— Милая, ну что? Что же ты плачешь? — бормотал Дима, сцеловывая ее слезы, стирая с щек пальцами теплые капли. — Никогда, слышишь, никогда не сомневайся во мне, Соня. Ты для меня самая красивая! Да что там красивая! Ты хоть мешок на голову одень и спрячься в тундре, я тебя найду, в любом уголке планеты. Потому что я жить без тебя не могу, Соня, и не буду.

— Елагин… Он… — всхлипывала Соня, пряча лицо в груди Димы и увлажняя темную кожу своими слезами.

— Господи, Сонь, ты из-за этого мудака так расстроилась? — со смешком спросил Дима, гладя ее по голове. Соня подняла взгляд и увидела, как глаза Димы горят весельем и беспечностью.

— Но… Он же… Ко мне… Меня…

— Что он тебе сделал? — спросил Дима ровным тоном, и при этом вся веселость и беспечность слетели с него, а вместо них осталось решимость и сосредоточенность.

— Он приходил ко мне…

И Соня рассказала все, что с ней произошло за то время, как два месяца назад Дима привез ее в квартиру на Кейптаун, в Лос-Анджелесе, и они договорились, что он заберет ее утром, с вещами к себе на квартиру, и до сегодняшнего дня, когда она лежит рядом с ним и тихим голосом рассказывает о тех двух месяцах, что провела в аду. Соня словно рассказывала о совершенно другой Соне и о днях, которые прожила другая девушка вместо нее. Хотя, на самом деле, все так и было. Ведь Соня не была Соней, а была взбалмошной, язвительной, лёгкой Сонькой, которая умеет одним словом вогнать в краску самого прожженного циника.

А на самом деле, вот она — настоящая Соня. Та, которая рассказывает о днях, что провела без Димы и одновременно проводит пальцами по его чуть отросшим волосам, по сосредоточенному лицу, по широким плечам, прикасается губами к груди Димы и чувствует быстрое биение его сердца. И по этим перестукам, словно по азбуке Морзе, Соня считывает то, что не говорит Дима — тоску, что он пережил сам, боль, что скрутила его в тот момент, когда он прочитал письмо Сони, неверие в реальность происходящего, когда понял, что Соня действительно уехала. И потом о долгих одиноких днях и ночах, что он провел в ее поиске, рыская и ища в каждом уголке страны, позже перекинув поиски в эту страну. И до сегодняшнего момента, когда глаза его наливаются кровью от одного только имени того нелюдя, что сотворил тот ад, в котором пробыли Соня и Дима с момента разлуки.

Дима поцеловал шрам на ладони Сони и прикрыл глаза, чтобы Соня не увидела той ярости, что всколыхнула его душу.

— Соня, — тихо проговорил Дима после нескольких минут молчания, когда Соня закончила свой рассказ и лежала, мягкими движениями пальцев гладя Диму по груди. — Елагин стрелял холостыми, когда приходил к тебе.

— Но у него с собой был целый мешок дел на всех Львовых, даже на невесту Романа! Ее, кажется…Диана Алданова зовут?

— У Елагина было досье на всю нашу семью, — глухим голосом проговорил Дима. — Он додумался следить за нами, но не учел того, что все это время его просто на просто вели люди, которые в скором времени наденут на него наручники.

— Но он показывал мне бумаги, фотографии, выписки… — проговорила Соня, нахмурив брови. — Как он все это достал?

Дима потянулся к журнальному столику, что стоял рядом с диваном, взял сигареты и пепельницу. Поставил пепельницу на пол, чиркнул зажигалкой и не спеша закурил. Выдул дым в потолок, раздумывая, что можно рассказать Соне, а чего ей знать необязательно.

— Когда Вилорий начал собирать досье на нас всех, это было два года назад, кстати, он уже был под прицелом органов, которые занимаются расследованием государственных преступлении.

— Ничего себе! Неужели он так высоко сидит?!

— Сидел. Раньше. Сейчас он скатился по наклонной и стал игрушкой в руках тех, кому задолжал и стал мишенью для тех, кто скоро его возьмёт в оборот.

— А за что?

— Неважно. Видимо, Вилорий понимал, что в случае чего, положиться ему, кроме как на меня, больше не на кого. Никто из его окружения не протянул бы ему руку помощи. Ни в выплате долгов, ни в вызволении из тюрьмы. Оставался только я, который уже вытаскивал его задницу из того дерьма, в которое он уселся, когда мы с Аленой только поженились.

