Сильвия открывает рот, словно хочет что-то сказать. Милли уверена, что сейчас она все объяснит или хотя бы даст выход своим эмоциям, но Сильвия, очевидно, спохватывается и только качает головой.

— Да нет, все хорошо, — говорит она, и Милли понимает, что это неправда. — Прошу прощения. Давайте ужинать.

Яичница на завтрак недожаренная и все равно какая-то резиновая. Она настолько отвратительна, что Бриджид демонстративно выходит из очереди и официально объявляет голодовку (этот ультиматум будет негласно снят, когда к обеду на кухне начнут раскатывать тесто для пирогов с заварным кремом). Эйдин, сидя перед чашкой с мокнущими в ней хлопьями, тщательно подбирает слова для утреннего сообщения Шону, когда в столовую, как всегда с опозданием, врывается Елена-Антония, знойная глазастая красавица из Барселоны. Елена яркий персонаж — вечно матерится, распевает песни Нила Даймонда дивным контральто и издевается над своими «фригидными» ирландскими соседками.

— Опять дерьмо на завтрак? — спрашивает она. — Как обычно. — отвечает Эйдин. — Бриджид объявила голодовку.

— Ты с ней дружишь?

Эйдин кивает.

— А что?

— Да так.

— Что ж ты спрашиваешь?

— Не знаю, ты в курсе или нет, но в прошлом году Бриджид дружила с одной девочкой, очень симпатичной, а кончилось тем, что та бросила школу. И все из-за Бриджид.

Эйдин обводит взглядом столовую и видит направляющуюся к ним Бриджид. Она плюхается на стул рядом с Эйдин, и Елена потихоньку отходят.

— Что, ему пишешь?

За последние четыре дня Эйдин получила от Шона Гилмора несколько сообщений, по большей части совсем простых и коротких, но решила для себя, что любовь не всегда находит поэтическое выражение. Не все же парни умеют на ходу клепать тексты для песен, как Чёткий, который сейчас укатил в турне по Восточной Азии и, кажется, совсем забыл своих преданных дублинских фанатов, даже ни разу не твитнул им ничего, с тех пор как уехал из Ирландии. Свинство, между прочим.

Первое сообщение Шона: «Ну как, послушала? Что скажешь?» — могло показаться совсем простым, но тот факт, что отправлено оно было рано утром, в 9:18, дал пищу для долгих и волнующих обсуждений с Бриджид, занявших два перекура (курила, впрочем, только Бриджид — Эйдин каждый раз скромно отказывается от предложенной сигареты). Такой ранний час говорит о нетерпении? Значит, его первые утренние мысли — о ней, так же, как и ее — о нем?

Как бы там ни было, ничто не предвещало сообщения, которое Эйдин получила сегодня.

«Вас вообще разрешается навещать, или всех посетителей мужского пола отстреливают на месте?»

Эйдин с Бриджид смотрят друг на друга и хором взвизгивают — таких звуков Эйдин не издавала еще ни разу в жизни. Она просто сражена — это одно из ее любимых слов. Сражена! Она смотрит на экран в полуобморочном изумлении и представляет, как Шон с ревом мчится по извилистой дороге к школе на мотоцикле (или он не водит мотоцикл?), швыряет горящий окурок через всю парковку (или он не курит?), а потом обнимает ее за талию (она еще не придумала, что на ней будет надето, но уж точно не школьный джемпер) и увозит далеко-далеко, потому что больше не может жить без нее ни минуты.

Звенит последний звонок, и ученицы Миллберна с мокрыми волосами и раскрасневшимися лицами, с папками, учебниками и карандашами в руках тянутся через «атриум» навстречу долгому, скучному, бесконечному школьному дню. Мисс Бликленд, сжимая в руке коробочку с мятным драже и блокнот, куда, без сомнения, готова занести любой намек на нарушение школьных правил, хромая, заходит в столовую, чтобы поторопить опаздывающих грозным взглядом.

Эйдин торопливо выстукивает:

«Из мужчин пускают только родственников. Будешь моим потерянным в детстве кузеном?:-)»

— Супер, — одобряет Бриджид.

— Эйдин Гогарти, — произносит Бликленд, и голос у нее негодующе подрагивает. — Третий звонок уже прозвенел.

Бриджид отталкивает Эйдин от клавиатуры. Даже в дурацких очках и в пятнах жирного белого крема от прыщей вид у нее какой-то демонический.

