Эйдин устроила грандиозный спектакль, даже слегка переигрывала: заботливо протянула руку своей бедной, старой, выжившей из ума бабуле и повела ее по проходу к сиденьям. Но как только Милли щелкнула ремнем безопасности и прошептала: «Это было шоу века, птенчик», — птенчик обжег ее свирепым взглядом.

— Не говори мне ни слова, — прошипела она. — Ни слова. — После чего закрыла глаза и отвернулась.

Внезапно самолет начинает потряхивать — сначала легонько, а потом по-настоящему, словно включился отбойный молоток. Если выглянуть в окно, кажется, что они со всех сторон окружены белым туманом сбившихся в кучу облаков. Бутылочка виски, пластиковый стаканчик Милли, банка воды и чашка Эйдин дрожат и подпрыгивают на откидных столиках. Самолет вновь страшно ныряет вниз, в животе у Милли что-то падает вместе с ним, и тут же раздается общее «ах!». Где-то заходится в плаче ребенок. Милли чувствует, как чьи-то горячие пальцы сжимают ее руку, и встречает испуганный взгляд внучки. Милли еще никогда не видела ее такой встревоженной. Неужели они решились на свой дерзкий побег в Америку только для того, чтобы погибнуть в ледяном Атлантическом океане? Удастся ли им спастись на этих желтых плотах?

Турбулентность усиливается. На ногу Милли падает мобильный телефон, чья-то книжка в мягкой обложке вылетает в проход. На всех телеэкранах по всему огромному салону изображение одновременно дергается и замирает: на одном экране Том Хэнкс, на другом размытые садовые цветы. Некоторые хладнокровные пассажиры продолжают читать, но почти все прочие, как и Гогарти, кажется, даже дышать перестают. Раздается низкий голос пилота, и он звучит до странности интимно, словно у него тут любовь со всеми сразу, словно этим хриплым бормотанием он пытается успокоить своих близких друзей — пассажиров.

Милли крепко сжимает в руке внучкины пальцы, а другую ладонь кладет сверху. Они похожи на спортсменов, собирающихся с духом перед первым свистком, и ни одна не хочет разжать руту. Проходит несколько минут, и самолет выравнивается. Тучи пропадают из виду, телевизоры снова начинают работать.

Впервые ступив на американскую землю, Эйдин с трудом отгоняет от себя воображаемую картину — как их допрашивают в недрах международного аэропорта Орландо. Причиной катастрофы может стать хоть бабушкин перекур на борту, хоть папа, выследивший их, хоть те самые контрабандные сосиски. Однако они беспрепятственно проходят по запутанному лабиринту огромных помещений с работающими во всю мощь кондиционерами. Тут все гигантское. Бегущие дорожки, коридоры-лабиринты, указатели, сами американцы. Америка, по крайней мере в первые несколько минут, совершенно ошеломляет Эйдин. Молча, как овцы за стадом, они идут за толпой людей, которые, судя по всему, знают дорогу.

Наконец они вливаются в пугающе огромную очередь растерянных иностранцев. Сотрудники таможни в аккуратной форме, с черными пистолетами на поясе, громко поясняют, как пройти в огороженный лабиринт. Когда подходит их очередь, сидящий в кабине сотрудник сличает их лица с фотографиями и пропускает оба паспорта через автомат, который издает серию сигналов. На мгновение Эйдин не сомневается, что они влипли: в помещении охраны уже сработала сигнализация, сейчас бабушку арестуют за похищение, и она, Эйдин, окажется в полной заднице.

— Вы приехали по делу или на отдых?

Бабушка улыбается и кладет локоть на стойку, кокетливо подпирая подбородок кулаком.

— Сложный вопрос.

Офицер вглядывается в ее лицо пристальнее.

— Что?

— На отдых и по делу немножко. Soupcon — на кончике ножа.

— Прошу прощения?

— Никаких дел, — поспешно вставляет Эйдин. — Моя бабушка просто… — Она подыскивает нужное слово. Бесячая. Безмозглая. Провокаторша. — Просто шутит. Она имеет в виду казино.

— В Диснейуорлде? — переспрашивает мужчина. — В Диснейуорлде нет казино.

— В Клируотере, — уточняет Эйдин.

— Так вы собираетесь ехать отсюда до самого Клируотера?

— А что, это далеко? — спрашивает Эйдин.

