Прямой нос и высеченные скулы. Да, точно, скулы уже покрыты щетиной, и в самых последних лучах солнца, что через тридцать секунд полностью ляжет за горизонт, эта щетина обрисовала мужественные черты лица, которые за прошедшие два месяца стали еще более тяжелее.

Глаза… Любимые золотистые глаза, которые могут как полыхать огнем страсти, так и темнеть от безудержного гнева, и в которые сейчас Соня вглядывается с отчаянием и пониманием, что если только отведет взор и прервет этот молчаливый разговор, то сердце ее, что трепещет и бьется сумасшедшими конвульсиями в груди, остановится. И никакой укол адреналина ее не оживит.

Потому что вот он — ее адреналин! Вот он, кто способен пробудить ее сердце, оживить его и заставить стучать, когда стучать оно совсем не хочет! Вот он — Дима, ее Дима, ее жизнь, существование без которого нельзя назвать жизнью, а лишь жалким влачением самой себя, сгорбленной под тяжестью масок и костюмов.

— Привет, — прошептала Соня и опустила взгляд ниже, отводя взор. Ей вдруг стало смешно. Ну что еще она может сказать? Чего от нее ждет Дима? Горячих пламенных поцелуев? Крепких объятии? Одурманивающих разум шепота, пока его руки срывают с нее одежду и…

Ведь есть Елагин, из-за которого не только остался шрам на ладони, но и осталось ощущение угрозы. И если Соня думала, что рядом с Димой это ощущение пропадает, что, как раньше, рядом с ним ее охватит чувство защищённости и спокойствия, то теперь, когда Дима так близко, даже ближе чем на расстоянии вытянутой руки… да что там руки! он на расстоянии вдоха от нее! …наоборот, при такой катастрофической близости, Соне чувствовалось, словно черная метка расправы уже ложится на семью Львовых. И, как сказал Елагин, первым под раздачу попадает Роман.

— Как дела? — тихо спросила Соня и сама удивилась тому, что, оказывается, может играть роль. Все еще может играть роль беззаботной, безразличной язвы, которая намертво приклеилась к ней за прошедшие недели. Но Соня боялась, что сегодня будет ее самое последнее выступление под этим ярким сценическим образом.

Дима обхватил Соню за подбородок сильными пальцами и заставил ее поднять голову выше, заставил посмотреть ему в глаза, и Соня задрожала, завибрировала от той силы и властности, что увидела в янтарных глазах Димы, которыми он впился в Соню.

— Никогда больше не смей сбегать от меня, — процедил сквозь зубы Дима, не убирая руки и не отводя взгляда.

— А не то что? Вновь прибежишь за мной? — с ухмылкой спросила Соня. Потому что была зла на Диму! Ужасно зла за то, что он, из-за своей эгоистичности, может погубить не только ее… Да что там ее! Соне уже давно плевать на себя! Он ведь, дурак такой, может погубить и себя и всю свою семью! Боже мой, а может даже и Сергея!

— Соня, — прохрипел Дима, и Соня увидела, как прорезались чётче морщины на лбу, как потемнели резкие линии лица, как посуровел взор, когда Дима проговорил низким тихим рокотом: — Не играй со мной в свои игры. Я знаю, почему ты убежала, и кто тебя заставил.

«Откуда?!», бухнуло по голове Соню, но язык ее уже проговорил слова до того, как мозг закончил логическое мышление:

— И почему же? Ну же, Дмитрий Алексеевич, скажите же, — процедила Соня. Стараясь оттолкнуть его от себя! Отвратить! Защитить его самого и его замечательную мать, родного брата и чудесного сына!

Дима прикрыл глаза и сделал глубокий вдох. А когда распахнул глаза, по ним нельзя было что-то прочесть. И по глухому ровному тону нельзя было понять, что чувствует Дима, когда он проговорил:

— Это ты меня скажи, Софья, почему ты убежала, м? — и вскинул бровь. Соня резко повела головой и сбросила руку Димы с подбородка. Глаза его вмиг потемнели. Но вот очередной медленный выдох и вновь непроницаемое выражение накрыло золотистые зрачки. — Может скажешь свой вариант, и тогда я перестану за тобой бегать? — слегка усмехнулся Дима.

Соня замерла. Играет он или нет? А что будет, если Соня тоже сыграет свою роль, пусть и самую последнюю и болезненную, но самую спасительную? Может, тогда Дима действительно оставит ее в покое, и продолжит жить, пока она, Соня, будет издыхать на краю обрыва, умоляя жизнь скинуть ее в гибельную пропасть?

