— Фига я, — объявляет она пустому гаражу. — Сморщенная, но мякоть еще не вся усохла.

Вернувшись в дом, она сразу же чувствует запах дыма. Сначала озадаченно нюхает свои прокуренные пальцы, а потом начинает по очереди открывать и закрывать двери — в гостиной, в столовой, — пока не доходит до кухни.

Там ее встречает густая пелена дыма, сквозь которую уже ничего невозможно разглядеть. Духовка представляет собой настоящий ад: над ней пышет пламя высотой фута в два, не меньше, из разинутой пасти валит дым — очень много дыма, и нестерпимо воняет горелым жиром. Ни один датчик не сработал, а между тем кухня горит — это совершенно очевидно.

Милли вскрикивает, пятится назад, захлопывает дверь и на секунду застывает, парализованная ужасом. На помощь звать некогда. Если огонь сейчас же не потушить, он охватит всю кухню, а то и весь дом. Милли бежит к сушилке, хватает стопку полотенец, бросается обратно на кухню и пытается сбить пламя. Но от полотенец никакого толка: все равно что плеснуть в костер чайную ложку воды… Воды! Она бежит к раковине, увертываясь от языков огня и уже начиная кашлять.

Лихорадочно спеша, Милли мочит под краном оставшиеся полотенца. Начинает хлопать ими по духовке, по шкафам вокруг, до которых уже добрался огонь, и слышит шипение. Гаснет, кажется, гаснет! Милли подбирается ближе к духовке, и правый рукав ее полиэстерового халата мгновенно загорается. Милли так поглощена борьбой с огнем, что даже не замечает этого, пока горящая ткань не обжигает кожу.

Эйдин проматывает последний сингл Чёткого «Baby Baby Baby Baby Baby» и выбирает вместо него The Cramps — из песен, недавно присланных Шоном. Большую часть его любимых мелодий — резких, динамичных, яростных — ее ухо не воспринимает, но в тексты она вслушивается внимательно. Тщательно накрасив ресницы тушью Бриджид, она укладывает вещи в одолженную ей спортивную сумку Немного очков заработаешь в глазах Шона с той сумкой, которую подарила ей мама — блестящей, в золотых цепочках, прошитой ромбиками, здоровенной, как пицца. Мама, конечно, хотела как лучше, но это далеко от стиля Эйдин, как Земля от Луны.

Для всех остальных обитательниц «Фэйр» это время — пятница, четыре ноль-ноль — кульминационная точка всей недели, миг упоительной свободы от унылых школьных будней. Две соседки Эйдин по комнате, Абигейл и Фэй, те, что все время спорят, обсуждая пышность гривы или длину хвоста какой-нибудь кобылы, ушли последними: дожидались поезда в Килдэр, где будут чистить бока своим ирландским кобам или скакать через рвы и барьеры на выставочных пони. Эти их мелкие споры на самом деле довольно забавные, и, хотя Бриджид находит их тупыми, Эйдин все больше нравятся эти девушки.

Неожиданно дверь спальни распахивается и врезается в стену из шлакоблока, выкрашенную в мятный цвет.

— Урод долбаный!

Это Бриджид. Вся в слезах, она подходит к Эйдин. На ней темно-бордовые мартенсы, недавно купленные в городе, и темные непрозрачные колготки, толстые, как гостиничная скатерть. Эйдин знает, что Бриджид подвержена перепадам настроения — она способна в один миг ни с того ни с сего прийти в ярость или, наоборот, в прекрасное расположение духа, — но чтобы она плакала вот так по-девчачьи, с таким неприкрытым выражением обиды и боли на лице — это что-то новое.

— Что случилось?

Бриджид швыряет рюкзак к себе на кровать — они с Эйдин теперь спят рядом. Эйдин, по собственному опыту знающая, как легко кого-то обидеть, деликатно уговорила прежнюю соседку поменяться местами. Бриджид достает из кармана джинсов недокуренную сигарету, мятую и вонючую.

— Я уже собралась уходить, представляешь? Вещи уложила. И тут эта сука…

— Бликленд?

Бриджид кивает, засовывает окурок в рот и дрожащими от волнения пальцами шарит в карманах в поисках зажигалки. Тянется к здоровенной оконной ручке.

— Ты с ума сошла?

— Мне пофиг, — отвечает Бриджид, но все-таки подходит к двери и подпирает ее переполненной бельевой корзиной.

— Тебя исключат!

— А мне того и надо.

— Серьезно?

Бриджид прикуривает и-выпускает в холодный воздух цепочку идеально круглых колечек, хотя почти весь дым тут же летит обратно в комнату.

