— Знаешь, — доверчиво жмусь к парню, — я думала, самое сложное было — не погибнуть там, тогда. А потом оказалось, что жить дальше с этим всем гораздо труднее.

— Ничего, — парень выпускает дым в ночное небо, — это… это пройдет. Не сразу, но когда-нибудь.

— Забыть? Вряд ли мы когда-нибудь сможем, — поворачиваюсь к нему и безумно боюсь увидеть в совсем уже родных серых глазах положительный ответ. — Ты же не думаешь, что мы когда-нибудь сможем?

— Ну конечно нет, — мягко гладит по волосам, наклоняет мою голову к своей груди. — Такое не забывается, даже если сильно захотеть. Но боль постепенно уходит, оставляя за собой только светлую память.

— Как с твоим отцом? — уточняю я.

Костя согласно кивает в ответ.

— Почти. Он последние шестнадцать лет был сам не свой, и мне жаль, что ты не знала его другим. Ну, — он замолкает, подбирая, как лучше объяснить, — не то чтобы как зомби, но как будто душа умерла, а сам человек еще живет. И, — он плотнее укутывает меня кольцом своих рук, — мне гораздо легче, когда я думаю о том, что они с мамой наконец-то вместе. Мне его не хватает, но это чувство со мной с самого детства, — продолжает парень, — он сильно изменился после, — запинается, как будто что-то мешает произнести вслух, — после мамы. В любом случае, рано или поздно это должно было произойти.

Мы еще долго разговариваем обо всем на свете и вспоминаем о времени только тогда, когда уже занимается утро. Новый день сулит новые проблемы, и я лениво плетусь к шкафу, чтобы одеться: до будильника еще целый час, но уснуть все равно больше не получится.

Если бы пуля задела кость, то я бы провалялась в кровати и дольше, но мне повезло, хотя Ник постоянно шутил, что от меня только кости и остались: на нервах я худела практически моментально и контролировать это никак не могла. Теперь наступил период, когда я всячески отнекивалась от трости — впрочем, она уже не была так сильно нужна — и предпочитала опираться на Костину руку, если возникала такая необходимость.

В офисе до сих пор длился ремонт: с первого по четвертый этаж разнесли практически все, и на восстановление требовалось время. Тех, кто раньше трудился на этих этажах, пришлось переселять выше, один из переговорных залов отдать под рабочие места, да и кабинеты дяди Игоря и Леонида Викторовича — все равно ими давно не пользовались — тоже оказались заняты. Как бы я ни старалась появляться в офисе реже, в конце концов те или иные дела приводили меня туда, где один злополучный день в красках напоминал о себе.

В моей приемной снова стало пусто и тихо, да и находиться даже в кабинете было невыносимо, зная, что Артема Смольянинова больше нет за дверью. Я трусливо отсиживалась у Кости, лишь бы не оставаться с этим один на один, оставляла тайный проход между нашими кабинетами открытым, чтобы как-то свыкнуться, и всячески откладывала реальность — необходимость найти нового секретаря. Правда, из-за этого я зашивалась еще больше, чем когда-либо, и подозревала, что такими темпами завалю ЕГЭ даже по самым легким предметам — английскому и русскому, и никакое образование, кроме школьного, мне не светит.

Если честно, я бы с радостью взяла себе год перерыва, а поступала бы только следующим летом, на какое-нибудь заочное, а еще лучше — прошла бы несколько платных курсов, потому что с теми предметами, которые я могла сдать на проходной балл, никуда, кроме совершенно бесполезного для меня ин-яза или педагогического, я не поступлю. Но бунтовать, как это делали в свое время Костя и Ник, я не собираюсь, а быть учителем — тем более. В любом случае, еще год на раздумья я себе позволить могу.

Марс вернулся в Питер сразу после похорон Артема, почти без прощаний, одним махом обрубив все связи. Он переносил потерю тяжелее всех нас, вместе взятых, ни с кем не разговаривал и уехал при первой же возможности, коротко извинившись за спешность. Единственное, что он принял, — это рекомендацию для Александра Васильевича Гордеева, который обещал, что недостатка в заказах у Марса точно не будет.

