А через пару десятков шагов после мостика начинался частный сектор, в котором я и жила, правда, на противоположном его конце. Там была грунтовая дорога, были подъемы и спуски, я знала наперечет всех собак, которые начинали лаять, стоило только кому-то поравняться с их калиткой. А после самого долгого и мучительного подъема вверх, в тот самый момент, когда думаешь, что еще пара шагов — и без сил повалишься на землю, дорога выравнивается, становится полностью горизонтальной и почти полностью асфальтированной.

После этого остается пройти всего несколько домов, один из которых — совсем деревянный, черный и обгоревший, и там никто не живет, но этот дом не по нашей стороне улицы. Соседская собака, огромный белый алабай, лает на меня громче всех: она меня не любит, но она не любит, наверное, вообще никого.

***

— Ай! — я въехала ногой прямо в крапиву. Таля на полном ходу врезалась мне в спину, и такой шум не мог остаться незамеченным для сторожевой собаки.

Соседская собака Тина постоянно лаяла, стоило мне приблизиться к низкому проволочному забору, разделяющему наши участки. Мы с Талей даже придумали игру: успеть пробежать по узкой дорожке между нашим домом и забором до того, как собака начнет лаять, в которую и играли сейчас. Задача была не из легких, но смягчающим обстоятельством служили кусты малины, растущие вдоль забора плотной стеной и полностью скрывающие нас от собачьего взора.

Бабушка рассказывала, что когда мы были еще совсем маленькими, Тина несколько раз выбиралась из ошейника, перепрыгивала забор и проникала на наш участок, и распугивала всех наших котов. Сейчас она залаяла так истошно, что я перепугалась и повалилась на дорожку, выложенную поломанными кирпичами, утягивая Талю за собой. Лай приближался, но собаки не было видно за малиной, и от того становилось еще страшнее. Вот сейчас она выпрыгнет сверху и загрызет нас обеих своими огромными зубами.

Но мы были уже большими — нам ведь целых шесть лет! — пора было переставать лежать и ждать своей участи и начинать вести себя как взрослые. Хватая Талю за руку, я вскочила на ноги, не чувствуя даже боли от разодранной коленки.

— Бежим! — и рванула вперед изо всех сил. Сестра побежала за мной.

Каково же было наше удивление, когда мы поняли, что никто, похоже, и не собирался гнаться за нами. Решив, что Тина не такая опасная, какой кажется, мы задумали настоящее приключение.

— На-а-астя-я! — вопили мы, вызывая подругу.

— Привет! — из-за угла выбежала Настя, родители которой и были хозяевами Тины. Насте было уже целых восемь лет, но мы часто вместе играли, правда, только через забор: подружка всё время звала нас в гости, но из-за собаки бабушка не разрешала к ней ходить. Но теперь-то мы знаем, что она не хочет нас съесть, а значит, всё в порядке.

— А можно мы придем к тебе? — спросила я.

— Конечно! — подруга просияла.

Я уже направлялась в дом, чтобы предупредить бабушку, но Таля дернула меня за платье, заставив обернуться.

— А давай мы бабушке всё расскажем потом, когда уже вернемся?

— А она не будет волноваться?

— Нет, мы же только поиграть, — взявшись за руки, мы с сестрой побежали к калитке.

***

Кто бы мог подумать, что собачий лай заставит меня вспомнить? Я словила себя на мысли, что знаю, что произошло дальше: бабушка нашла нас через пару часов или около того, нам негде было узнать время. Она страшно перепугалась, когда увидела, как мы с Талей гладим большую собаку и обнимаем ее, и пришлось ей объяснять, какая Тина на самом деле добрая и хорошая: взрослые ведь сами ничего не понимают. Правда, когда мы вернулись домой, нам всё равно влетело, но зато мы подружились со своим когда-то самым большим страхом. Папа был в ужасе, когда узнал, поэтому потом пришлось знакомить с Тиной и его тоже.

Сейчас соседского алабая звали Тея, она была вовсе не такой умной, как Тина, и у нее был самый ужасный собачий характер на свете. Бабушка рассказывала, что она загрызла двух наших котов, и это даже не удивило меня: лай, раздающийся из-за зарослей малины, был каким-то злым и очень, очень агрессивным.

