Только с третьей попытки ей удается довольно неуклюже поднять вторую ногу, дотянуться до оконной рамы и раздвинуть ее. С ее-то везучестью ей ничего не стоит сейчас свалиться навзничь и расколоть череп — потом ее найдут тут с сотрясением мозга и амнезией, увезут обратно в «Россдейл», и тогда она будет обречена вечно ходить по этому кругу ада. Милли хватается за раму и пытается забраться в комнату, но срывается и плашмя брякается на ковер.
Снизу, с пола, она разглядывает стены детской комнаты Кевина, оклеенные обоями с завернувшимися уголками — небесно-голубая туаль, а по ней все тот же, хоть и выцветший, рисунок: мальчики катаются на санках по сугробам и машут друг другу руками. На потолке все углы затянуты густой, причудливого рисунка паутиной. Милли закрывает глаза, чтобы немного передохнуть, и через некоторое время просыпается, вся дрожа. Неужели здесь всегда было так холодно?
В доме тихо. В гостиной Милли включает лампу и рыщет в поисках пульта — это инстинктивное, привычное занятие, как ничто другое, помогает ей почувствовать себя дома. Пульт обнаруживается под тощей диванной подушкой, но, когда Милли пытается включить телевизор, она вдруг понимает, что включать нечего.
Телевизор исчез.
Первая мысль Милли — что его увезли в ремонт. Но нет. Кевин же уже починил его. Остается единственный неизбежный вывод: телевизор украли.
Следовательно, в ее доме побывали грабители.
Милли окидывает любимую запущенную комнату, знакомую ей, как никому другому, свежим подозрительным взглядом. Кто-то здесь определенно побывал: все не так, как должно быть. CD-плеера, который сын подарил ей давным-давно — замысловатого, глянцево блестящего устройства, — нет на его обычном месте на книжной полке: от него остался лишь на удивление толстый слой пыли в форме прямоугольника. Секретер открыт, выдвижной столик завален беспорядочными ворохами бумаг и брошюр, семейных фотографий, квитанций, рождественских открыток, списков…
Какие-то бумаги свалились со стола и рассыпались по псевдоперсидскому ковру.
С нарастающим беспокойством Милли опускается рядом на четвереньки: она понимает, что секретер — то самое место, где, вероятнее всего, и должна лежать расписка Сильвии. Но под руку попадаются совсем другие документы. Вот завещание Питера — давным-давно не актуальное, но каждые несколько лет она его перечитывает как своего рода доказательство его былой любви к ней, его безмолвной преданности. Чем дольше Милли ищет и не может найти этот листок, тем сильнее тускнеет память о том, как они его подписывали, и под конец она уже начинает сомневаться: «А не придумала ли я это?» Но нет: перед тем, как Сильвия с ней попрощалась здесь, у камина, они с ней совершенно точно стояли на кухне.
По пути Милли едва не спотыкается о стопку писем у входной двери. Она-то совсем забыла о непросмотренной почте. Интересного мало: Несколько счетов и два конверта из Банка Ирландии. Она вскрывает первый и обнаруживает, что кредит на ее текущем счету превышен на 200 евро. Но этого не может быть. У нее должно оставаться еще никак не меньше двенадцати тысяч! Милли вскрывает второй конверт — ежемесячный банковский отчет, — и загадка разъясняется: семнадцать снятий средств на суммы от сорока до двухсот евро за последние два месяца, иногда по два раза в день, в разных пунктах выдачи наличных, в Дун-Лаэре и за его пределами. Последний раз в аэропорту Дублина.
У Милли вырывается крик.
Она видит перед собой Сильвию Феннинг, стоящую в гостиной — ее густую гриву волос, ее крепкие ногти, барабанящие по столу. Видит, как Сильвия — ах ты, коварная предательница! — ласково склоняется над ней с одеялом в руках, как заботливо (теперь очевидно, что заботливость эта притворная, даже издевательская), щелкая во рту своей вонючей сладкой виноградной жвачкой, спрашивает, не нужно ли Милли снять наличные в банке — она, Сильвия все равно едет в магазин, ей это никакого труда не составит.
Она стала жертвой тщательно продуманного коварного мошенничества. Тут не только семнадцать случаев несанкционированного снятия наличных, но и гигантская сумма, взятая взаймы якобы для умирающего ребенка! Кевин, очевидно, был прав с самого начала: Милли уже не в состоянии сама о себе заботиться. Она недееспособна. И просто дура. Старая недееспособная дура, оставшаяся без гроша в кармане.