«Могу выйти с подругой сегодня в 16:00 и встретиться с тобой у реки напротив школы, мы всегда туда ходим».

Она вопросительно приподнимает бровь, глядя на Эйдин. Та какое-то время колеблется, а затем кивает в знак согласия. Бриджид нажимает «отправить».

— Эйдин Гогарти! Бриджид Кроу! Мне бы не хотелось лишать вас сегодня прогулки.

— Нет, мисс Бликленд, — отзывается Эйдин. Почти в ту же секунду слышится сигнал: новое письмо.

— Уже идем, — говорил Бриджид и шепотом добавляет: — Дырка вонючая.

Эйдин видит, что ответ уже пришел. Он краток: «ОК, тогда увидимся в 4».

С половины четвертого и до вечернего чая пятиклассницы и шестиклассницы из «Фэйр», которые хотят выйти из кампуса на прогулку, должны расписаться в огромном кожаном фолианте. Этот гроссбух с двумя откидными деревянными створками вместо обложки, совсем как папин Оксфордский словарь английского языка, лежит возле логова мисс Бликленд, ее сторожевой башни с прозрачными стенами, где она неустанно изыскивает поводы, чтобы обрушить свою изощренную бесчеловечность на какую-нибудь невинную жертву. За эту свирепость Эйдин терпеть не может мисс Бликленд: за записями в этой книге она следит с такой же неотступной бдительностью, как и за каждой своей подопечной, за каждым их шагом «дома», от открытого окна в спальне до звука воды в туалете, и всегда знает, кто на месте, а кого нет, кто куда вышел и с кем, кто тоскует по дому и кого тошнит в кабинке.

Подруги расписываются в книге, и Бриджид за спиной Бликленд показывает ей средний палец. Девочки объединяют свои капиталы (вместе набирается десять евро пятьдесят четыре цента), выходят за ворота и шагают по тропинке к магазинчику. Свобода! По крайней мере на полтора часа. В магазине Бриджид подмигивает старичку за кассой и берет десяток легких сигарет — как она часто утверждает, самой элитной марки в стране. Потом девочки переходят дорогу и направляются в запретную зону — на берег реки. «Река» — это сильно сказано, в этом месте она превращается в жалкий ручеек, но девочки как-то набрели на заброшенную, почти заросшую тропинку над самой водой, скрытую густой, буйной листвой, а рядом обнаружился разрисованный граффити мостик, под которым можно посидеть в уединении и поболтать.

Как только они усаживаются, Бриджид говорит:

— Я тебе говорила, что встречаюсь с Коннором в «Пике» в субботу вечером? А фотографию его показывала? — Она прокручивает экран телефона. — Полный отпад.

В лексиконе Бриджид страшненькие мальчишки — это просто мальчишки, симпатичные же — или «отпад», или «кайф», или высший класс — «улет». Причем из ее слов складывается впечатление, что каждый «улет» в Дублине в возрасте до двадцати лет крайне озабочен тем, чтобы залезть в трусы Бриджид Кроу. Если верить самой Бриджид, парни со всего Нортсайда неотступно преследуют ее: лапают за задницу в автобусах, прижимаются к груди в переполненном вагоне, — и по тому, как она об этом рассказывает, Эйдин чувствует, что это ей нравится. Еще Бриджид любит похвастать своими пьянками, перечисляя алкогольные напитки в таких количествах, что это напоминает список праздничных покупок. По ее рассказам, в прошлую пятницу она за каких-то три часа выпила четыре коктейля с ликером, три пинты пива и еще что-то — «уже не помню, к тому времени была косая в хлам». — Эйдин?

Это Шон. Непонятно, как он их так быстро нашел, но это он. На нем мягчайшая бежевая куртка под замшу и синяя рубашка с жестким воротничком поверх белой майки в рубчик. Он совсем не похож на ирландских парней. Эйдин сразу бросаются в глаза темные пряди жестких волос, падающих на плечи. Он смотрит ей прямо в лицо и улыбается неотразимой улыбкой. Полный отпад, кайф и улет.

— Привет… Ух ты, блин! — смеется он. — Закрой глаза на секунду.

Но Эйдин не закрывает. Она не отводит взгляда от Шона, а тот складывает ладони рупором у рта и кричит какому-то немолодому темноволосому мужчине на том берегу реки: