— Как?! — почти вскрикнула Соня.

— Отец Алёны играл. Начал давно, и к тому моменту, как пришел ко мне, успел заложить все, кроме своих яиц. Елагин умудрился связаться с теми, кто долги выбивать умеет. И вместо того, чтобы просто прийти ко мне и объяснить суть проблемы, он пошел обходным путем и посчитал, что отдать мой бизнес каким-то недоумкам — самый лучший выход из ситуации, — покачал головой Дима и крепко затянулся. — Ну неужели бы я отказал в помощи?… Ну да ладно, ушедшего не вернуть. Главное, что свой бизнес я вернул. А потом, когда все вскрылось, Вилорий на коленях умолял меня не выдавать его. Ведь за такие делишки его бы там, наверху, по головке не погладили бы. Я согласился молчать в обмен на то, что Алена подпишет брачный договор, согласно которому, в случае развода, вне зависимости от причин, ни она ни ее родственники не получат ни копейки.

— Так, так. Я одного не поняла. Как ты вернул свой бизнес? — Соня прищурила глаза. — Что-то вы слишком быстро перескочили этот вопрос, Дмитрий Алексеевич.

— Да нечего там перескакивать. Я просто пошел и вернул свое, — ответил он беспечным тоном. Соня поняла, что больше вопросов задавать не стоит. Потому что она не хотела бередить тех ран, которые, возможно, еще не зажили. Да и какую историю бы она услышала? Уж наверняка не о мире розовых пони и единорогов. Соня мягко поцеловала Диму в губы, стирая с них то суровое выражение, которое появилось, пока он задумчиво курил сигарету, прищурив глаза, словно уходя в тёмные дни прошлых лет.

Дима поцеловал ее в ответ и, когда поцелуй прервался, посмотрел ей в глаза теплым, любящим взором. Он не станет рассказывать Соне о том, через какой ад он прошёл, возвращая то, что принадлежит ему.

Как и не станет рассказывать о том, что и после того инцидента не раз вытаскивал Вилория из долгов.

Еще он не станет говорить о том, как перед отъездом пришёл в особняк, в котором все еще жила Алена. Но теперь рядом с ней неустанно и круглосуточно находились сиделки, которые под униформой медсестер прятали свое умение охранять, следить и предотвращать побеги.

Во время этой встречи Алена сидела у окна, в своей спальне, закутанная в халат. Без косметики и укладки, без маникюра и красивой одежды, она стала похожа на бледную куклу, с лица которой ваткой стёрли всю ту краску, что нарисовала черты красивого лица.

Дима не сказал ни слова. Алена сама тихим мертвым голосом рассказала, что ее отец действительно приезжал в ЭлЭй. Через курьера, который привез ей снотворное, Алена передала отцу досье Софьи. Таблетки Алена выпила именно в том количестве, чтобы не окочуриться раньше времени, но так, чтобы прилично напугать Диму. Вилорий и Алена предполагали, что Дима вновь кинется к жене, чтобы поддержать, помочь ей, только чтобы не ранить Сергея. Только одного эти двое не учли — что Дима уже любил Соню. Так сильно любил, что нашел ее даже в другой стране.

В конце встречи, когда Дима молча выслушал эту историю, Алена попросила бумаги на развод.

— Я все подпишу. Только отпусти меня, — прошептала Алена безжизненным тоном. — Дай мне уйти, Дима, я больше не могу находиться взаперти. Мне ничего от тебя не надо.

— Бумаги ты подпишешь. Но уйдешь только тогда, когда я решу, что тебе пора идти, — холодно ответил Дима.

— А… где Сережа, как он? — спросила Алена вслед Диме, который уже собирался выйти из комнаты.

— У него каникулы. Все нормально, жив, здоров.

— Он… он спрашивал обо мне? — тихо прошелестело за его спиной.

— Каждый день, — процедил Дима и вышел из комнаты, за спиной слыша тонкий, полный скорби, боли и отчаяния плач бывшей жены. Но сердце его не дрогнуло, оно лишь болело за сына, который действительно скучал по матери, очень скучал…

Обо всем этом Дима промолчал. Потому что не хотел тащить в жизнь с Соней то, что осталось в прошлом браке. И именно благодаря тому, что в этот раз ему пришлось запереть дома Алену, приставив к ней охрану и лишив каких-либо способов связи, красивой одежды, кроме больничной формы, деликатесов, кроме простой питательной еды, оставило их развод в тайне ото всех, в том числе и от ее отца. И это самое вело за нос Вилория, который до сих пор думала, что Дима и все Львовы у него в кармане.

