

Я поселилась в детской. Тёма не обращал на меня внимания, уходил с утра на работу, я готовила ужин, немного прибиралась, большую часть времени проводила с Ваней. Молоко так и не появилось, пришлось кормить смесью, но Ванечка бодр и весел, да и плакать стал намного меньше. Несколько раз в день я выходила с ним на крыльцо — подышать свежим воздухом. Снег растаял, в воздухе приятно пахло свежестью. Тёма вернулся с работы с детской коляской, чему я здорово обрадовалась, но не подала виду. Будем теперь ходить на прогулки.

Через неделю у Тёмы, похоже, сдали нервы, он со мной заговорил. Так, будто ничего не произошло, и мы всего лишь немного повздорили. Я не реагировала. Он накрыл стол к ужину и зашёл в детскую. Молча взял меня за руку и выволок из комнаты, не обращая внимания на сопротивление.

— Садись! — Указал на стул. Я не шелохнулась. — Ань, хватит уже разыгрывать спектакль! Прости за то, что я тебе наговорил, но ты тоже неправа! У тебя всегда виноваты все, кроме тебя самой!

— А в чём я виновата? В том, что хочу быть свободной? В том, что родилась необычным ребёнком?

— В том, что ты действуешь из своих эгоистичных побуждений, не заботясь о последствиях! Ты с самого начала пыталась манипулировать мной, внушая как ужасно жить в Долине камней! А свой дар для чего использовала? Чтобы проклятие на меня наложить?

— Заклинание, — машинально поправила я.

— Да не суть! А мы ведь были лучшими друзьями! Страшно подумать, что ты могла сотворить с тем, кто тебе не нравится! Они не убили в тебе способности, они вылечили тебя от недуга. Опасного. Что хорошего тебе этот дар принёс? Сын умирал у тебя на руках от голода, это они, они! — Тёма указал пальцем в сторону двери, — спасли ему жизнь. Признай, что ребёнку здесь лучше. Он должен расти в нормальных условиях, хорошо питаться, получать медицинскую помощь, если понадобится. Я не жалею, что пошёл тогда за тобой. Наверно, у нас могло бы получиться. Но сложилось иначе. Давай попробуем стать настоящей семьёй. Здесь. Ради сына.

Его слова звучали разумно, в моей голове тоже проносились мысли о смирении, о возможности приспособиться к жизни в Долине, пока Ваня не повзрослеет. И потом мы сможем уйти вместе. Если то, что говорят — правда, и никто не держит нас в поселении. Но просто так сдаться не получалось. Я злилась на Тёму, я по-прежнему чувствовала его предательство и ничего не могла с этим поделать.

— У нас не получится настоящей семьи, — безжалостно произнесла я. — Мы не подходим друг другу. Советник ошибся. Мне противно находиться с тобой рядом.

— Тогда я обращусь к Совету с просьбой подобрать мне другую жену, — он смотрел на меня со злостью, — ты давно не выполняешь супружеский долг.

Я молча развернулась и ушла в детскую к Ване.

Вряд ли Тёма куда-то обращался, но домой возвращался поздно, часов в девять вечера; заходил в детскую поиграть с Ванечкой, меня игнорировал. За пару недель только раз заговорил со мной. Как-то мы с Ванечкой возвращались с прогулки и, подойдя к дому, я увидела, что он весь разрисован красками: «Сжечь ведьму!», «Проваливай из нашего города», «Здесь не место для монстров». Я запнулась на ровном месте, испуганно огляделась по сторонам. Никого. Большинство в это время на работе, дети в школе. Да и улица у нас ещё застроена не больше, чем на половину. Последние несколько метров до дома я почти пробежала, ловко лавируя детской коляской между кочками и ямами.

И в тот вечер Тёма снова заговорил со мной. Всего лишь спросил, кто это сделал. Хотела бы я знать. Удивительно, но его сочувствие (неподдельное) меня тронуло почти до слёз. Он здорово разозлился, побежал в полицию. И даже вернулся с участковым, несмотря на довольно позднее время. Они вместе ходили по улицам, опрашивая жильцов. Я отказалась выходить из дома. Виновных нашли быстро: парочка подростков, прогулявших в тот день школу.