— Я тебе не нравлюсь, но ты любишь мужчину, которого я подобрал для тебя, ты даже решила уйти вместе с ним, рискнуть своей жизнью, а потом завести от него ребёнка! Я ничего не упустил?

— Я не собиралась заводить детей! Это произошло случайно!

— Ты не любишь сына?

— Люблю, конечно! — Я снова в слезах, у него всегда получалось выбить почву из-под ног. — Но я не планировала…

— Если бы ты планировала, если бы у тебя хватило мозгов, чтобы всё обдумать и просчитать, твой ребёнок не лежал бы сейчас в интенсивной терапии. Ты чуть не убила его.

— Это неправда! Неправда! — Я закрыла лицо руками и плакала навзрыд.

— Правда. И ты сама понимаешь, иначе бы так не нервничала. Ты считаешь меня главным злом в поселении? Не кажется ли тебе странным, что больше никто этого не замечает?

— Они боятся.

— Чего?

— Наказания. Не знаю, — я пожала плечами. — Если мы не выполняем требования, нас ведь наказывают. Не думаю, что всем здесь нравится жить под управлением машины.

— Но я не управляю. — Он посмотрел на меня снисходительно. — Я советую. Меня так и называют — Советник. Окончательное решение принимает Командующий, причём не единолично, он обсуждает это с широким кругом людей.

— Без разницы. — На самом деле я не знала таких подробностей, но мне удалось не показать своего удивления. — Они делают то, что скажете вы.

— Хорошо. Ты считаешь мои советы неправильными?

— Скорее бесчеловечными. Мы-то не машины, которые тупо выполняют поставленные задачи! У нас есть чувства! Вы их не учитываете.

— Я просчитываю идеальную программу для вашего выживания. Мне поставили именно такую задачу. Например, закон, по которому каждая семья обязана завести минимум двоих детей — необходимость, чтобы ваша популяция не сократилась. Чтобы поднять демографический уровень как можно быстрее, вы должны рожать больше: минимум троих. Но этот совет отклонили.

Я молчала. Сегодня просто день открытий.

— Представь, что эта миссия легла на твои плечи: ты проснулась в бункере, ты отвечаешь за несколько тысяч человек. Тебе нужно о них заботиться: дать крышу над головой, пищу, воду, лечить, если заболеют. А главное — сохранить вашу цивилизацию. Нет, не сохранить, а приумножить! Ведь даже если выжившие есть во всех бункерах, это лишь малая часть людей, живших на Земле до эпидемии. Так как ты будешь действовать?

— Не знаю. — Мой голос еле прорывался, по щекам катились слёзы. — Я плохо соображаю, мне что-то вкололи, мысли путаются.

— Подумай об этом, когда сможешь. Я с удовольствием выслушаю твои предложения. Подобное не запрещено правилами. — Снова снисходительная улыбка. — Беседовать с тобой довольно интересно.

— Не могу сказать тоже самое о вас.

В комнату вошла конвоир — совсем молоденькая девушка, старше меня года на два. Она поглядывала на меня с некоторой брезгливостью и, похоже, испугом? Грубо застегнула наручники и толкнула в спину к выходу. По коридору мы шли молча. И лишь заперев меня в камере, она подала голос:

— Если тебе не нравилось в поселении, почему просто не ушла? Зачем устроила цирк с пикником у озера? Вас искали две недели! Две недели люди после восьмичасовой смены собирались группами и прочёсывали местность до поздней ночи! А родители? Вы о них подумали?

Я покусывала пересохшие губы. Откуда ей знать, чего мне это стоило? И сколько слёз я выплакала, думая, что никогда не увижу маму и брата?

— Ты думаешь, нас бы просто так отпустили? — спросила я.

— Да кому вы нужны?! Хотелось сдохнуть в чистом поле — пожалуйста! Здесь никто никого не держит насильно.

Я смотрела на неё с недоверием. Нет, Долине нужны люди, рабочие руки. Нельзя просто так взять и уйти. Она врёт. Чтобы добить меня, чтобы я почувствовала себя виновной. Но ничего подобного я не ощущала. Разве что сожаление из-за Юрки. Я могла его убить, если бы не ослабла так сильно.

Тёма так и не пришёл. Предал меня. Утром мне снова сделали укол, девушка-конвоир небрежно поставила на стол железную миску с размазнёй непонятного цвета. Аппетит отсутствовал, несмотря на слабость. Я выпила полстакана воды и с полчаса лежала на кровати, пялясь в потолок и ни о чём не думая. Потом за мной пришли.

