— Кстати, все юридические вопросы решены, и теперь ты — полноправная обладательница своей доли, — добавляет дядя как бы между прочим. Черт. Теперь от меня требуются хоть какие-то решения, а я и знать не знаю, как это вообще происходит.

Хочется расспрашивать о маме и папе до бесконечности, но вместо этого я задаю совершенно другой вопрос.

— Если я правильно поняла, мы — семья Леоноро? — я до последнего надеялась, что это чья-то глупая шутка, хоть и понимала, что честные бизнесмены вряд ли носятся по городу с оружием просто забавы ради. Нет, родители точно не смогли бы скрывать от меня такое.

Я слышу дядин раздраженный вздох.

— Никогда не любил это название, звучит по-дурацки, — я не могу с ним не согласиться, но вместе с этим в придуманном дедом сочетании мне слышится что-то гордое и изящное.

— Слишком пафосно, но это просто с непривычки, — я улыбаюсь уголком рта. — На самом деле необычно и даже интересно.

Дядя усмехается.

— Твоей маме оно тоже нравилось. Первое время она и тебя хотела назвать как-нибудь созвучно.

Я понятия не имею, что мне делать с этой информацией, поэтому улыбаюсь более явственно.

— А что с особняком?

— Заброшен, — глухо отвечает Костя. Черт, там ведь погибла его мама. Еще по истории с тортиками я могла бы догадаться, что она дружила с моей, но даже на такую малость моего ума не хватило.

То, что волнует меня больше всего, так и остается неозвученным. Тема родителей — слишком личная, и спрашивать о них лучше с глазу на глаз, хотя я и сама боюсь того, что могу услышать. Я разрываюсь между желанием узнать всё, что только можно, и стремлением сохранить те крупицы памяти о них, что у меня остались, незапятнанными. Чувствую, что всё равно в итоге выберу правду, какой бы она ни была, ведь незнание в моем положении губительно, но пока что я честно не готова: по крайней мере, не сегодня.

— Выходит, перстней было несколько, — задумчиво произношу я. — А в чем отличие настоящего? Что в нем такого особенного, что Елисеев ни есть не может, ни спать, пока его не получит?

— Те двое, кто знал об этом, уже мертвы, Джина, — с тоской отвечает дядя. — Анастасия так и не успела рассказать мне, — он вздыхает. — Могу сказать одно: если мы не знаем, где он, то Елисеев и подавно не сможет найти.

— Да прямо какое-то кольцо всевластия, — хмыкаю я. — А мы ведь даже не сможем понять, настоящее это или копия, — я верчу перстень из бабушкиной шкатулки в пальцах.

Дима присвистнул.

— Не знаю, проверялся ли Елисеев на предмет психических расстройств, но я полностью уверен, что у него протекает крыша. Может, и с кольцами просто плод его шизофрении?

— Нет, — я покачала головой, — точно нет. Я и сама грешным делом думала, что мужик просто тронулся умом, но его странное поведение легко объясняется тем, что в молодости он был влюблен в мою маму…

— А тут к нему в плен попала ее точная копия, — закончил за меня дядя.

— Если он и без того был одержим идеей перстня, то в сочетании действительно смахивает на сумасшедшего, — подытожил Костя.

Он предлагает куда-нибудь уехать, пока всё не устаканится, но я отрицательно мотаю головой: мама почти пятнадцать лет прожила за границей, но в итоге ей это не помогло.

— Мое место здесь, — тихо, но уверенно отвечаю я.

На совещании я слушаю вполуха: хоть и пытаюсь вникать в дела, но мысли заняты сейчас совершенно другим. Дядин рассказ заставляет меня совершенно по-новому взглянуть не только на настоящее, но и на последние полгода моей жизни. Немудрено, что все так разочарованы: они ждали подобие Анастасии Снегиревой, а я оказалась совершенно не такой. Не настолько смелая, недостаточно умная, а о попадании в неловкие ситуации лучше вообще молчать; не умею очаровывать мужчин одним лишь взглядом, вместо роскошных волос до пояса — невнятное гнездо, торчащее во все стороны, как перья у птенца. Где уж мне до маминого величия.

Говорят, что она была чудовищем, но настолько прекрасным, что ее даже ненавидеть по-настоящему никто не мог. От меня, естественно, ждали того же; будь я хоть на треть такой же невероятной, как она, то быстро набрала бы влияние в семье, но на детях природа ведь отыгрывается, верно? Черт, а я, глупая, после всех летних передряг наивно считала себя кем-то вроде крутой, а на деле планка оказалась непомерно высока.

