— Пока ничего.

— Что ж, если они тебя не возьмут, значит, они идиоты, — говорит Грейс и гасит свет. Кевин, отгородившись от нее спиной, будто стеной, прокручивает экран своего телефона. Грейс прижимается к нему сзади, нащупывает под одеялом его бедро и проводит по нему пальцами. Кевин замирает и… не отвечает. Не может ответить. Не может. Это ужасно.

Наконец, платонически сжав его плечо, она сдается и отодвигается на свою сторону кровати.

Батареи центрального отопления в Маргите, включенные недавно за бешеные деньги, чтобы произвести впечатление на Сильвию и К°, гудят вовсю, однако в доме все равно зверски холодно. Милли включает духовку на максимум и оставляет открытой — пусть хоть одна комната прогреется к запланированному в последний момент приходу Сильвии.

Позвонив в дверь, чего обычно никогда не делает, Сильвия молча отдает Милли ключ.

Это я во всем виновата, — говорит она.

— Вот уж нет. Не вы, а я.

— Я должна была сказать Кевину правду.

— Нет. Это же я вас умоляла не говорить.

— Как он вообще узнал? Я думала, нам нечего опасаться.

— Брат матери его друга работает в гараже, — вздыхает Милли. — Дублин город маленький.

Сильвия говорит:

— Я просто хотела попрощаться и поблагодарить. Я буду очень скучать по работе с вами. Никогда в жизни у меня не было такого классного босса.

— Это не Кевину решать. Я все улажу. Проходите, садитесь.

К ужасу Милли, глаза Сильвии наполняются слезами. Милли никогда не видела, чтобы ее компаньонка поддавалась отрицательным эмоциям. До сих ее настроение варьировалось в рамках приподнятого, от восторженного ликования до тихой благодарности.

— Что он сказал? Что-то ужасное?

— Нет-нет, все нормально. Дело не в этом. — Из горла американки вырывается такой звук, будто ее что-то душит.

— Сил?..

Милли замечает огромный браслет с бирюзой на тонком запястье Сильвии. Эти цыганские украшения будят ее любопытство, особенно двойное кольцо, мостиком соединяющее средний палец с указательным — кажется, будто пальцы сросшиеся.

— Я вам говорила, что меня мама когда-то так называла? — спрашивает Сильвия.

— Ты плачешь?

— Нет. — Она сидит совершенно неподвижно. — Да.

Милли вздыхает и спрашивает:

— Это все из-за той проблемы со здоровьем?

— Что?

— Я нечаянно подслушала… ты больна? Сил? Скажи мне.

Сильвия отрицательно качает головой.

Милли выдыхает.

— Слава богу. А я уж решила… было очень похоже, что ты разговариваешь с врачом, тогда вечером, когда мы ужинали.

— Извините. Это… совершенно непрофессионально. — Сильвия вытирает полные грусти глаза тыльной стороной ладони, сверкнув маленькой серой татуировкой в виде сердечка, которую сделала когда-то в Сан-Хуане, или Сан-Квентине, или еще в каком-то «Сан». Утирает лицо широкими, как крылья, рукавами хлопковой туники. — Со мной все в порядке. Все хорошо.

— Может, я смогу помочь?

На миг Сильвия смотрит Милли в таза и сразу же отворачивается.

— Вряд ли.

— Ты можешь мне рассказать, в чем дело?

Сильвия устремляет взгляд в потолок, стискивает кулаки — и вдруг вскидывает их вверх и стонет, словно от боли:

— А-а-а!

— Да что произошло? Ты меня пугаешь.

Сильвия роняет голову на руки.

— Помните тот звонок, который вы случайно услышали? Речь шла не обо мне.

— Извини?..

— Это не я больна. Это Шон.

— Иисус, Мария и Иосиф, — ошеломленно ахает Милли, совершенно не ожидавшая такой новости. — Неужели ты о своем племяннике? А на вид такого здорового парня еще поискать. Как же так?

— Я знаю, знаю. В это трудно поверить, но это правда. — Сильвия вытирает лицо, но слезы все текут и текут.

— Чем же он болен?

— У него редкое аутоиммунное заболевание. Это тянется уже много лет, и до сих пор он неплохо себя чувствовал, потому что обычно болезнь дремлет, но здесь у него уже несколько раз случались обострения.

— Как называется болезнь?

