К вечеру приезжают Ник и Таля — по отдельности — и мне хочется, как заботливой маме, выспросить про причины такого позднего возвращения: если я правильно помню, последний урок у Ника заканчивается без четверти пять, а сестра уходит из школы вообще в половине второго. С начала этого года кардинально поменялось расписание звонков, и теперь перерыв между первой и второй сменой был сокращен до получаса, поэтому и освобождаться все стали несколько раньше.

Я не успеваю и рта раскрыть, как подруга, обеспокоенная моим утренним состоянием, внимательно смотрит на меня и, кажется, всё понимает, потому что под ее хитрым взглядом хочется провалиться. Мне ничего не остается, кроме как предложить шарлотки и, стараясь не краснеть при каждом мимолетном взгляде на Костю и не воспроизводить в памяти то, что пару часов назад было между нами, сбежать на кухню: делать новый чай.

Ник, по всей видимости объявивший нам бойкот, не удержался и, прежде чем пойти к себе, втихаря свистнул пару кусков пирога: я видела, как он поднимался наверх, стараясь закрыть мой кулинарный шедевр от посторонних глаз. Ехидно посмеиваясь, я вытащила из шкафчика самый большой заварник, и не ошиблась: с наступлением темноты в прихожую ввалились Паша с Тохой, тащившие на себе Димаса. Как на это реагировать, пока что было непонятно.

— Он не хочет слушать врача, — с порога наябедничал Тоха.

— И сбежал прямо с перевязки, — добавил Паша.

Картина вырисовывалась весьма интригующая, ведь мне слабо верилось, что Дима просто тронулся умом ни с того ни с сего. Но устанавливать причинно-следственные связи было сейчас не в приоритете: Димас казался еще хуже, чем когда его только подстрелили — того и гляди случится непоправимое, а уж этого допускать я точно не собиралась. Еще одну смерть я, наверное, просто не переживу.

— Господи, да за что ж мне всё это? — я воздела руки к небу, которое на данный момент оказалось высоким потолком с большим плоским светильником, дававшим желтый свет.

В дверном проеме показалась голова Тали, а затем и вся она выплыла к нам из столовой.

— Да не за что, — ехидным голосом подсказала сестра, дожевывая пирог. — Тащите его в комнату, я сейчас подойду.

Когда ребята скрываются в коридоре жилых комнат, я задаю главный волнующий меня вопрос:

— Когда ты научилась перевязывать раны?

— Да вот недавно, — сестра пожимает плечами. — Пришлось прочитать несколько статей из гугла, но лучше так, чем вообще ничего.

— И ты не боишься сделать еще хуже? — я с недоверием смотрю на подругу. — Однажды летом мне довелось перевязывать Тоху, и от страха мне самой чуть не понадобился врач.

Таля вздыхает: совсем по-взрослому, как, наверное, и все мы.

— Боюсь, конечно, только кто меня спрашивал? Пока хоть кто-то из медиков доберется сюда по пробкам, они будут уже без надобности, — услышанное заставляет меня нервно сглотнуть. — Вообще это Люся эксперт в таких делах, но ей тоже нужно время доехать.

Люся рассказывала, что еще очень давно проходила какие-то медицинские курсы, поэтому в вопросах лечения она была почти что профи, и я не удивлюсь, если рано или поздно она придет к работе врачом: у нее явно был талант, который, к сожалению, пока еще некогда было развивать.

Я хотела было помочь сестре с перевязкой, но та, окинув меня беглым взглядом, отправила меня заниматься чаем.

— Иди уже, жертва клятвы Гиппократа.

— Я же не врач, — возмутилась я.

— А навредить всё равно боишься, — сестра ухмыльнулась и как бы невзначай спросила, совсем не в тему: — Ну что, большой у Костика?

Черт, неужели она всё-таки поняла.

— Да откуда мне знать, — с отсутствующим видом ответила я. Главное — не показывать эмоций и выглядеть равнодушной, и никто ни о чем…

— Да ладно, у вас обоих на лицах всё написано, уже разве что идиот не догадался. — Таля хихикнула. — Кстати, о них: вы только при Нике так сильно не эмоционируйте, а то мало ли опять распсихуется.

— Ему просто нужно время, — я слабо улыбаюсь. — Рано или поздно он поймет.