Зал суда битком забит, всё поселение сбежалось, не иначе. Не каждый день выносят приговор ведьме. Я пробежала глазами по рядам: мама с Антоном, у неё красные, опухшие от слёз глаза, она часто прикладывала к ним клетчатый носовой платок. В мою сторону они не смотрели. Тёма сидел через два ряда, я встретилась с ним взглядом, он сразу опустил голову. Я с трудом разбирала, что говорил судья, звуки сливались в сплошной гул, изредка прерывающийся басом Командующего.

— Так у вас нет претензий к Анне Кудряшовой? — Судья, строгая на вид женщина, обратилась к Юрке.

— Нет. Она была растеряна и поступила так, как поступила бы любая мать — бросилась на защиту своего ребёнка.

Я облегчённо вздохнула. Тут Тёма не наврал, по крайней мере меня не обвиняют в покушении на убийство.

— Но мы все прекрасно понимаем, что Совет не может подвергать поселение такой опасности. В нашем сообществе нет и не будет места для сверхсуществ. — На трибуне уже Командующий. — Посему Анна Кудряшова должна пройти процедуру излечения прямо в зале суда.

Гул нарастал, лица смешались в одно разноцветное пятно, я моргнула, но так и не смогла сфокусироваться. Чувство страха, словно змея, обвивало шею, не давая вздохнуть. Дверь открылась, по проходу вдоль рядов семенил седой мужчина, что-то зажав в руке. Он приблизился ко мне, я дёрнулась на стуле, меня крепко зажали с обеих сторон конвоиры. Мужчина склонился, несмотря на полностью седую голову, он не казался старым, лет сорок пять максимум, бледный, с красным отпечатком на переносице, наверно, от очков. В руке шприц с прозрачной жидкостью.

Я продолжала сопротивляться, и они никак не могли меня усмирить. Рука со шприцем маячила у предплечья, я видела, как подрагивают пальцы — он боялся меня. Меня, измождённую женщину в наручниках, прижатую к старому стулу двумя амбалами. Хотелось истерично захохотать во всё горло. Игла вонзилась в плоть, заставив меня зажмурить глаза. Лишь через вечность я почувствовала слабую боль, рекой устремляющуюся по венам. Меня отпустили. По залу пронёсся вздох и наступила тишина. Волосы растрепались, я вскинула голову, чтобы убрать их с лица. Внутри всё горело, будто кто-то бросил зажжённую спичку в пищевод, я еле успела наклониться вправо, как содержимое желудка фонтаном вылетело наружу. Успела увидеть, что Тёма вскочил со своего места, и потеряла сознание.

Снова белый потолок, белые стены. Больница. Я открыла глаза и тут же зажмурилась — слишком ярко. За окном вовсю светило солнце. Тело ломило, внутри пустота, словно выпотрошили все внутренности. Я погрузилась в свои мысли, надеясь найти дорогу к источнику. Но его больше нет. Только пустота. Вытянула перед собой руки, пытаясь ощутить хотя бы слабый импульс… Ничего. Они лишили меня дара. Они не имели права. Он принадлежал мне и только мне. Я такой родилась, я даже не успела понять, какой силой обладаю. Я заплакала. Сначала беззвучно, потом в голос. Каталась по кровати, сминая простыни, и кричала так, что закладывало уши. В палату влетела медсестра, что-то снова мне вколола. Я не сопротивлялась. Уже всё равно.

— Вам плохо? — В голосе послышалось искреннее сочувствие. — Болит где-то?

Я неопределённо качнула головой. Как ей объяснишь?

— Мы понаблюдаем за вами несколько дней, и вы сможете вернуться домой, — она неуверенно улыбнулась. — Что вы чувствуете?

— Давай, я вырежу тебе глаза и спрошу, что ты чувствуешь? — Меня переполняла злость, я понимала, что эта девчонка ни в чём не виновата, но чувствовала необходимость выплеснуть яд. Я сжала её тонкое запястье, она резко выдернула руку и с воплями бросилась к двери.

Минут через пятнадцать в палату зашёл тот мужчина из зала заседания. Седой.

— Зачем Маришку напугала? Она всего неделю работает, — по-отечески пожурил он меня, взяв за руку. Я отвернулась к стене. — Тебе полегчает со временем. У нас не было другого выхода. Теперь ты — одна из нас. Привыкнешь.