— У него не в порядке печень. Больные клетки пожирают здоровые. Ирландские врачи ничего в этом не понимают. — Она осекается. — Простите, не обижайтесь. Понимаете, я не то хотела сказать, но… Здесь все по-другому. Вот, например, на прошлой неделе ему нужно было сделать анализ крови, а тут как раз этот праздник, официальный выходной, и до вторника ни одного лаборанта было не найти.

— Некоторые больницы у нас действительно ужас. Где он лечится, в какой больнице? В Бомонте? Сильвия машет рукой:

— Он уже во всех побывал.

— Бедная ты девочка, — говорит Милли. — Что же ты мне раньше не сказала?

Сильвия достает из сумки маленькую пачку салфеток и сморкается.

— Не хотела вас обременять своими заботами. Милли, вообще имеющей привычку искать выход из любой беды, с неожиданной для нее силой овладевает стремление немедленно разрешить эту ситуацию. Она качает головой и гладит Сильвию по руке, рассеянно думая: так, кажется, принято утешать? Она уже и не помнит, когда в последний раз кто-то нуждался в ее утешении.

— И ничего нельзя сделать? Должен же быть какой-то выход.

— В том-то и дело. Выход есть, — говорит Сильвия. — Тот телефонный звонок… Говорят, есть какой-то новый метод, экспериментальный. Стволовые клетки.

— Ну вот, уже что-то!

— Да, но это… это невозможно! — Сильвия вскидывает руки вверх. — Это даже не здесь, это в Нью-Йорке… Ладно, хватит, прекращаю ныть. Сейчас приготовлю нам чай.

— Да погоди ты со своим чаем. Почему невозможно-то? Если есть лечение?

— Ему… нам… нужно ехать в Нью-Йорк, — говорит Сильвия. — Там есть одна больница, называется Колумбийский пресвитерианский госпиталь. Они специализируются на таких болезнях.

— Так это же хорошо, да?

— Было бы хорошо, если бы мы могли себе это позволить. Положим, операцию — а это самое неподъемное — обещают сделать бесплатно, потому что это какая-то суперсовременная штука — он будет у них вроде подопытного кролика… Но все равно — остаются еще билеты на самолет, и отель, и питание, и всякое такое. Это стоит не одну тысячу. Уже которую неделю я ломаю голову, как нам туда попасть. Но это безнадежно.

Когда Сильвия уходит, Милли поднимает алюминиевую дверь гаража, тут же торопливо закрывает ее за собой и оказывается в темноте. Пар от ее дыхания плывет по всему тесному помещению, пока она ищет какой-нибудь инструмент, чтобы разобраться наконец с проблемой ледяного дома: мысль о том, чтобы вызвать мастера, для нее сродни смертному греху, по крайней мере до того, как она сама не попробует починить батареи.

Раз уж она все равно здесь, Милли решает присесть на низкий табурет и курнуть ради такого случая. Вкус у сигареты химический, противный, но она вдыхает через силу, потом делает еще одну затяжку, и еще, и наконец начинает расслабляться, мысленно возвращаясь к тому приятному моменту, когда она вручила — или, скорее, всучила — Сильвии чек. Облегчение и благодарность помощницы были так заразительны, что Милли сама едва не расплакалась. 30000 евро — все ее сбережения на черный день. Вот этот черный день и пришел вместе с Сильвией.

Американка отказывалась изо всех сил, тем самым только укрепляя Милли в убеждении, что они с Шо-ном этого заслуживают. Она сделала то, что нужно было сделать. В конце концов Сильвия согласилась принять чек, но только в долг. Даже долговую расписку написала прямо тут, за кухонным столом, и они с Милли поставили под ней свои подписи.

Милли смотрит в окошко гаража, курит и думает о Шоне, который скоро проснется в больнице здоровым парнем, а потом о соседке, взбалмошной анорексичке Морин Макмахон, которая через пару часов должна пройти мимо Маргита, катя коляску с малышом. Как, черт возьми, она вообще умудрилась забеременеть, когда у нее вместо ног две хоккейные клюшки, а на завтрак горсточка изюма (Милли это известно из надежных источников), остается загадкой. И все же они с дочкой — отрадное ежедневное дуновение молодой жизни на этой стариковской улице, сплошь заселенной высохшими фруктами и овощами. Через два дома живут сестры О’Лири, Финола и Мэри, — два сушеных баклажана. Ноэль Краунинг, жутковатого вида холостяк-юрисконсульт, живущий в одном из новых одноэтажных домов, — сухогубый, с вечно текущим носом — дряблая грязная картофелина. А кто же она сама, Милли Гогарти? Она задумывается.