— Мы нашли для тебя сиделку, мама. Вернее, сестра Мика нашла. Ее зовут Сильвия Феннинг Я ее еще не видел, но, кажется, она очень милая. Готова взять на себя уборку и к тому же немного готовит. Кстати, она американка.
— Американка?
— Да, откуда-то из Флориды.
— Нет, американка мне не подходит.
— Ты же только что рассказывала, как ты их обожаешь.
— Ну, в Америке — да.
— А здесь, в Ирландии, нет? — Кевин не может удержаться от улыбки.
— В моей стране? — Она качает головой, словно эта идея представляется ей верхом глупости.
Кевин с Грейс незаметно переглядываются. Никто, кроме жены, ничего не понимает. Все вокруг видят лишь очаровательную чудачку. На минуту собравшись с духом, Кевин вновь обращается к матери:
— Самое главное, что она готова приступить к работе прямо сейчас. Ты ведь сама знаешь, найти кого-то перед самым Рождеством — это просто чудо. Нам крупно повезло.
— Да что ты говоришь.
— По-моему, прекрасный план, — продолжает Кевин. Конечно, маме скучно одной в Маргите, немного общения вовсе не повредит, да и присмотр вовсе не помешает. В конце концов, сколько это может продолжаться: то обожжет руку о плиту и промолчит, рискуя схватить заражение, то свалится с лестницы, набьет синяки и сделает вид, что ничего не произошло, то, на ночь глядя, выйдет к сыну садовника в ночнушке и предложит угостить его бренди с печеньем. — И вообще, раз уж мы начали этот разговор, нужно учитывать и твои проблемы со здоровьем и всякое такое…
— Проблемы со здоровьем? — переспрашивает Милли. — Я здорова, как огурчик. — Она оглядывается на соседей по столикам в поисках поддержки, но, видя, что публика уже потеряла к ней интерес, снова поворачивается к сыну и невестке и похлопывает себя по артритному плечу. — От этого не умирают.
— Ну конечно, нет. — В разговор вступает Грейс. Сегодня она выглядит особенно мило, в своем мягком сером платье с широким свободным воротником, со стильной укладкой. — Как плечо, Милли? Все еще делаете упражнения?
Кевина всегда восхищает умение жены не реагировать на всю эту хрень, от которой у него взрывается мозг. Она умело обезоруживает противника — будь то скандальный клиент или капризные дети, — мгновенно берет ситуацию под контроль и гасит бурлящие эмоции, причем всем, включая его самого, чудесным образом кажется, что их услышали.
С другой стороны, все же это не ее мать, близкие родственники дело особое.
Грейс продолжает:
— Просто мне кажется, в доме слишком много работы для одного человека, даже для вас, с вашей энергией. Тут никто не справится.
— До сих пор справлялась, — огрызается Милли.
Кевин тяжело вздыхает.
— Мы ведь говорим в общем, просто размышляем вслух. С тобой может что-нибудь случиться, например, когда Сильвии не будет рядом. Помнишь, как ты упала прошлой зимой?
— Это было в июне!
— Нет, не в июне. Гололед был на улице.
— На мне была шляпа от солнца-
— И тем не менее.
— Передай мне масло, дорогой, — говорит Милли.
Грейс сжимает ладонь Кевина, но он не уверен, как это следует понимать: «придержи лошадей, болван» или «так-так, продолжай».
— И еще один вопрос — с машиной. Только за последний год у тебя было минимум две аварии. Это те, о которых мне известно.
— Да ты ведь и сам не так давно попал в аварию, помнишь, Кевин?
— Сейчас речь не обо мне.
А что так? Почему бы нам о тебе не поговорить?
Пара за соседним столиком уже старательно избегает встречаться с ними глазами, зато другие посетители начинают оглядываться, а кто-то уже откровенно таращится, учуяв аппетитный запах семейной ссоры. Кевин широко улыбается и без слов, лишь приподняв бокал, дает понять официанту на другом конце зала, что хочет заказать еще бутылку.
