Грейсон вскоре возвращается и, Лена готова поклясться, ищет глазами Настю. Когда наконец находит, приближается к ней и почтительно склоняет голову. Старшая сестра незаметно подбирается поближе, но ничего не расслышать: гостей здесь не меньше тридцати, и кто-то постоянно что-то говорит, ходит по залу, перекрывая обзор.

У Игоря, проходящего мимо в поисках сына, буквально отваливается челюсть, когда откуда-то сбоку вместо привычного «Анастасия Львовна», произнесенного с гордостью и всецелым чувством собственного превосходства над собеседником, он слышит простое:

— Анастасия.

— Александр, Алекс, — обернувшись, Игорь видит, как Грейсон целует его сестре руку.

— Ну тогда я буду звать вас Саша, — младшая Снегирева улыбается и лукаво смеется глазами, и «Саша» на непонятной смеси русского и английского приглашает ее на танец.

Потом появляется и Владимир, весь какой-то помятый, без прежнего лоска, с которым он разгуливал по залу до полуночи. Игорь не слышит, о чем Елисеев говорит с их отцом, но Лев Геннадьевич с каждым словом становится всё больше похож на пресловутого царя зверей, чем на гостеприимного хозяина дома в праздничный вечер.

Во время танцев Лене приходится забыть про своего кавалера и сполна отдуваться за младшую сестру, которая всю ночь кружится в паре только с Грейсоном, не замечая, кажется, никого вокруг. Каждый танец Лена танцует с кем-то новым, ведь по правилам гостеприимства, старательно вдалбливаемых отцом в голову, нельзя никого обделить вниманием. Больше всего ее раздражает то, что на Настю ведь даже злиться по-настоящему невозможно. Украдкой наблюдая за сестрой, Лена видит, как блестит зелень ее глаз: к дьявольскому огоньку добавилось что-то новое, светлое и лучистое.

Ночь плавно перетекала в зимнее утро, и, когда гостям уже пора было разъезжаться, Александр, галантно протянув Анастасии руку, на ломаном русском спросил:

— Могу я провожать вас домой?

— Это и есть мой дом, — Лена видела, как искренне улыбается младшая сестра.

О том, что произошло той новогодней ночью, Настя призналась брату и сестре лишь спустя несколько лет, хотя из ее рассказа они узнали мало нового. Никто из семьи не удивился, когда через два дня после Рождества, девятого января, Снегиревы по решению Льва Геннадьевича и правда объединили бизнес, правда, вовсе не с Елисеевым, а с Жилинским. Более того, имя Владимира после Нового Года в доме и вовсе было под запретом. Жилинские стали бывать у Снегиревых гораздо чаще, чем раньше, Настя ликовала, а Игорь неожиданно для себя даже подружился с Леонидом и нашел с ним очень много общего.

Александр Грейсон, посетивший Москву лишь по делам, остается до самого марта, а затем, улетев обратно в Лондон, в начале апреля возвращается насовсем. Он руководит своим бизнесом на расстоянии и во многом помогает Снегиревым. Суровый Лев Геннадьевич и не думает отходить от дел, но условно делит компанию на равные части и передает своим детям: в конце концов, он ведь примерный отец и любит всех троих одинаково. Правда, с полного согласия главы семейства Грейсон вкладывает в бизнес Снегиревых значительную часть своих активов, по размерам не уступающую доле Игоря, Лены или Насти, и теперь в компании не три, а четыре одинаковые по объему доли.

Когда солнечным июньским днем Анастасия Снегирева говорит в ЗАГСе уверенное «да», никто тоже не удивляется: кажется, именно к этому всё и шло. Александр Грейсон, полгода назад покинувший родину, выглядит абсолютно счастливым, а Настя смеется и всё так же по-русски называет его Сашей.

Пока Игорь с головой ударяется в семейный бизнес, параллельно оформляя документы на развод, в январе девяносто пятого Лена выходит замуж, правда, уже на четвертом месяце беременности. Не то чтобы отец, больше всего занятый на тот момент строительством огромного семейного дома для Снегиревых и Жилинских — почти что дворца — был в восторге, но и не протестовал, хотя в итоге их брак, как он и предсказывал, не продержался и года.

