Однако, когда Милли отодвигает занавеску, она видит, что кровать миссис Джеймсон пуста. Впервые оставшись в одиночестве в комнате номер 302, Милли перебирает в уме невеселые варианты. Визит кого-то из родственников? Неслыханное дело. Проблема медицинского характера? Возможно. Милли слышит отдаленное шарканье ног за дверью и, уже ничего не опасаясь, подходит к казенному комоду соседки и нашаривает в дальнем углу среднего ящика вышитый кошелек для монет, который обнаружила еще вчера, но на грабеж не решилась. Она выгребает из кошелька всю имеющуюся наличность: сорок пять евро. Этого должно хватить.

Милли нажимает кнопку вызова.

Прошло уже несколько дней после прихода Эйдин, выбившего ее из колеи, — дней, полных раздумий и бесконечного перекладывания в голове частей этой головоломки. Во-первых, Милли не могла понять, почему связаться с Сильвией оказалось такой невыполнимой задачей. Они с Эйдин набирали ее американский номер еще дважды, после чего обе Гогарти волей-неволей пришли к выводу, что возможных объяснений только два: либо Милли перепутала цифры, либо Сильвия дала неправильный номер.

Все это было очень и очень странно. Или крайне подозрительно. Или совершенно невинно и вполне объяснимо. Всякий раз, когда в памяти Милли всплывают какие-то настораживающие моменты — этот неожиданный поспешный отъезд или то, что Шон, если подумать, совсем не похож был на больного — напротив, очень даже крепкий парень, — она вспоминает и саму Сильвию: добрую, заботливую, щедрую, пусть и слегка загадочную, непроницаемую, но опять же — кто из нас не таков? Кого Милли знает по-настоящему и кто, кроме разве что Кевина да покойного Питера, знает ее?

Эйдин составила список всех больниц на Манхэттене — выяснилось, что на этом узеньком островке их более двадцати. И ни в одной из них сейчас нет пациента по имени Шон Гилмор. Но Милли же знает, как скупы американцы на информацию — ни одна больница не станет без нужды разглашать сведения о местонахождении или состоянии частного пациента. Вот в Ирландии смотря на кого попадешь — может быть, на какую-нибудь разговорчивую медсестру, которая знает кузена невестки вашего соседа, а Америка — совсем другое дело. Так что, возможно, рассказ Сильвии все-таки правдив.

Милли нажимает кнопку вызова второй, третий, четвертый раз. Да придет уже кто-нибудь или нет?

Когда Милли вновь одолевают сомнения и в животе скребется беспокойство, она успокаивает себя, вспоминая о своем главном козыре — долговой расписке, лежащей сейчас где-то в Маргите. Сколько раз судьба Милли или еще чья-то зависела от клочка бумаги? Даже если Сильвия подписала ее лишь для вида, во что Милли трудно поверить, — как бы то ни было, где-то у нее есть документ, который можно законно предъявить, если потребуется.

— Наконец-то. — говорит Милли входящей девушке. Марте. — Где моя соседка? С ней все хорошо?

Милли тут же угадывает ответ по лицу Марты, по тому, как сжимаются ее губы.

— Мне очень грустно вам это говорить, миссис Гогарти, но миссис Джеймсон ночью умерла, — отвечает девушка, христианским жестом кладя тонкую руку на плечо Милли. — Я знаю, вы были к ней привязаны. Бедняжка! Но Бог любит ее. Она теперь с Ним. Она ведь давно уже мучилась, сами знаете.

— О нет, — Милли вдруг ощущает такую усталость, будто уже несколько ночей не спала. Она смотрит на кровать миссис Джеймсон, на которой все еще видна вмятина в форме тела ее подруги. Уже и не понять, кто там лежал, а уже завтра в эту постель уложат другую несчастную. Эти утраты, думает она, и меня сведут в могилу. Следом приходит новая мысль: я только что ограбила покойницу.

Марта стоит рядом и гладит Милли по плечу, отчего Милли хочется дать ей леща.

— А вы знали ее, когда она еще была… получше? — спрашивает Милли.

— О да, знала. Она долго здесь жила.

— Она ведь была милая? У меня такое чувство, что она была добрая женщина, заботливая такая.