Мне очень нужно обсудить с Димой то, что гложет меня похлеще такой крупной ссоры с братом и, наверное, даже правды о маме, но этим вечером Таля наотрез отказалась пускать к Димасу кого-либо, кроме подъехавшей к ночи Люси: может, оно и к лучшему, потому что завтра, на чистую голову, мы поговорим все вместе. Наверное, Дима и сам сейчас не в том состоянии, чтобы решать такие дела, а без него всё будет неправильным и ненастоящим: в конце концов, он не просто знал Зою лучше всех, а был для нее самым близким и единственным по-настоящему важным человеком. Мы с ней никогда это не обсуждали, но я чувствовала.

Ночью Костя прижимает меня к себе так, будто в любой момент, пока он спит, я могу встать и, подобно птичке, упорхнуть в окно нашего первого этажа, но зато я сплю без кошмаров, в отличие от прошлого раза, и мне даже удается выспаться. А утром, убедив Талю в срочности дела, мы стекаемся в бабушкину комнату, которая временно служит пристанищем Димаса. Я вздыхаю и пытаюсь собраться с мыслями: что-то подсказывает, что именно я должна начать этот разговор. Найти бы еще слова.

— Ребят, — я обвожу взглядом всех присутствующих. На удивление, здесь даже Костя, который видел Пересмешницу всего только раз: тогда, когда летом мы убегали от облавы, устроенной Елисеевскими людьми. — Прошло уже два дня, а мы до сих пор не говорили о самом главном, — понять бы еще, почему так тяжело дается каждое слово, — о Зое.

Дима сразу встрепенулся, но тяжелая Пашкина рука удержала его на месте.

— Лежи, — а затем друг обращается то ли ко всем нам, то ли ко мне одной: — Сразу надо было обсуждать, а не тогда, когда Димас уже натворил дел.

Я невольно напрягаюсь.

— Можно конкретнее?

Дима смотрит на меня глазами побитой собаки.

— Да там ничего особенного-то и не было. Это так, мелочи.

Паша даже поперхнулся.

— Ничего себе — так. Чуть не взорвать уцелевший дом Елисеева — это для него ничего особенного. Это «так, мелочи».

— Что? — слышится сразу с нескольких сторон.

Что? Что он пытался сделать? Слабо верилось, что наш Димас способен на такое, но новость о Зое ударила по нему больше, чем по кому-либо, и я бы даже подумала про великое и вечное чувство, если бы не знала, что это не так. Дима действительно любил ее, но как младшую сестру: и слишком уж часто говорил, как Зоя похожа на него в том же возрасте. Только сейчас я поняла, что несмотря на разность испытываемых ребятами чувств, без Зои Дима как-то враз осиротел: эта колючая девчонка, которая не открывалась никому и наблюдала за всем вокруг с насмешливой улыбкой, окружила парня такой заботой, что никому и в жизни не снилась. Сам же парень всегда был настолько на своей волне, что не замечал таких очевидных вещей.

— Ты головой вообще думаешь? — Тоха, забыв о ранении Димаса, пару раз встряхивает его за плечи. — Ты же там чуть концы не отдал, — Дима молчит и отводит взгляд, и я готова умолять, лишь бы он сказал хоть что-нибудь — вообще что угодно — но друг не издает ни звука.

Только когда я сажусь на корточки перед кроватью и легонько сжимаю его плечо, вынуждая посмотреть мне в глаза, Дима отвечает тихо-тихо:

— Так и должно было быть. Я всё решил.

Этого следовало ожидать, я ведь знаю Диму, но почему-то его слова — словно удар под дых.

— Почему? — осторожно спрашиваю, лишь бы не спугнуть.

— Я виноват в ее, — друг пытается унять дрожь, — в ее смерти, — заканчивает почти что шепотом.

— Что ты такое говоришь? — от возмущения Люся даже подпрыгивает и едва не замахивается, чтобы отвесить ему затрещину.

— Я разрешил ей пойти с нами, — в его глазах плещется такое отчаяние, что хочется утопиться. — Если бы не я, она была бы жива.

— Тогда бы позвал меня с собой, — я поднимаюсь и отхожу к окну, скрестив руки на груди. — Ты не гадалка и не мог предвидеть такой исход, всё ведь было по плану. А вот я, — что-то необъяснимое раздирает грудную клетку изнутри, отчаянно рвется наружу, — я не смогла ее защитить, когда было нужно.