Кевин на волосок приоткрывает дверь.

— Чем могу вам помочь?

— Привет! Извини! — хихикает Роуз и приближает к нему лицо. — Ой, а ты давно ждешь?

— Уже собирался уходить.

— Никуда ты не собирался.

Она просовывает ногу в щель, распахивает дверь и, слегка толкнув Кевина локтем, проходит в номер — нетвердой походкой, с остекленевшими глазами, с большой холщовой сумкой, из которой торчит какая-то бутылка. Она уже не в состоянии держать равновесие, поворачивается, едва не падает лицом вперед, обдав Кевина облаком пивного перегара, однако все же удерживается на ногах.

Кевин и трезвую-то Роуз Берд почти не знает, что уж говорить о пьяной в дым.

— Симпатичный номер, — говорит она. Прежде чем он успевает ответить, ее губы касаются его губ. Поцелуй удивительно мягкий по сравнению с тем, чего можно было ждать после ее пьяного появления в дверях, и эта неторопливая мягкость несколько успокаивает его задетое самолюбие: она словно старается показать, что у нее в рукаве есть и другие карты, получше. Кевин расслабляется и целует ее в ответ. Он целуется в номере отеля с другой женщиной, не с женой, и это кажется совершенно естественным и в то же время невообразимым. Вскоре он уже освобождает ее блузку из тисков узких, слишком узких джинсов, и его ладони медленно ползут вверх по бархатистой коже ее спины.

Через несколько мгновений Роуз отстраняется и переводит дыхание. Кевин открывает глаза, и она одаривает его какой-то самодовольной улыбкой, а затем рыгает, нисколько не смущаясь, и скрещивает ноги.

— В туалет хочу, умираю.

Она идет к туалету и оставляет дверь открытой — до Кевина доносится журчание тугой струйки мочи. Сексуально.

— Ты только погляди на эту ванну! Охренеть! — кричит она. — А джакузи тут есть? — Кевин слышит шум воды — она что, краны открыла?

Ему бы сейчас схватить свой бумажник и выйти за дверь, оставив здесь эту пьяную женщину, которая ведет себя как девчонка, — пусть вырубится и проспится одна на туго застеленной кровати. Уехать домой, пока еще не случилось ничего непоправимого, списать этот постыдный эпизод на причуды среднего возраста, а потом вспоминать как переломный момент, когда он вовремя успел спасти свой брак.

Роуз шлепает босыми ногами по полу, непослушными пальцами расстегивая пуговицы блузки. В вырезе дразняще мелькает полоска коралловых кружев. Ох и слабак же он все-таки.

— Слушай, — говорит Кевин, — ты как себя чувствуешь?

— О-бал-бал-бал-денно. — Она скидывает коричневые замшевые ботинки, украшенные сложной фурнитурой. Один из них больно попадает Кевину по ноге.

— Ой, погоди! Я же шампанское принесла! — восклицает она. — Где моя сумка?

— Роуз. — Кевин говорит твердым отцовским тоном — в былые времена он приберегал его для тех случаев, когда дети ударялись в истерику и орали чуть ли не до пены изо рта (причина неизменно оказывалась в том, что они слишком устали или проголодались). — Послушай, может быть, лучше отложить до другого раза. Ты немного под градусом.

— Вот еще! — кричит она, орошая все вокруг брызгами слюны.

— Не хотелось бы, чтобы ты завтра проснулась и даже не вспомнила, каким я был диким мачо.

— Люблю мачо.

Он едва не кривится от боли, так тяжело ему от этого отказываться.

— И хотя ты мне кажешься очень Кевин смущенно замолкает. Две недели он обменивался с этой женщиной сальными шуточками по телефону, но здесь, лицом к лицу, у него не хватает храбрости называть вещи своими именами. — Ты мне кажешься очень привлекательной… — Сглатывает и мысленно повторяет: кошелек, дверь, домой. — Я думаю о тебе. Часто. — Он встает. — И тем не менее я считаю, что на этом сегодняшний вечер лучше закончить.

— Хрен тебе. — Роуз шагает к нему. Его короткая речь, кажется, произвела противоположный эффект и только раззадорила ее. Слабак и негодяй! Несмотря на внутренний протест, он не в силах сопротивляться тому, что происходит. События, кажется, развиваются сами собой. Ослепительная красотка толкает его на аккуратно застеленную кровать королевского размера — совершенно не по-супружески, совершенно по-голливудски, — и вот уже сидит на нем верхом. После нескольких попыток ей удается стянуть блузку, в стиле стрип-шоу раскрутить ее на пальце и наконец запустить через всю комнату, так что она едва не сбивает торшер. Оба хохочут.