Второе блюдо семья Гогарти съедает в атмосфере настороженного, явно вынужденного перемирия. Кевин жует, не чувствуя вкуса, и ему уже не терпится попросить счет. Но официант не замечает его и подкатывает к ним стеклянную тележку с роскошными десертами, прихотливо украшенными тонкими мазками шоколада и пуантилистскими капельками сиропа. Он представляет их все по очереди — сначала название, а потом подробное пояснение: ананасовый пирог с имбирем и крем-фреш, суфле из лесных орехов, «Монблан»…
— Монблан — подходящее название для шариковой ручки, — перебивает мать. — Или для жареного сэндвича с сыром. — Она хихикает. — Или для жареной ручки с сыром.
— А это, — продолжает, нахмурившись, официант, — это традиционный сливовый пудинг с…
Мама молниеносно выбрасывает вперед руку и выхватывает у него тарелку.
— Да-да, мне вот это.
— О нет, мадам, это только для демонстрации. Наш шеф-кондитер с удовольствием приготовит для вас свежий десерт. — Он хочет забрать тарелку, но Милли сопротивляется. Несколько секунд идет борьба: они тянут пудинг каждый к себе. Кевин невольно чувствует, как в животе щекочет от истерического смеха.
— Нет, Милли, — мягко говорит Грейс. — Он лакированный, это несъедобно.
Она пытается оторвать руки свекрови от тарелки, но мама не поддается ни в какую.
— Ой, да пусть ест, — тихо говорит Кевин, понимая, что все его планы сегодня потерпели грандиозный крах: о доме престарелых мать даже думать не хочет, ключи от машины нипочем не отдаст и будет мотать ему нервы до конца его дней. — Может, он ядовитый, на наше счастье.
8
Рождественским утром, еще до рассвета, Милли перерывает все ящики в столовой — собирает передариваемые подарки, чтобы отвезти к Кевину. Для них с Грейс находится набор подставок под горячее с видами достопримечательностей Сиднея. Эйдин, пожалуй, порадует пакет водорослей (с ними можно делать суши, по крайней мере, так ей сказали). Для маленького Кирана кепка и перчатки — правда, на большом пальце пятнышко от соуса, но ничего страшного — немножко мыла, и все отстирается. Нуале она подарит лак для ногтей (парикмахерша вечно сует ей флакончики), а Джерарду, приехавшему на каникулы домой, — китайскую кулинарную книгу… правда, до сих пор ей как-то не приходило в голову: в его студии хоть кухня-то есть?
Все утро Милли то и дело поглядывает на дорогу, в телевизор, на часы, на дорогу, в телевизор, снова на часы… Чтобы поздравить Джессику, дожидается, когда подруга, по ее расчетам, уйдет на мессу, и оставляет ей поздравление на автоответчике. На следующий день после ареста она позвонила ВД и изложила ей свою медицинскую легенду. Джессика выслушала, ответила с притворной веселостью: «Ну конечно, Милли, Америка от нас никуда не уйдет!» — и повесила трубку. Затем Милли позвонила в туристическое агентство и перенесла поездку, на чем, конечно, потеряла кучу фунтов и пенсов. Теперь, когда поездка сорвалась, она сделалась еще притягательнее: в мечтах Милли то и дело катается с Джессикой в туристическом автобусе по Таймс-сквер и бродит по шумным улицам. Может быть, она отыскала бы на Бродвее какой-нибудь яркий, освещенный неоновыми огнями уголок, бросила бы на землю перевернутую шляпу и запела ирландские баллады — «Danny Воу» или «The Fields of Athenry», — янки слетаются на такое, как мухи на мед. Может быть, поужинала бы корн-догами с кетчупом, купила гигантский холодильник и начала новую жизнь, осталась бы там навсегда.
В половине второго, когда у Милли уже нет сил торчать в пустом холодном доме в день, созданный для тепла, она садится за руль, за несколько минут доезжает до дома Кевина и стучит в дверь. Упреждающий удар. Это одна из множества тонких игр у них с сыном: она всегда появляется на пороге чуть раньше назначенного срока, а он неукоснительно приглашает ее на час-полтора попозже, чтобы она явилась вовремя.
— С Рождеством, — говорит он и улыбается. — Мы же договаривались в три.
— Правда?.. С Рождеством, дорогой! — произносит она нараспев.
— Заходи же. Ты и подарки принесла. — Он забирает у нее часть подарков, завернутых в газетные страницы из спортивного раздела, и наклоняется, чтобы поцеловать ее в щеку.