— Короче, я уже расписываюсь в книге, а она тычет пальцем и говорит — стоп. Я такая: «Какого хрена?» И оказывается… ты не поверишь! — Рукавом джинсовой рубашки Бриджид кое-как вытирает вновь подступившие злые слезы. — Короче, мой папашка позвонил им и сказал, что не берет меня домой. Что я наказана.

— Что?

— Что слышала. Я говорю: «Да нет, в эти выходные уже можно. Три недели уже прошло». Я же собиралась сегодня встретиться с Брайаном в «Тини-Трикл». Мне нужно домой!

Эйдин пока еще не знакома с Брайаном, новым парнем Бриджид, девятнадцатилетним разносчиком пиццы и по совместительству торговцем наркотиками. Но Бриджид ей уже все уши прожужжала о том, как ей весело с ним, когда оба под кайфом: хохочешь над всякой фигней чуть ли не до мокрых трусов, а потом, через три минуты, уже хоть убей не вспомнишь, что там было такого смешного. Эйдин все это кажется довольно глупым.

— Убери ты эту штуку. — Эйдин видит, как длинный столбик пепла на кончике сигареты опасно нависает над подоконником.

— В общем, мой папашка, урод долбаный, сказал в школе, что меня не будут забирать домой до самой Пасхи!

Пепел падает и разлетается во все стороны. Эйдин подходит, сдувает его с подоконника и думает о своем отце, который часто ее бесит, но никогда не бывает жестоким.

— Но почему?

— Наверное, чтобы никто не мешал таскать домой фотомоделей и трахаться сколько влезет.

Отец Бриджид, фотограф (Эйдин видела его на фотографии: брюнет с точеным лицом в кепке, лихо надвинутой на прищуренные глаза), и ее мать развелись, когда она была еще маленькой, и отец получил полную опеку над дочерью, как ни сомнителен он в роли опекуна.

— И у него даже не хватило смелости самому сказать мне, я должна узнавать от этой вонючей садистки!

— А позвонить ему нельзя?

— Он уже летит в Лос-Анджелес на какую-то большую тусовку. И его все равно не уговоришь. Его вообще бесполезно уговаривать.

Эйдин не может придумать, что тут сказать утешительного.

Взгляд Бриджид падает на сумку Эйдин.

— Ты сегодня с ним встречаешься?

Понимая, что ее радость еще больше расстроит Бриджид, Эйдин кивает без улыбки.

— Иди тогда. А то на автобус опоздаешь.

Город гудит. На фоне темнеющего неба и грозных дождевых туч светятся окна и витрины магазинов. Эйдин останавливается, вслушиваясь в ритмичный стук каблуков по старинным тротуарам, в раскаты смеха, обрывки разговоров, рев автобусов, скрежет тормозов, крики уличных торговцев фруктами, игрушками, поддельными дизайнерскими сумочками и зарядными устройствами для айфонов. Она достает из карманов вязаные перчатки, толстые, шикарные, рокерские — подарок Джерарда на Рождество, — и бредет мимо пабов, где окна уже запотели от собравшейся к середине дня толпы и празднование окончания рабочей недели набирает обороты. Когда одна из этих дверей распахивается, до ушей Эйдин долетает обрывок из песни любимой маминой группы The Waterboys. «Я много лет бродил по свету, а ты из дома не выходил…» дублинский разгул идет полным ходом Добро пожаловать, дамы и господа!

Теперь на Эйдин надвигается большая компания, празднующая девичник. Будущую невесту в белом свитере с выложенной стразами надписью «Эта телка уже нагулялась» колотят по голове здоровенным перламутрово-розовым надувным пенисом. Ее подруги, шумная компания британок лет двадцати с небольшим, с выбеленными волосами, уже пьяные в стельку, идут веселой гурьбой сквозь толпу прохожих, насмешливо, с фальшиво-аристократическим акцентом окликая одиноких мужчин: «Прошу прощения, сэр! Не будете ли вы так любезны снять штаны, сэр?»

Эйдин выходит на Графтон-стрит. Пульс города — жители пригородов стекаются в центр, работающие в центре разъезжаются по домам — заразительно откликается внутри. Всякий раз, оказываясь в городе, Эйдин сбрасывает с себя миллбернскую вялость и ускоряет шаг. Раньше они с мамой приезжали сюда по субботам, вдвоем, — ходили в кино, а потом ели гамбургеры с картошкой. Здесь все так непохоже на Долки, где совершенно негде побыть одной: даже самый дальний утес, самая затерянная тропинка в адских бебенях — не гарантия от вторжения. Как-то раз в уединенном уголке среди сосен в Диллон-парке она наткнулась на местного почтальона: тот обедал на природе, любуясь дикой красотой скалистого острова Долки. «Привет, Эйдин, — сказал он, с удивлением заметив, что она стоит рядом и таращится на него. — Чипсы будешь?»