Добиться уважения будет в разы сложнее: память о моей маме слишком свежа, и меня сожрут с потрохами, если я не буду хотя бы на том же уровне, что и она, а ожидают ведь, что окажусь еще выше. Задумчиво смотрю на Костю, который, несмотря на слабость и долгое отсутствие, сосредоточен как никогда, затем перевожу взгляд на Ника: он всем своим видом излучает уверенность и знание дела, и именно в этот момент я понимаю, что в лепешку расшибусь, но больше не дам ни одного повода думать, что я недостойна быть дочерью Анастасии Снегиревой-Грейсон.

После совещания все разъезжаются кто куда: по четвергам Нику только к четвертому уроку, и он забирает с собой и Талю, чтобы та успела хотя бы на вторую половину занятий. Мой условный больничный можно продлить на сколько угодно, и, естественно, ни в какую школу я сегодня не еду. Паша, присутствовавший на собрании в качестве участника моего вызволения, собирается отвезти снова еле живого Димаса на перевязку, и даже с дядей мне поговорить не удается: он спешно уезжает, сославшись на какие-то дела. Пока зал пустеет, Костя о чем-то разговаривает с отцом, и я, попрощавшись, собираюсь оставить их наедине: в конце концов, им есть, что обсудить, — но уже возле ворот меня догоняют.

— Решила сбежать снова и бросить меня здесь? — с лукавой интонацией спрашивает Костя.

От неожиданности я поперхнулась и чуть не выронила сигарету, честно добытую у угрюмого охранника. Сделав новую затяжку, вымученно улыбаюсь.

— Ты сам-то в это веришь?

Парень отрицательно мотает головой и, доставая из кармана пачку, задает новый вопрос.

— Давно куришь?

По непонятной мне причине я отвожу глаза.

— Еще с сентября, — на вопросительный взгляд лучистых глаз поясняю: — Действительно помогает.

У Кости больше нет машины: она стала грудой обломков в середине августа, но он заимствует из гаража один из черных джипов, а я про себя удивляюсь масштабам построенной дедом империи. Вряд ли Косте вообще можно за руль — хотя бы ближайшие пару недель — но он наотрез отказывается взять водителя, как это обычно делает дядя Игорь, и всю дорогу до дома я стараюсь унять нервную дрожь.

Мы добираемся без происшествий, и я, чтобы хоть как-то отвлечься, затеваю огородные работы: вчера Таля жаловалась, что не успела выкопать позднюю картошку, а от Ника теперь помощи не дождешься. Костя, которому на данный момент тоже нечем заняться, буквально силой отбирает у меня лопату и ведро, убеждая, что сейчас сделает всё сам, и мне ничего не остается, кроме как подниматься на чердак и вытряхивать из кладовки старые папины вещи, чтобы парень переоделся в более-менее пригодную для такой работы одежду.

Я остаюсь без дела и, чтобы не скучать, решаю испечь шарлотку: не зря же мы с сестрой вчера насобирали столько яблок. Уже отвыкшая от выпечки, я путаю пропорции, и приходится спешно нарезать яблоки для второго пирога, чтобы тесто не пропадало. Когда Костя приносит в дом честно добытый урожай, я уже завариваю чай, а шарлотка остывает ровно настолько, чтобы ее можно было съесть.

— Ты помнишь мою маму? — ни с того ни с сего спрашиваю я, потягивая из любимой чашки черный байховый. Этот вопрос не давал мне покоя с самого утра, и я всё никак не решалась его задать, но когда сидишь за столом с чаем — самое время для таких разговоров.

— Если честно, не то чтобы очень хорошо, — чуть покачивая головой, отвечает блондин. — Когда наши мамы подружились, мне только исполнилось три, а когда вы уехали, мне не было еще и девяти. Детские воспоминания со временем притупляются, смешиваются, — я смотрю на Костю с необъяснимой тоской, — но что-то всё же остается, — ободряюще добавляет он, заметив нотки отчаяния в моем взгляде. — Что бы тебе ни говорили, твоя мама была чудесной женщиной, а твой дядя недолюбливал ее лишь за то, чего не было в нем самом, но что так ценил и его отец, и даже он сам, — тихо продолжает парень. — Еще тетя Настя умела видеть людей насквозь, буквально с первого взгляда, и, наверное, поэтому даже родные брат с сестрой не знали ее по-настоящему: она никому не открывалась полностью, — я слушаю, как завороженная. — Разве что моей маме, ведь они проводили вместе столько времени, что иначе никак, — парень тянется за сигаретой, и, выдохнув дым, прикрывает глаза, — и твоему отцу. Было видно, что они очень счастливы вместе, а без доверия это ведь невозможно.