— Убежала потому… — Соня откашлялась, потому что голос ее осип и слова, ненавистные и отвратные, не желали вырываться из пересохшего горла. Глубокий вдох, пока Дима следит за ней внимательным взглядом, и Соня продолжила, прикрыв глаза: — Потому что не хотела больше тебя видеть.

Наступило молчание.

Затем послышался громовой, раскатистый хохот Димы. Соня распахнула глаза и с изумлением уставилась на мужчину, который смеялся, откинув голову назад и хватаясь рукой за живот.

— Что смешного? — процедила Соня. — Я же говорю тебе…

— Просто… — Дима отдышался, — Прости, милая, но ты бы видела свое лицо… — и очередной взрыв раскатистого смеха.

— А что с моим лицом не так? — прошипела Соня, уже забыв о своем намерении отшить Диму. Соня чувствовала, как закипает от злости. Так легко и просто это несносное чудовище заставило ее запылать от возмущения, что ее слова не воспринимаются всерьёз!

— Сонь, не обижайся, — отдышавшись, ответил Дима и выпрямился, глядя на нее смеющимися глазами. — Лицо у тебя все также прекрасно. Даже стала еще красивее с этой прической, — проговорил Дима с легкой улыбкой, склоняя голову чуть вбок и любуясь заставшей перед ним девушкой.

Дима впивался взглядом в эти острые скулы, и подозревал, что румянец на щеках вовсе не от косметики, которой Соня, кстати, сегодня воспользовалась самым лучшим способом, став еще краше и притягательнее. До этого, в Лос-Анджелесе, ведя занятия с Сережей, Соня никогда не пользовалась косметикой, лишь подкрашивала розовые губы помадой. И одевалась Соня так, чтобы было удобно двигаться. Ведь тем и отличалась жизнь в штатах, что не требовала официальности, а откидывала сдержанность, призывая стать таким же независимым и свободным, как волны океана на побережье.

Но тут, в столице, которая выглядела как дипломат, запакованный в костюм от Armani, которая требовала от своих жителей соблюдения строгого графика и туго-затянутых галстуков, которая будила каждого жителя новостями по Euronews и ароматом крепкого кофе, Соня тоже облачилась в строгий, но, блядь! такой при этом сексуальный костюм из темно-бордовой ткани.

Пиджак плотно обтягивал грудь, которая натянула крупные пуговицы и выпирала из глубокого декольте молочными аппетитными выпуклостями. Дима очертил взором мягкий овал этих полушарии, идеальных, сочных, ахренительно подходящих под его ладони.

Далее его алчный взор обхватил талию, тонкую и плавную. Дима тут же вспомнил, как обхватывал ладонями этот стан, насаживая Соню на себя…

Взгляд Димы спустился к округлым бедрам, обтянутым прямой юбкой классического кроя. Но Дима готов был поклясться, что в этой юбке было столько же классики, сколько классики можно найти в будуаре самой развратной куртизанки!

Еще ниже, по обалденным ножкам, с идеальными икрами и точеными лодыжками, обутые в туфли на высоченной шпильке.

Кстати, Дима не станет снимать с Сони эти туфли, когда закинет ее ноги на свои плечи.

— Я сюда не на смотрины пришла, — с придыханием проговорила Соня, когда Дима завершил неспешный осмотр. Взгляд его вернулся к ее глазам, и Соня задохнулась от того огня, которым полыхали потемневшие зрачки Димы. Чувствуя неотвратимость надвигающегося, Соня сделала шаг в сторону двери и просипела: — Я лучше пойду, нам лучше не видеться…

Но не успела она сделать еще движения, как Дима в один шаг преодолел расстояние между ними, обхватил Соню за локти и резко притянул к себе, впечатывая ее в каменную, тяжело вздымающуюся грудь.

— Я ведь предупреждал тебя, чтобы ты никогда больше не смела убегать от меня, — прохрипел Дима Соне прямо в лицо. Затем наклонился и впился в ее губы резким, грубым и жестким поцелуем, перехватывая ее вскрик или протест. Или что она там хотела сказать, Соня тут же забыла, когда ощутила на губах вкус Димы. Его губы сминали ее уста в властном поцелуе, всасывая и проглатывая, сплетаясь с языком и резко втягивая ее язычок в себя, посасывая его и чуть прикусывая, словно наказывая за все слова, что успела наговорить Соня.