Моя приемная со временем превратилась в свалку документов: сначала их было некому разбирать, потом я разрешила на время ремонта похранить у меня уцелевшие архивы, а потом, когда Кеша уехал в отпуск восстанавливать здоровье, Костя повадился и свои бумаги сгружать туда же, мотивируя это тем, что если одна приемная уже стала складом, то нечего захламлять и вторую: лучше оставить ее в аккуратном виде — для посетителей.

Мы подмяли под себя сеть казино, ранее принадлежавшую Маликову, расширили бизнес и задышали наконец полной грудью: конкурентов в городе у нас больше не осталось. Чалов вроде как свернулся и уехал в другие места, Демьянов теперь подчинялся нам и отстегивал нехилый процент. У самого Елисеева наследников не нашлось, и вся его сеть в итоге распалась, поделилась на небольшие бизнесы, часть из которых тоже платила нам, а до другой части мы еще не успели добраться. Все это я узнавала только из рассказов Кости и из отчетов, потому что как раз тогда даже лестничного пролета не могла преодолеть и отлеживалась в кровати.

Сегодня мог бы быть идеальный день для того, чтобы разобрать хотя бы часть скопившейся в моей приемной макулатуры, но именно в эти выходные бабушка позвала нас всех в гости на ужин, а перед этим — помочь ей в огороде. В этом году бабушка решила не ездить на дачу вовсе: смотреть за ее домом было некому, ведь мы с Ником переехали в особняк еще зимой. Оказалось гораздо проще найти жильцов на дачу: семейство Яхонтовых было только радо снова сменить обстановку, потому что в особняке, несмотря на победу над Елисеевым, царило уныние: цена за эту победу оказалась слишком высока.

Бесспорно, мы знали, на что шли, и знали цену, и каждый был готов ее заплатить. Мне было бы не жалко умирать: смерть постоянно дышала за нашими спинами и давно перестала вызывать страх, но я была совершенно не готова, что это случится с кем-то из близких.

Проклиная все на свете, я высаживала на клумбу георгины и флоксы, время от времени перекрикиваясь с Талей, которой досталась прополка земляничных грядок. Дима, с которым бабушка познакомилась только сегодня, был определен устанавливать новую теплицу и вести задушевные беседы с бабулей, пока та сверяет по тетрадке, какую рассаду куда поместить. Иногда Таля украдкой поглядывала в ту сторону и очень переживала за то, как пройдет знакомство.

— Все хорошо, — успокаиваю сестру, перебравшись поближе к ней. — Она никогда не будет против хотя бы потому, что ты с ним счастлива.

— Тебе легко говорить, — ворчит Таля. — Костя-то буквально вырос на ее глазах.

— Зато у вас с Димой не такая разница в возрасте, — парирую я, — и тебе в июне восемнадцать.

— А еще я убила родного отца и не смогла спасти мать, — сестра садится прямо на землю, широко расставив ноги, и утирает лоб предплечьем: той частью, что не закрыта резиновой перчаткой.

Убедившись, что бабушка в нашу сторону не смотрит, я совсем бросаю георгины и перемещаюсь на грядку. С Талей вышло совсем печально: отдельные отряды Елисеевских бойцов поехали за нашими родными. Мы этого ожидали и подготовились заранее, но тетя Лена так и не уехала — просто стала игнорировать и Талю, и всех нас, посчитав, что обрубить все связи будет достаточно для безопасности. Однажды, шестнадцать лет назад, это уже сработало, но на этот раз — нет, и, примчавшись в квартиру наутро, чтобы проверить, сестра обнаружила мертвых маму с отчимом и до смерти перепуганного Женьку, который успел спрятаться в шкафу. Охраны, приставленной втайне от тети Лены как раз на такой случай, оказалось недостаточно.

Женя теперь жил у бабушки и плохо понимал, что произошло: мы с Талей были уверены, что со временем мелкий и вовсе забудет, ему ведь еще не было даже четырех.

Что бы ни случалось раньше, Таля всегда держалась гораздо лучше нас всех вместе взятых, но на этот раз как будто сдалась, виня во всем себя.

— Ты не виновата, — пожимаю плечами и крепко обнимаю сестру, — или виноваты мы все в равной степени, если уж на то пошло. С таким масштабом событий до них бы все равно добрались, даже если бы ты не принимала никакого участия в делах. Более того, в этом случае ты была бы дома, и…