Дима заушил окурок о пепельницу и продолжил:

— В общем, пару лет назад Вилорий начал чувствовать, что у него уже конкретно так подгорает. О его темных делах стали говорить, да и долги он брал не у добрых самаритян. Поэтому началась эта свистопляска со сбором досье, и тогда Вилорию аккуратно подсунули те данные, которыми он должен был обладать.

— Значит, все те файлы, что он мне показал, это подделка?

— Они реальные. Ведь мог быть прокол, и Елагин мог получить другие данные из других источников. Так что ему преподнесли на подносе все, что было нужно. Но Вилорий не учел одного.

— И чего же?

— Драматурга, — хмыкнул Дима.

— Кого-кого?

— Ромку нашего, — улыбнулся Дима.

— А почему ты называешь его драматургом? — весело спросила Соня. — Он что, Роман, который пишет романы?

— Нет. Он рисует хорошо.

— А при чем тут…

— Знаешь, в детстве нам было не понять отличия драматурга от художника. Тем более мы, пацаны, которые только и знали, что спорт да футбол, в таких тонкостях не разбирались. В старших классах я нашел наброски Ромки, которые он по глупости забыл на столе, и начал обзывать его драматургом. Всегда дрались из-за этого, — Дима со смехом шлепнул себя по лбу. — Какой я был дурак.

— Да ты что, — восхищенно цокнула языком Соня. — А он ведь у вас моряк… Вот эта судьба! Он же мог стать художником, которого силой отправили на море. И во время неспокойной погоды, он выходит на палубу в одиночестве, и рисует пенные серые волны, накатывающие на борт корабля, и устремляет взгляд вдаль в тоске о не сбывшейся мечте, — мечтательно проговорила Соня. И услышала громкий хохот, и сильное тело под ней затряслось от смеха.

— Ну что смешного? — обиделась Соня. — Я тут тебе такую картину рисую, а ты…

— Да нет, — сквозь смех сдавленно проговорил Дима. — Просто… Слышал бы Ромка, что ты о нем говоришь. Ой, не могу, — вновь взорвался в хохоте Дима.

— А что? Вот и скажу, — вздернула подбородок Соня. — При личной встрече.

— Ага, — кивнул Дима, вытирая выступившие от смеха слезы. — А я посмотрю на его рожу в этот момент, — очередной смех, к которому присоединилась и Соня.

Потом, когда они успокоились, Дима проговорил, глядя на Соню смеющимися глазами:

— Ромка у нас с детства в море хотел, болел этим. А рисование это так, хобби. Мать рассказывала, что батя его с полугода начал учить плавать.

— Да ты что! Представляю, как Вероника Степановна отреагировала на это, — тихо засмеялась Соня.

— Ну, мать у нас хоть с характером, с батей редко когда решалась спорить, — и тихо проговорил: — Жили они всю жизнь душа в душу.

— А в каком возрасте твой отец… я имею в виду, его не стало? Прости, я … Мне…

— Он умер, когда мне было двадцать, — ровным тоном ответил Дима и вздохнул: — Жаль, внука не успел на руках подержать.

— Как это печально и ужасно! Вы с Ромой были так молоды. А бедная Вероника Степановна! — выдохнула Соня. Грудь ее сдавило от скорби и печали, когда она представила боль женского сердца от потери любимого.

— Да, матери было тяжело, — вздохнул Дима. — Потом, через несколько лет, я намекал матери, что мы не против, если он с кем-нибудь, может встретится. Ну, или как там у них бывает…

— У кого, у них? — с улыбкой спросила Соня, глядя на смущённого Диму. — У мужичин и женщин?

— Боже, Соня, не заставляй меня об этом думать, — со сдавленным смешком ответил Дима, закрывая лицо ладонью.

— Я видела фото Вероники Степановны в молодости. Такая красивая… И все еще очень красивая.

— Да. Но она и слышать ничего не хотела. Посвятила себя нам с Ромкой. Говорила, что ей хватает нас, двух оболтусов, за которыми ей приходится следить, — усмехнулся Дима, и взгляд его потеплел.