— Да нет, не очень. Но лучше бы вам было лететь через Тампу. Тампа совсем рядом с Клируотером. А отсюда часа полтора езды. — Он смотрит на бабушку и добавляет: — А может, и два с половиной. У вас есть водительские права?

— Мы прилетели не в тот город?

Эйдин сердито косится на бабушку.

— Да ладно, — говорит Милли. — Разберемся.

Полицейский кивает.

— Ав Клируотере вы остановились в отеле? Или в арендованной квартире?

— Простите? — переспрашивает Эйдин.

— Вы не указали адрес в иммиграционной форме. — Он тычет пальцем в пустое место в нижней части формы, которую Эйдин заполняла в самолете. — А без адреса нельзя.

— Извините, но у нас нет адреса, — говорит Эйдин, и в голосе у нее звучит паника.

— Без адреса нельзя. Пожалуйста, отойдите в сторону…

— Не глупи, зайка. Как это нет? — Бабушка уже копается в своей сумке с диковинами. С таким видом, будто сидит у камина у себя в Маргите, начинает выуживать оттуда разные вещи и выкладывать на стол: грязную салфетку — не то в крови, не то в кетчупе, мяч для гольфа, пузырек с огромными буквами «диарея» на наклейке.

— О господи, — вырывается у Эйдин. Это уже выше ее сил.

— Сюда нельзя складывать вещи, мэм.

— Бинго!

Бабушка с победным видом потрясает багажной биркой Сильвии и тут же передает ее Эйдин, чтобы та списала адрес: Флорида, Клируотер, Виктори Тауэре, 2895, квартира 208.

— Вот куда мы едем, — говорит бабушка, лукаво улыбаясь Эйдин. — Хотим повидаться с нашей старой подругой, Сильвией Феннинг.

Получив официальный доступ в страну и свободу, пусть временную, от всех домашних проблем, о которых Эйдин изо всех сил, с переменным успехом, старается не думать, они с бабушкой вновь вливаются в движущийся поток. Перед ними распахиваются массивные матовые раздвижные двери и открывается шумный, суматошный зал прибытия. Впереди стоят целые толпы мужчин с распечатанными или нарисованными от руки плакатами на совершенно незнакомых Эйдин языках.

Эйдин с бабушкой здесь, кажется, единственные, кто не в шортах. Прямо перед ними какая-то большая шумная семья в одинаковых футболках с надписью стразами «С возвращением, Таня!!!» отчаянно машет руками, бурно приветствуя довольную и смущенную Таню — хрупкую блондинку, тоже в шортах, которая со смехом тычет пальцем в самую маленькую из встречающих. Эта малышка сидит у одной из женщин на руках, и на ее распашонке вышито стразами точно такое же приветствие. Вся компания сбивается в кучу вокруг Тани, и вскоре ее уже не видно — можно разглядеть только ее ярко-фиолетовые вьетнамки.

Сквозь стену из сплошных окон и прозрачных вращающихся дверей, ведущих на улицу, льет свет ослепительное южное солнце. Эйдин вспоминает о доме и впервые за несколько дней улыбается совершенно фантастическому, отчаянному безрассудству их поступка. Она в другой стране — без разрешения мамы с папой. Без самих мамы с папой.

Бабушка останавливается.

— Как ты думаешь, где тут можно взять напрокат машину?

— Вряд ли нам стоит брать машину. Слишком далеко ехать.

— Там что написано — прокат? — спрашивает бабушка, щурясь на знак с надписью «такси».

— Мы заблудимся. Заедем куда-нибудь в Юту. Мы же совсем не знаем дороги.

После адской дороги в аэропорт мысль о том, чтобы ехать с бабушкой по флоридскому десятиполосному шоссе, да еще с непривычным правосторонним движением, вселяет в сердце Эйдин настоящий ужас.

— Ты никогда здесь не ездила, бабушка.

— Но какая разница?

Бабушка еще долго тараторит, упрямо отстаивая свою правоту: она уже шестьдесят лет за рулем, она водит как бог, Питер всегда говорил, что она виртуоз параллельной парковки. Наконец Эйдин сдается:

— Ну ладно, ладно.

Эйдин требует у бабушки кредитку для торгового автомата, — им не обойтись без работающего телефона — но когда они находят стойку автопроката, выясняется, что даже на самую дешевую машину уйдут почти все оставшиеся наличные.