В марте беременной оказывается и Анастасия, а в середине декабря, после рождения девочки, всё семейство с жаром спорит, выбирая ей имя. Александр Грейсон хочет что-то исконно русское, мать хочет назвать ее Евгенией, а дедушка — уже в третий раз! — без конца твердил о том, что малышку даже лучше будет назвать каким-нибудь иностранным именем. «Женя» звучит как английское «Джейн», но «Джейн» никому не нравится, «Жанна» — тем более, и коллективным разумом изобретается что-то среднее: Джина. Джина Александровна Снегирева-Грейсон.

Лена наблюдает за тем, как меняется младшая сестра: «одомашнивается», становится спокойнее и хозяйственнее — но в то же время остается совсем такой же, не уделяет бизнесу ни на минуту меньше времени, чем прежде, и точно так же с жаром отстаивает свою точку зрения в делах и на пару с достопочтенным Львом Геннадьевичем носится с фамильными драгоценностями, как курица с яйцом, разве что к курению так и не возвращается. Лена начинает подозревать, что с семейными реликвиями что-то нечисто, но если Настя молчит, как партизан, то что уж говорить об отце: видно, еще не пришло время, чтобы кто-то что-то рассказывал.

Лена жалеет об упущенном времени, когда вместо того, чтобы слушать отца, считала ворон, ведь теперь, когда она наконец действительно хочет управлять бизнесом и с головой бросается в этот чертов омут, то по-прежнему мало разбирается в чем-либо, кроме финансовых вопросов, вдолбленных в голову за пять лет учебы на экономическом. Лена видит, как сильно отстает от Игоря и Насти, но знает, что справится: после расставания с мужем она, кажется, стала в разы сильнее, чем вообще когда-либо была, особенно когда ее десятимесячная Талина Романовна Власенко — фамилию дочери Лена так и не поменяла — неожиданно произносит свое первое слово.

В жарком июле тысяча девятьсот девяносто седьмого года Игорь Снегирев снова женится, в этот раз — на Кристине Викторовне Жилинской, родной сестре своего бизнес-партнера и друга. Игорь ловит радостные взгляды сестер и уважительный — отца. Кажется, впервые в жизни Лев Геннадьевич одобрил решение сына.

Игорь радуется, что его влияния хватает, чтобы забрать восьмилетнего Никиту не через суд. В реалиях Снегиревых вопросы решаются совершенно другими способами, и, наверное, на каком-нибудь страшном божественном суде это зачтется всему семейству, но не сегодня, точно не сегодня. С детства миролюбивый, Игорь уже окончательно ожесточился и привык к неприглядной изнанке управления бизнес-империей в лихие девяностые: он еще слишком хорошо помнит, как беременная Настя летом девяносто пятого скакала по крышам с пистолетом и чудом осталась жива.

Отвергнутый когда-то Елисеев за эти годы расширял свое влияние с таким рвением, что к этому лету стал для Снегиревых и Жилинских, неофициально именовавшихся уже семьей «Леоноро», полноценным конкурентом. Лев Геннадьевич, всё желавший увековечить в истории не только благородную фамилию Снегиревых, но и себя лично, придумал для объединенной семьи название, исходя из игры слов на эсперанто — мертвом языке, искусственно созданном для международного общения, который старший Снегирев знал не хуже, чем французский, английский или немецкий. В переводе расшифрованное название группировки означало «золотой лев».

Лев Геннадьевич посвящал уйму свободного времени внукам, пока их родители разбирались с делами и буквально воевали с Елисеевым за сферы влияния. Дедушка рассказывал невероятно интересные истории — не зря же по профессии он был историком, в конце концов — и придумывал для внуков всё новые и новые игры. Все трое, кстати, были до невозможности зеленоглазыми.

В начале августа, когда подмосковный особняк Леоноро достроен, Снегиревы и Жилинские собираются там, чтобы отметить такое событие: стройка успела проехаться катком по всем, ведь Лев Геннадьевич — и впрямь гордый царь зверей — требовал от каждого члена семьи максимального участия. Игоря передергивает от дурацкого, по его мнению, названия, но невозможно перечить отцу, даже если тебе самому уже за тридцать, а твой собственный сын скоро пойдет во второй класс.