Сразу дюжина эпизодов с участием ее «подруги» всплывает в сознании Милли, и каждый проходит через этот новый гнусный фильтр, сквозь который становятся видны все темные мотивы ее помощницы, все ее преступные замыслы, отравляющие теперь все теплые воспоминания с самых первых дней. Неудивительно, например, что Сильвия так охотно согласилась прикрыть Милли после аварии у супермаркета, пыталась взять вину на себя и обещала не рассказывать Кевину о машине…
Машина!
Милли открывает входную дверь — ничего, никаких следов взлома. Ну конечно. Сильвия Феннинг входила сюда свободно, по-хозяйски — в любой день и час, когда ей вздумается, взяв ключ из тайника под четвертой плиткой. Она же не дура. Кто тут дура, так это Милли. Она кое-как приподнимает дверь гаража и, пригнувшись, заглядывает внутрь — нет, машина на месте.
Ну конечно: если Сильвия сбежала в Америку, зачем ей машина. И все-таки… Гадкая, мерзкая девчонка! И какая же простофиля Милли Гогарти! Она-то принимала за чистую монету всю эту заботливость, американские угощения и дешевую лесть, пока эта женщина рысью бегала по дому, приносила чай, растирала Милли больные ноги и таскала ей маленькие букетики и пирожные — вероятно, купленные на ее же собственные деньги, — и всегда была готова взвалить на себя дополнительную работу. Как в тот раз, когда взялась наводить порядок в кухонных шкафах. Должно быть, разнюхивала, что где лежит, надеялась отыскать побольше сокровищ.
Милли вдруг обмирает.
Она бросается обратно к столу — теперь уже до боли очевидно, что там все перерыто, видимо Сильвия искала ту самую расписку. В одном из многочисленных уголков секретера находит магнитофонную кассету — «50 классических произведений для релаксации». Сейчас ей не до релаксации: дрожащими руками она открывает футляр. Вот он, ключ от сейфа Питера — медный, крошечный, будто от кукольного домика, — на том самом месте, где она хранила его много лет. Милли сжимает кулак и вскидывает его с торжествующим: «Да!»
По крайней мере, Сильвия все-таки не сумела наложить свои грязные лапы на самую важную для нее вещь.
Милли идет с ключом в комнату Питера: она чувствует, что ей совершенно необходимо подержать кольцо в руках. Учитывая ее нынешнее финансовое положение, его, вероятно, придется вскоре везти в город, к оценщику, хотя сама мысль о том, чтобы заложить кольцо покойного мужа, подаренное ей в самом начале их совместной жизни, вызывает у нее боль.
Через несколько мгновений, стоя перед шкафом Питера и глядя на пустое место рядом с ее туфлями, она понимает, почему Сильвия не взяла ключ. Он был ей не нужен: она удрала вместе с сейфом.
41
— Эйдин?
Кевин деликатно стучит в дверь. На словах это означало бы: «Давай поговорим по-хорошему, детка». Таков его план: нежно, с любовью, как полагается нежному и любящему отцу, уговорить Эйдин выйти из кладовки уборщицы. Другие уже пытались и потерпели неудачу, в том числе директриса, теперь молча стоящая рядом. После утреннего фиаско — отравленная воспитательница на больничной койке, истерическая исповедь подростка, а следом вот эта молчаливая самоизоляция — ее терпение, похоже, уже на пределе. Абсурдность ситуации усугубляет присутствие Роуз Берд, невероятно соблазнительной походкой процо-кавшей через весь кампус в своих всегдашних кожаных лодочках и пушистом белом свитере из ангорской шерсти. Кевину, несмотря на то что подобное безрассудство только что разрушило его брак, нестерпимо хочется погладить этот свитер.
Его продуманный ход встречен полным молчанием.
Как бы ему хотелось сейчас выломать к чертям эту дверь, выволочь свою неуправляемую, своенравную, преступную дочь из кладовки, увезти домой, в Долки, и засадить под домашний арест до конца жизни! Но Кевин Гогарти намерен решить вопрос спокойно и по-взрослому. Он будет опираться на свою душевную связь с дочерью. Он и только он сумеет выманить ее из этого закутка со швабрами, ведрами и дезинфицирующими средствами — не кнутом, так пряником.