— Ты уверена, что…

— Т-с-с, — говорит она и хочет приложить палец к его губам, но промахивается и попадает в левую ноздрю. — Хватит трепаться.

Роуз Берд жестом велит Кевину положить голову на подушку и начинает расстегивать на нем ремень… ремень…

— Спокойно, — говорит она. — Да расслабься ты.

И он расслабляется. Лежит спокойно. Она начинает стягивать с него брюки, но это дается ей нелегко, и ему приходится извиваться, чтобы помочь ей. Лежит ничком без штанов и обмирает от блаженства, пока Роуз стягивает с него трусы.

Роуз уже готовится взять его в свои горячие, влажные, пьяные руки. Наклоняется так, что ее прекрасное лицо зависает прямо над его промежностью, и он чувствует, что вот-вот выдаст залп. Пытается успокоиться, закрывает глаза, прогоняет от себя все мысли…

И вдруг она отшатывается с приглушенным: «Ой!» С неподдельным криком ужаса, как будто увидела клубок червей, ползущих на свет из вонючей мусорной кучи.

— Что? — поднимает он голову. — Что такое?

— О боже ты мой!

Роуз резко выпрямляется и садится на корточки.

Одолеваемый целым роем жутких предположений, из которых самое страшное: «Сейчас эту женщину вырвет прямо на мой член?», Кевин садится.

— Тебя что, тошнит?

— Ой, блинский блин! — Роуз пристально смотрит ему в пах и безудержно хохочет. — Боже ты мой! Ты в курсе, что у тебя там волосы седые?

Она запрокидывает голову назад в приступах совершенно девчоночьего смеха, каждый звук которого будет теперь безжалостно преследовать Кевина до конца его дней. Он молча хватает простыню и стыдливо прикрывает свои старческие причиндалы.

— Нет-нет, ну что ты, — бормочет Роуз и срывает с него простыню. — Извини… Нет, ты ложись, ложись. Это даже мило. Я ничего не имею против. — Она пытается снова усесться на нем верхом.

Кевин не в силах смотреть ей в глаза, и вообще у него нет сил ни на что, кроме мыслей о том, как он смешон. Он отводит взгляд. Цифровые часы на прикроватной тумбочке показывают 21:48. Время еще есть, времени навалом — еще часа два до того, как няня Кирана начнет донимать его звонками. Взгляд падает на узкую полоску малинового бюстгальтера, который Роуз сорвала с себя несколько минут назад в приступе неукротимого желания. Прожектор прикроватной лампы выхватывает бирку магазина.

Того же магазина, где его дочь покупает себе эти штуки. И жена тоже.

Кевин пытается припомнить подробности недавнего фиаско, постигшего Эйдин и Грейс в походе за покупками. Грейс нечаянно оконфузила Эйдин в примерочной, какая-то вышла история с продавщицей. Он помнит только одно, что Грейс вернулась домой расстроенная, что праздник шопинга оказался испорчен.

— Твою мать, — бормочет он и выбирается из-под свернувшейся теплым клубочком под простыней Роуз Берд. — Мне нужно идти.

Хотя корпус «Фэйр» просто кишит тайнами и секретами, администрация такого положения дел решительно не одобряет, а потому подозрительность и старомодно-враждебное отношение к понятию неприкосновенности частной жизни ощущается здесь во всем, до последней мелочи. Например, девушкам не разрешается запирать комоды и шкафчики на замок, несмотря на то что некоторым шестиклассницам уже исполнилось восемнадцать, то есть они могут зайти (и заходят) в любой паб и набраться там на совершенно законных основаниях. Если кому-то захочется позвонить домой и поплакаться на свою горькую долю, как привыкла делать Эйдин по воскресеньям, где-нибудь через час после прощания с родителями, братьями и сестрой возле машины (еженедельный скорбный сиротский ритуал), то звонить придется в присутствии целой толпы других таких же страдалиц, ждущих своей очереди и подслушивающих между делом. Вот и сейчас: Эйдин сидит в туалете на втором этаже в два часа ночи, и все лампы над головой горят — якобы на случай, если кому-то понадобится забежать в кабинку или попить воды, но на самом деле Эйдин знает: просто для того, чтобы свет был везде.