Я недовольно загудела вместе с одноклассниками. Если без Кости мне и так хотелось волком выть, то крикливая и постоянно чем-то недовольная Кристина Антоновна меняла отметку моего состояния с уже привычного «хреново» до «так ужасно, что хоть вскрывайся».

Николай Петрович поднял руки в примирительном жесте.

— Тише, ребята, я же сказал: вре-мен-но, — по слогам произнес он, — это только временно, — добавил еще тише.

— А почему Константина Леонидовича не будет в школе? — раздался с задней парты высокий девчачий голос. Если память мне не изменяет, то это Ира, которая, как мне казалось, с самого начала неровно дышала к Косте.

Директор вздохнул.

— Ваш учитель в августе попал в крупную аварию, и сейчас не смог бы работать даже при огромном желании.

— А когда он вернется? Долго у нас Кристина Антоновна будет?

— Честно, ребята, я не знаю. Не хотел вам говорить, но может быть и так, что ваш классный не успеет поправиться даже к вашему выпуску, но вы не расстраивайтесь, — Николай Петрович окинул взглядом класс. — Всё образуется, вот увидите. А насчет Кристины Антоновны скажу, что она будет у вас вести только до тех пор, пока я не найду нового преподавателя. К первому сентября, извините, ребята, не вышло: ведь перед самым началом года, ну кто бы мог подумать…

Директор, махнув рукой, вышел из класса, уже крепко над чем-то задумавшись. Наша временная англичанка пока еще не пришла, что было удивительно, и мы с Талей принялись обсуждать происходящее с таким видом, будто это были теории масонского заговора.

— А если Кристина Антоновна потом не захочет от нас уходить?

— Поверь мне, захочет, — безапелляционно ответила мне Таля. — Ей не так много доплачивают за нас. А если всё-таки не захочет, — шепнула она, — то мы сделаем так, что будет пулей лететь из нашего класса.

Я снова принялась рассуждать.

— А кто тогда вместо нее? Даже если Костя быстро придет в себя, а я на это очень надеюсь, то на восстановление ему может понадобиться не один месяц, вспомни, сколько лежала я. Николай Петрович прав, нужен учитель.

— Да только где бы его взять… — протянула сестра.

Придумать, где нам достать учителя во время учебного года, мы не успели: пришла Кристина Антоновна. С ней кабинет начал казаться и вовсе каким-то нереальным, ненастоящим, словно в плохом кошмаре, когда привычные тебе места выглядят и ощущаются иначе. Но зато я сразу же поняла, что новая классуха мне не нравится, причем это совсем не так, как было, когда Костя меня безумно раздражал и бесил. Эта мне просто не нравится, хотя она вроде не нравится вообще никому. Выпускной класс, большая ответственность, экзамены, новогодняя постановка, важные мероприятия… Кристина Антоновна что-то говорила и говорила, но я и не думала ее слушать. Просто верните мне моего Костю, и тогда всё будет хорошо.

На удивление, учительница не стала слишком долго нас мучать, и уже через час мы были свободны, словно птица в небесах.

— Как сопля в полете, — буркнула я, не успела Таля по привычке сказать то же самое. Настроение сегодня стало еще хуже, чем было в последние дни.

— Ребят?

В самое большое скопление одноклассников, где Артем Смольянинов рассказывал о летней поездке на Кипр, протиснулась Милана. Она никогда не была старостой, но в компенсацию этого была очень дотошной и чересчур активной в плане всего, что касалось общественной работы. Если вдруг наш класс припахивали к какой-нибудь неожиданной внеклассной и наверняка очень полезной деятельности, то проклинать надо было именно ее, Милану Столетову. Случайно вышло так, что мы с Талей тоже оказались именно в том месте, где наша активистка собиралась озвучивать новую идею, скорее всего, уже согласованную и с администрацией, и даже с нашей временной классной. Я развернулась, насколько это было возможно, и попыталась выбраться туда, где посвободнее, но услышала предложение Миланы и остановилась как вкопанная.

