Сильвия и бровью не поводит.

— Как тут просторно, — говорит она. — Видели бы вы кухню в той квартире, где мы сейчас живем. Совсем малюсенькая.

— Вы замужем?

Сильвия смеется, и неожиданно обнаруживается, что почти во всех зубах поблескивают серебряные пломбы. Словно строй боевых кораблей в игре «Морской бой».

— Ой, нет, боже упаси! Хватит с меня этого. Нет-нет, я живу с сыном сестры, с племянником.

— Да? И сколько же ему лет?

— Семнадцать.

— Вот как? А у меня, кстати, две чудесные внучки, им шестнадцать.

— Двойняшки? Неужели! Надо их познакомить. Он ведь здесь никого не знает.

Милли незаметно для себя начинает напевать что-то себе под нос по пути к банке с растворимым кофе, а затем снова к плите. Она торопливо снует от кухни к кладовке и обратно, словно стоит ей остановиться, как Сильвия вдруг исчезнет. В коридоре раздаются шаги Кевина. Он подкрадывается к двери кухни, подмигивает Сильвии, а потом подхватывает мать, словно хочет станцевать с ней вальс, и запрокидывает назад. Милли, подыгрывая ему, изящным движением слегка отставляет левую ногу.

Позже, оставшись одна в комнате Питера, Милли сбрасывает с себя кардиган, блузку и бюстгальтер, и багажная бирка Сильвии, о которой она уже успела забыть, падает на пол.

Пятый класс, куда записана Эйдин, занимает гри прямоугольные спальни на втором этаже «Фэйр» — корпуса, находящегося в ведении мисс Бликленд, чрезвычайно долговязой, суровой, невзрачной женщины-автомата, неизменно одетой в строгую блузку и длинную клетчатую юбку. Юбка лишь частично скрывает протез ноги, и загадочная история его происхождения — нескончаемая пища для сплетен. Мисс Бликленд выражает неодобрение не тоном голоса, который у нее почти никогда не меняется, а ритмом — механически четкими восходящими и нисходящими интонациями в каждой фразе. Ее единственная слабость — мятное драже, вопреки ею же неустанно повторяемому правилу: никакой еды, никаких жевательных резинок, никаких сладостей. Она никогда не улыбается, и на ее лице никогда нельзя разглядеть даже намека на веселость.

В каждой комнате «Фэйр» живет по восемь девочек-подростков, в той или иной степени страдающих от тоски по дому, стресса, истощения, расстройств пищевого поведения, запоров или общей неудовлетворенности жизнью. Оказывается, многие из них — вовсе не ирландки. В первые невыносимо тоскливые дни в новой школе Эйдин так толком и не поговорила ни с кем из соседок, но насчитала среди них по меньшей мере четырех испанок, одну норвежку, плюс еще пару девушек, одну азиатку и одну белую, из Зимбабве и Южной Африки: их родители то ли дипломаты, то ли бизнес-магнаты — чем там еще занимаются богатые иностранцы, что им приходится спихивать своих детей в это унылое казенное заведение.

Ни одно из тесных мест хранения — ни ящик комода, ни шкафчик — не запирается, так что первым делом возник вопрос, куда прятать контрабанду. Эйдин уже успела пожалеть, что протащила ее сюда. Во-первых, можно попасться. Во-вторых, зачем ей столько спиртного, что хватит упиться вусмерть самой и напоить половину комнаты, если до сих пор ей случалось выпить не больше полбокала шампанского, и то на семейном празднике по случаю маминого пятидесятилетия, так что даже и не считается. К тому же ей это и не понравилось: слишком быстро теряешь ясность сознания, контроль над собой. Вот еще за что, в числе многого другого, стоит уважать Чёткого: вернувшись из калифорнийского тура, он заявил о своей приверженности «стрейт-эдж», здоровому образу жизни — без алкоголя, курения и наркотиков, — чем вызвал лавину насмешек в прессе. Какой там стрейт-эдж в Ирландии? Серьезно? Как бы то ни было, идея предложить соседкам выпить водки требует изрядной уверенности в себе, чем Эйдин пока что похвастаться не может.

