Милли тут же сообщает миссис Джеймсон:

— Операция прошла успешно!

— Врачи говорят, выздоровление будет долгим, дольше, чем мы думали. Но вы бы его видели — лежит, весь опутанный проводами, и ест желе. Он настоящий боец.

— Безумно рада это слышать, — со слезами говорит Милли. — Рада за вас обоих. Просто ужасно!

— И все это благодаря вам.

— Да ладно…

— Это такое облегчение, что и сказать нельзя. А вы-то как? Долго еще там пробудете?

— По секрету между нами тремя, считая миссис Джеймсон, сдается мне, я тут долго не протяну.

— Миссис Джеймсон?

— Я скучаю по нашим разговорам, Сил. Очень скучаю.

— И я тоже, — отвечает Сильвия. — Надеюсь, вы скоро вернетесь домой. Через пару недель, может быть? Как вы думаете?

— Да, а кухня-то — ты ее теперь не узнаешь. Черная, как ночь.

— О боже мой.

— Вот что я тебе скажу: бронируй-ка поскорее билет домой и помоги мне сбежать отсюда. Увези меня в свободную страну!

Сильвия фыркает и говорит:

— Было бы здорово, правда? Ох, черт, мне надо идти. Врачи зовут, хотят узнать, как идут дела.

— Позвонишь мне еще как-нибудь, когда у тебя будет время?

— Обязательно.

— Или дай мне номер, чтобы я могла с тобой связаться?

— Конечно. — Сильвия диктует длиннющий ряд цифр, и Милли записывает их на клочке бумаги.

— Когда ты вернешься в Дублин? — спрашивает Милли, но связь, видимо, прервалась, потому что телефон внезапно замолкает.

Кевин платит бешеные десять фунтов за то, чтобы его машину не угнали, пока он будет ужинать, и плетется в «Маллбери Гарден» — праздновать двадцатилетие со дня своей свадьбы. Когда у него была приличная работа и на внутреннем фронте дела еще не совсем разладились, они с Грейс строили планы — отметить эту знаменательную дату романтической поездкой. Провести длинные выходные на Корсике или роскошные две недели в Аргентине. Они будут брать уроки танго, заниматься любовью в гамаке, а потом отключаться в блаженной сиесте в номере бутик-отеля, и над головами у них будет крутиться, навевая прохладу, плетеный вентилятор.

Но теперь денег на такие излишества нет, и Грейс уже не тянет с ним спать, хоть в гамаке в Буэнос-Айресе (это возможно вообще?), хоть где-нибудь еще. Всякие разговоры о поездке их мечты давно прекратились. Какое-то время Грейс еще рисовала себе картину большого праздника дома — с фирменным коктейлем, с официальными приглашениями, а дети пусть отрепетируют смешную сценку, где будут символически поджаривать родителей на огне (Кевин считает такие инсценировки слащавой пошлостью, но детям нравится, и он держит свое мнение при себе). Потом размах сузился до тихой вечеринки в узком кругу — и хлопот меньше, и веселее, и дешевле. И в конце концов все свелось к ужину на двоих в Доннибруке.

Грейс опаздывает. Кевин потягивает джин-тон и к и проверяет сообщения в телефоне. Вчера он удалил всю контактную информацию Роуз Берд — решение, которое уже невозможно отменить, и сознание его необратимости временами вызывает легкую боль, а временами, как сейчас, благодарное облегчение: его судьба решена.

Кевин видит, как его жена входит и называет свое имя администратору. Мужчина за соседним столиком поглядывает на нее, и Кевину это приятно. Он сглатывает, убирает мобильный в карман пиджака и начинает разглядывать других состоятельных посетителей — это все же повеселее, чем копаться в самом себе, хотя рефлексия все равно волей-неволей просачивается в мозг. Даже если вдруг подвернется подходящая работа — захочется ли ему ей заниматься? Все равно в последнее время, за что бы он ни взялся, выходит полное дерьмо. Мама не выносит «Россдейл» и без конца донимает его жалобами. Эйдин, если смотреть правде в глаза, по-прежнему считает своих родных стаей гнусных ублюдков, достойных лишь презрения, — а уж на презрение она никогда не скупилась. А главное, о чем Кевин тревожится, пока Грейс идет к нему, лавируя между столиками, — чем стали для них эти двадцать лет, чем не стали, чем должны были стать? Очень не хочется задумываться о том, не путают ли они любовь с привязанностью, о том, что дети, которые когда-то были клеем для их семьи, теперь играют скорее роль противоядия, или (слишком циничная мысль, Кевин понимает это) о том, что их держит вместе только привычная лень, нежелание растаскивать по частям захламленный, сложно устроенный дом и делить жалкое бесполезное барахло, которое они накопили за эти годы. Ноутбуки, пилки для ногтей, чайники — все это не самый подходящий цемент для брака.