— Вы серьезно? — смеется Марта. — Да она мнила себя царицей Савской, вечно жаловалась тут всем на «обслуживание», можно подумать — мы ее служанки. Она когда-то была очень богатой, по крайней мере, такие ходили слухи, привыкла жить в роскоши. Вот не хочется говорить плохо о покойнице, но, честное слово, миссис Джеймсон была невыносимой занудой.

Когда Март а заходит в комнату позже, Милли уже все решила.

— Пора идти ужинать, миссис Гогарти, — говорит девушка. — Вы готовы?

Милли готова. Завтра она еще поимеет с этого заведения все, что можно, — завтрак, обед и чай, а потом вскочит в седло. Фигурально выражаясь.

За завтраком (дают кашу, напоминающую замешанный в чане сырой бетон, в котором плавают ягоды смородины, больше похожие на мышиный помет) Бриджид швыряет поднос на давно облюбованный подругами столик в самом дальнем углу. Подол ее грязно-коричневой форменной юбки задирается до середины голени, с него свисает вытянутая нитка.

— Дырка вонючая, — говорит она.

На подносе Бриджид, как всегда, гора еды: четыре ломтика жирной колбасы, два жареных яйца, миска сухих кукурузных хлопьев. Несмотря на свою худобу, поесть Бриджид любит и даже заключила тайный уговор с миссис Браун, добродушной кухаркой с лоснящимся лицом, чтобы та оставляла для нее и Эйдин второй десерт, когда в меню пирог с ревенем.

— Что случилось? — спрашивает Эйдин.

— Она за нами следит.

Бриджид в упор смотрит на сурово нахмуренную Бликленд и дерзко помахивает ей рукой, изображая подобострастную улыбку.

— Еще хуже сделаешь, — говорит Эйдин.

А плевать.

— Что она тебе сказала?

— Снова обшарила мою кровать, нашла сиги. Сегодня собирается звонить папаше.

— О, ужас.

— Она никогда не упустит случая меня унизить.

— Идем, — творит Эйдин. — У нас сейчас сдвоенное естествознание.

На биологии пятиклассницы сейчас препарируют червей и лягушек. Эйдин, иоторой совсем не улыбается копаться в лягушечьих трупах, предпочитает — как и в жизни — наблюдать и записывать. Зато Бриджид лихо орудует одноразовым скальпелем, вскрывая почему-то ярко-желтые внутренности сплющенной, растопыренной во все стороны садовой лягушки, которая никому не причинила никакого вреда — если не считать резкого запаха формальдегида. Бриджид между тем говорит: хоть ей и запретили выходить из школы, она все равно сбежит тайком, чтобы встретиться со своим разносчиком пиццы после уроков, а Эйдин пусть ее прикроет.

— Так что ты скажешь, если эта ведьма придет меня искать? — спрашивает Бриджид.

— Что ты в сортире сидишь?

— Два часа!

Девочки смеются, но мысль о том, что ей придется противостоять грозной Бликленд, кажется Эйдин пугающей.

— Леди, если вам скучно, я буду рад дать вам дополнительные задания, — замечает мистер Рейли, сидящий за учительским столом у входа.

Девочки возвращаются к своему опыту. Эйдин смотрит на лягушку и думает о том, как это ужасно, когда тебя убьют и растянут твой труп на стеклянной пластине, чтобы в твоих внутренностях с отвращением ковырялись какие-то девчонки. Когда мистер Рейли выходит в коридор, Бриджид хватает пузырек с рыбьими глазами и сует его в сумку Эйдин.

— Что ты делаешь?

— Мне только что пришла в голову гениальная идея.

Если и можно сказать что-то хорошее о вынужденном пребывании в доме престарелых, так это то, что там обретаешь сомнительную добродетель терпения. Милли и другие обитатели «Россдейла» умеют ждать. Они ждут завтраков, обедов и ужинов, видом и вкусом всегда напоминающих вчерашние; ждут унизительной помощи, без которой им иногда никак не обойтись в туалете; ждут таблеток и воды; ждут хоть кого-то, с кем можно поговорить. Но сейчас Милли ждет в последний раз. Повязка снята, рюкзак, взятый напрокат у Эйдин, уложен. Осталось только дождаться, когда погасят свет на третьем этаже, и в половине одиннадцатого он наконец гаснет. Когда все вокруг затихает, Милли снимает трубку прикроватного телефона.