Соня молчала, потому что понимала, что, если Дима захочет рассказать, он сделает это сам, и давить на него не стоит. И облегченно вздохнула, когда Дима все-таки объяснил ей:

— Когда мы с Аленой только поженились, я только-только встал на ноги. Я пахал, как вол. Не ел нормально, спал урывками, и вообще домашние стали бояться, что я сошел с ума от такой бешеной нагрузки. Ну, то есть мать и Ромка. Ну, еще Марьянка, конечно, постоянно меня ругала, чтобы я прекратил себя изматывать, потому что такими темпами от меня не останется ничего, что можно будет в гроб положить, — усмехнулся Дима.

На измелённый вдох Сони Дима с улыбкой кивнул.

— Да, наша Марька такая, ей палец в рот не клади. Но мне приходилось работать, потому что, когда я женился на Алене, то пообещал себе, что она не будет ни в чем нуждаться и будет жить в тех же условиях, что с отцом. Была во мне какая-то…жажда что ли, доказать этому Вилорию, что и я чего-то стою, и достоин быть мужем его единственной дочери. Не сказать, чтобы я любил Алену так сильно, просто… Когда мы с матерью пришли знакомиться с ее родителями… — Дима сморщился и затушил сигарету в пепельнице. — Хотя, сейчас это неважно, — сказал он, но по каменному выражению его лица и по тому, что успела Соня узнать об Алёнке и ее папаше, Соня живо представила себе их ужасное поведение с простой, но добросердечной Вероникой Степановной. Дима продолжил: — Это желание что-то кому-то доказать и привело меня к тому, что я чуть не лишился всего, что успел достичь. Через три-четыре года после женитьбы у меня было несколько офисов по стране, я закупил фуры, КамАЗы, взял несколько тупиков по стране и даже замахнулся на грузовой кукурузник. В этом всем мне, кстати, очень помог супруг Марьяны — Адольф, он-то и сделал крупные инвестиции в мой бизнес.

— Так Марьяна замужем? — удивленно спросила Соня. Если Марьяна такая деловая акула, то страшно представить ее мужа, который смог ужиться с бизнес-вумен.

— Адольф умер, в автокатастрофе, лет пять назад.

— Это ужасно! — Соня прижал ладонь к губам. — Бедная Марьяна!

— Ну, Марька у нас железом кована, — слегка улыбнулся Дима. — Да и брак этот был основан больше на уважении и доверии, ведь Адольф Карп бал старше ее на тридцать лет.

Соня изумленно вскинула брови.

— После смерти мужа, Марьяна взяла в руки их бизнес. И хотя я все до копейки вернул Адольфу, даже с процентами, сейчас я…как бы возвращаю долг ей и Адольфу. За помощь, поддержку, веру в меня, — пробормотал Дима, и Соня легонько поцеловала его в грудь.

— Так вот, — продолжил Дима. — Как-то раз ко мне пришел Вилорий, с грандиозным бизнес-планом. Он тогда еще сидел в верхах и имел доступ к госзакупкам, тендерам, крупным заказам. Предложил мне вложиться в то, что он называл тогда авантюрой на миллион, — горько рассмеялся Дима. — Да уж, вот ирония… Я, конечно, согласился. Как не согласиться на уверения такого человека, который занимает такой высокий пост, так еще всегда смотрел на нашу семью, как на бедных родственников с деревни.

— Дима, — прошептала Соня, успокаивающе гладя Диму по лицу и заставляя посмотреть в свои глаза. — У тебя такая замечательная семья. Такая мать, о которой я сама мечтала все детство. Брат, который встанет за тебя горой. Сережа, такой милый, хороший, умный наш мальчик, — проговорила Соня, и не заметила, как произнесла слово «наш».

— Сонь, тебя тоже мои уже любят, как свою, — черты лица Дима смягчились, и довольная улыбка легла на его губы. — Но не так, как я, — и чмокнул Соню в кончик носа.

— Не отвлекайся. Мне интересно узнать, как же этот членоносец умудрился облажаться и тебя за собой потянуть, — Соня хмыкнула

— Членоносец? Так ведь по сути все мужики носят чл…

— Дима!

— Ладно, ладно, — Дима достал новую сигарету из пачки и закурил. — Если короче, то в итоге оказалось, что бизнес мой переходит во владение каких-то непонятных людей с пометкой «особо опасен» в известных органах.