Но вот его жена, с которой они прожили два десятка лет, стоит перед ним — подавляя зевок, что в такой торжественный вечер отдает черным юмором, — и Кевин, нервничая и потея, снимает пиджак и поднимается из-за стола ей навстречу.

Когда приносят заказ, Грейс осматривает интерьер и говорит:

— Я хочу забронировать столик в том новом местечке у «Гришема» — органический паб, или как он там называется?

— М-м-м-да?

— Я думала, ты бывал там? Шеф-повар из Корка…

— Передай мне вино, пожалуйста.

Грейс наполняет бокал Кевина и сдвигает свой бесцветный картофельный гратен на край тарелки.

— Меня это бесит… — говорит она.

— А, ресторан? Да, мы там с Миком недавно ужинали.

— С Миком?

— Ну да, с Миком.

— Ты никогда не ходишь с Миком по ресторанам.

— Даже Мику иногда нужно есть что-то, кроме стаута.

— Дай мне отщипнуть у тебя кусочек.

— Я несъедобный, дорогая. — Он пытается улыбнуться, но вместо улыбки выходит какая-то гримаса, больше подходящая обдолбанному клоуну, чем благодушно настроенному мужу.

Грейс тянется через весь стол и тычет вилкой в его рыбу.

— Как дети сегодня?

— Я бы сказал, в боевом настроении.

— Нуала с Кираном? О, очень вкусно. — Грейс жует в своей обычной манере, которую Кевин находит несколько гротескной: как будто ворочает во рту гору тяжелого, мокрого песка. Какая-нибудь крупинка неизбежно застрянет в зубах, но она этого даже не заметит — так и будет ходить, пока не придет время чистить зубы перед сном. Иногда ему уже с трудом вспоминается, какой пугающе красивой она была когда-то.

— Переругались, это Киран начал.

— Да?

Кевин видит, что ей неприятна эта тема. Ей не хочется слышать ничего нелестного о своих отпрысках. Это всякий раз вызывает у Кевина острое желание изобразить перед ней все их фокусы в лицах. Наверное, так ему хочется дать понять жене, чем он занят дома целыми днями: трудится в поте лица, чтобы сохранить мир.

— Киран узнал про Гэвина и стал над ней издеваться. Настоящий чертенок. Но, что ни говори, милый чертенок.

Но Грейс уже не слушает: ее вилка застыла в воздухе, словно учительская указка, и непонимающее выражение на ее лице вызывает у Кевина тревогу.

— Что узнал? — переспрашивает она. — Что такое насчет Гэвина?

— Ерунда. Глупости. Ну, они вроде как теперь парочка, официально. Он подарил ей ожерелье, очень мило, на самом деле.

Он поднимает свой бокал.

— Разве я тебе не говорил?

— Нет, не говорил. А главное — она мне не говорила.

— Не сомневаюсь, еще расскажет.

Грейс снова начинает медленно жевать.

— Правда, я вчера так поздно пришла, что ей и некогда было рассказать. — Лицо Грейс делается задумчивым. — Первый настоящий парень! Он, по-моему, очень симпатичный, правда? Когда это произошло?

Кевин раздумывает — не солгать ли? Но он понимает, что это бессмысленно: Нуала не станет ему подыгрывать. Его дети, во всяком случае, трое из четырех — образец добродетели, они гораздо более щепетильны в таких вопросах, чем их отец.

— Не знаю. Примерно тогда же, когда Эйдин поступила в Миллбери.

Грейс кладет на тарелку сначала вилку, потом нож и роняет голову на руки.

— Дорогая, — говорит Кевин. — Пожалуйста, не расстраивайся. Она просто…

— Просто что?

— Она очень стеснительная и…

— Это не стеснительность, — шипит Грейс. — Я ее мать. Матери не стесняются.