Стремясь поделиться радостью нового воспоминания даже с таким засранцем, как Ник, я рванула в дом, но внутри никого не оказалось: стояла просто гробовая тишина, а кроссовок брата на коврике не было. Я удивилась, впрочем, сразу же забив на это: какое мне дело до того, когда и где ходит Ник. Эйфория от восстановления нового кусочка памяти быстро сменилась слабостью во всем теле, и я, бросив рюкзак на пол, затряслась в немой истерике: у меня не получалось даже кричать. Развернувшись к стене, я ударила по ней кулаком, как будто она была виновата в происходящем. Выместить внезапно появившийся гнев было просто необходимо, и я ударила в стену еще раз, и еще, и еще. Мне понравилось, я стала получать от избивания прихожей какой-то болезненный кайф. Я била не только в стены, но и в тумбочки, двери, сбросила со стойки домашний телефон.

Следующий удар пришелся по зеркалу: с громким звоном стекло разбилось, осколки разлетелись во все стороны, посыпались на пол, стали резать мои и без того сбитые в кровь кулаки. Я никак не могла остановиться, и продолжила мутузить зеркало, пока не выбила из него всё стекло. Я не чувствовала боли, и это распаляло мой азарт: я хотела почувствовать физическую боль, хотела почувствовать стекло, разрезающее кожу, и ноющую боль в костяшках, но ничего не получалось, и оттого я еще больше злилась на себя, на зеркало, на стены, на тупых врачей, которые делают недостаточно, на Костю, который умудрился попасть в аварию, и снова на себя. Если бы в этот момент мне в руки попался нож, я, наверное, смогла бы и убить кого-нибудь.

Наваждение закончилось так же внезапно, как и началось, и я, лишенная всяких сил, прислонилась к стене, тыльной стороной ладони вытирая со лба выступивший пот. Что со мной сейчас было? Никогда раньше я не страдала от приступов неконтролируемой агрессии, или как это правильно называется. Было бы неплохо смыть кровь, и я побрела к умывальнику. Зеркало, висевшее там, каким-то чудом не попалось мне под руку, и теперь показывало насмерть перепуганную бледную девушку; под ее глазами пролегли тени, а короткие черные волосы растрепались так, что девушка становилась похожей на недавно вылупившегося птенца. Мамочка, неужели это и правда я?

Вздохнув от собственной глупости, я отвернулась от отражения и взобралась на стул: где-то над раковиной, на самых верхних полках, должна была лежать аптечка с бинтами, боюсь, без них мне сегодня не обойтись. Наскоро перемотав левую кисть, я переключилась на правую и тут же столкнулась с трудностями: порезов там было намного больше, и перебинтовывать руку надо было почти до самого локтя, что оказалось намного сложнее. Справившись и с этой задачей, я прихватила с кухни совок и веник и принялась за уборку. Осколки зеркала усеяли пол не только в прихожей: они разлетелись и дальше в коридор, и в столовую, и даже на кухню.

Я почти закончила уборку, когда услышала звук открывающейся входной двери. Это точно Ник, больше некому. Черт, а я ведь не хотела, чтобы кто-то видел меня в таком состоянии, и не рассчитывала, что брат заявится домой так рано. Емае, почему ничего не может просто быть нормально? Я метнулась в комнату к бабушке и выбросила оставшиеся осколки на улицу, туда, где никто не ходит: окна бабулиной комнаты выходили на соседский забор, нашу малину и ту самую узкую дорожку, уложенную кирпичными обломками. Потом уберу, главное только не забыть, пока коты не поранились или пока в ту сторону не сунулся Ник.

— Кто здесь? — судя по голосу, брат знатно струхнул, и хоть всеми силами старался этого не показывать, но я-то знаю.

— Привет, Никита, — я медленно вышла из комнаты. Никитой его никто на моей памяти не называл, разве что бабушка, но брат терпеть не может свое полное имя, а мне до жути хотелось его позлить.

— Мелкая? — ошарашенно спросил Ник, пропустив мимо ушей мое обращение. — Откуда ты здесь?