— А давайте завтра после уроков пойдем навестить Константина Леонидовича? Наверняка ему очень одиноко в больнице, и мы должны его поддержать, — черт, нет. Только не это. Нет, нет, нет. — Все скидываемся по двадцать рублей, на фрукты! — с минуту подумав, прикидывая что-то в уме, Милана добавила: — А если по тридцать, то даже на йогурты хватит.

Сказать или промолчать? Я не знала, но очередной приступ ярости снова пришел на смену апатии, как и происходило на протяжении последних двух недель.

— Дура ты, Милана! — я старалась дышать глубже, но получалось плохо, и меня несло дальше. — Он в коме, какие фрукты? Какие нахрен йогурты, ты вообще в курсе, что такое кома? Он даже не приходит в сознание!

Одноклассники насторожились.

— А откуда ты знаешь? — тягучим голосом спросила Ира.

Я на мгновение растерялась, но когда увидела панический взгляд Тали, то всё сразу стало на свои места.

— Дело в том, что Константин Леонидович еще с детства дружит с нашим старшим братом, — за локоть я подтянула Талю поближе к себе. — Естественно, мы в курсе.

Сложно было понять, удовлетворил ли Иру мой ответ, но во всяком случае вопросов она больше не задавала. Я понимаю, что вряд ли Костя собирается и дальше работать в школе, что ему сейчас и вовсе неважно, уволят его или нет, и что уголовка ему не грозит, потому что мне уже давно шестнадцать; тем более, что мы с ним только целовались, больше ничего. Однако мне не хотелось лишнего шума, не хотелось слухов по всей школе: тогда вне зависимости от моего желания мне придется что-то отвечать, что-то делать, оправдываться или даже просто слать всех нахер, и всё равно это будет выдергивать меня из наскоро, но крепко выстроенного защитного домика. В общем-то, одна Ира не смогла бы ничего доказать, даже если бы у нас с Костей и правда что-то было, поэтому я почти сразу потеряла к ней интерес. Но что может остановить Милану, особенно если учесть, что некоторые уже начали сдавать деньги?

Не дав Столетовой ни рубля, мы с Талей покинули класс, и теперь брели по коридору уже опустевшей школы. Мы шли настолько медленно, что, когда мы были на середине коридора, одноклассники уже начали уходить через лестницу, которая находилась возле кабинета. Не обращая на них внимания, мы дошли до конца и почему-то развернулись обратно. Никогда бы не подумала, что всё обернется вот так, но всё уже именно так и есть, и остается только привыкнуть жить со всем этим. Осознав вдруг, что у меня больше нет сил идти дальше, я остановилась; развернувшись, слегка подпрыгнула и нагло уселась на подоконник.

— Джи, ты чего? — Таля с возмущением повернулась ко мне. — Пойдем!

— А вот возьму и не пойду, — сказала я с самой что ни на есть самодовольной улыбкой: что бы ни происходило, мне нравилось бесить сестру, и это было абсолютно взаимно. На душе нисколько не стало легче, но на какое-то время показалось, будто ничего хренового не происходило и всё по-прежнему хорошо.

Подруга скинула кеды и села рядом со мной, увлеченно болтая ногами. Она выглядела так, будто хочет сказать мне что-то очень важное, и, пока я гадала, что же это может быть, Таля вдруг с громким смехом начала меня щекотать. Мое положение осложнялось не только сложностью ответного выпада, а еще и тем, что я до жути боюсь — да и всегда, наверное, боялась — щекотки. В конце концов, мне удалось извернуться и осуществить справедливую месть, и настала Талина очередь визжать и вырываться. Наши бешеные вопли эхом отдавались во всем здании, и возможно, такое эхо казалось бы пугающим, но я не успела осознать эту мысль: сестра снова до меня дотянулась.

— Ай, щекотно!

— Психопатка!

— Кто бы говорил!

— Ай!

— Ну держись!

— Сама виновата!

— Придурочная!

— Бля! — с чувством произнесла Таля, наблюдая, как эпично, словно в замедленной съемке, падает на пол горшок с каким-то явно необычным и редким цветком: очень уж неместным он выглядит на школьных подоконниках. Выглядел.

— Пиздец, — одновременно прошептали мы. Потому что прямо по курсу на нас шла завуч.