Наконец вечером, когда гасят свет, Эйдин выжидает, пока все не уснут, а затем выскальзывает из комнаты и выбрасывает бутылку водки в огромную корзину для мусора в дальнем конце огромного туалета. Она падает с неожиданно громким стуком. Незнакомая девочка из младшего класса сонно шаркает мимо, бросая косой взгляд на Эйдин, сжимающую в руках банки с пивом. Эйдин дожидается, пока та уйдет, и осторожно опускает остаток своей добычи в мусор.

Эйдин пока еще ни разу не решилась воспользоваться душевой: тонкие виниловые занавески оставляют по бокам кабинок довольно широкие щели. Еще одна проблема. Нигде не уединишься — ни в ванной, ни на своем жалком пятачке спальни. Переодеться (не демонстрировать же свою жалкую плоскую грудь этой стае куда более зрелых молодых волчиц) можно только в туалете. Из-за этого на нее то и дело косятся — и не очень-то дружелюбно. Все девочки в Мил-лберне знают друг друга уже много лет. Никому не интересна дружба с новенькой, особенно с такой, от которой наверняка уже пахнет потом, на лице сразу же бросается в глаза уродливый прыщ (а девушки ведь выбирают подруг прежде всего по внешности) — Эйдин и сама понимает, что она здесь лишняя.

За целую неделю она так и не привыкла к оглушительным звонкам, резко вырывающим обитательниц «Фэйр» из утреннего сна. Глаза у девочек заспанные, все они полуодеты, все зевают. В бледных лучах рассвета, пробивающихся сквозь окошки, они гурьбой спускаются в столовую, где витает аромат жареной колбасы. Еда точно та же, что и вчера: треугольники поджаренного резинового хлеба под светящейся инфракрасной лампой, графины с «соком» (разведенная водой «Оранжина») и яичница-глазунья — такая же клейкая, как тосты, и такая же неаппетитная.

— Дерьмище, — раздается позади чей-то голос.

Эйдин, сжимая в руках пластиковый поднос, встает в очередь и снова слышит тот же голос за спиной, теперь уже громче:

— Такое даже мой бигль выблевал бы обратно.

Эйдин оборачивается и видит, что голос, как она и догадывалась, принадлежит Бриджид Кроу — очень красивой, бойкой, задиристой пятикласснице, которая спит через две кровати от нее. Бриджид — главная заводила всех вечерних разговоров после отбоя и без тени стеснения рассказывает, что она уже не девственница и баловалась гашишем. Это та самая девушка, которой Бликленд устроила жуткий разнос за притворный храп во время самоподготовки — мучительно тоскливых трехчасовых занятий в полной тишине, которые проходят каждый вечер в этом же обеденном зале. Каждая девочка сидит за отдельным столом, чтобы нельзя было поболтать друг с другом, хотя сложная система обмена записками работает вовсю. Не считая попыток заснуть в комнате, где куча незнакомых людей трубно сморкается, храпит, вопит, бормочет во сне, плачет, мастурбирует и ворочается, часы самоподготовки, пожалуй, самые тяжелые. Эйдин приходится крепко зажмуриваться и всеми силами отгонять от себя мысли о том, что сейчас делают мама с папой, Киран и даже Чума.

Бриджид, которая недавно объявила всем, что может достать поддельные удостоверения личности, чтобы ходить в выходные по ночным клубам, накручивает на пальцы длинные пряди светлых волос с мелированием цвета фуксии. На пальцах у нее четыре накладных ногтя — пятый, на большом, видимо, отклеился.

— Ага, — только и может выговорить Эйдин со смущенной улыбкой. — Я тут в основном только чай и пью.

— Курить ужасно хочется, — говорит Бриджид. — Хочешь, выйдем куда-нибудь после завтрака?

Эйдин не курит и ненавидит запах дыма, но все-таки кивает. В первый раз ее хоть куда-то зовут.

— Может, на хоккейную площадку? — Бриджид проказливо улыбается, и на щеках у нее появляются две дерзкие ямочки. — Все шестиклассницы туда бегают. — Она бесцеремонно разглядывает Эйдин. — Как там, говоришь, тебя зовут?

Пока Эйдин пытает свыкнуться с мыслью о курении среди бела дня на хоккейной площадке, видной из любою окна школы, включая директорское, к ним робко подходит девочка помладше и сообщает, что Эйдин вызывают в кабинет мисс Бликленд.

— Ну, ёлки, — говорит Бриджид с сочувствием и, как хочется верить Эйдин, с ноткой восхищения. — Похоже, ты встряла.

— Эйдин.