Собрав волю в кулак, пытаюсь подняться на ноги, но это дается с таким трудом, что я снова валюсь на пол. Не желая терять больше ни секунды, я доползаю до двери так, оставляя на плитке кровавый след. Опираясь о стену, я сначала медленно становлюсь на одно колено, а затем, когда уже могу достать до дверной ручки, хватаюсь за нее и подтягиваюсь, возвращаясь в полностью вертикальное положение.

Восемь-восемь-девять-пять. Индикатор загорается зеленым, и опора из-под моей руки уходит, открывая вход в дедушкин кабинет.

Здесь нет ничего, что бросалось бы в глаза, и атмосфера ничем не отличается от той, что была в его домашнем кабинете в особняке, разве что тот был еще толком не обжит, когда дед его покинул, а в этом будто чувствуется его присутствие. Планировка такая же, как в наших и в родительских: ничего примечательного. Коллекция ретро-машинок на открытой полке шкафа, фотографии в рамках — такие же снимки я видела в альбомах. На журнальном столике разместился большой коричневый глобус и стопка старых газет, на рабочем столе — крошечная деревянная фигурка лошади, статуэтка средневекового рыцаря, глиняный колольчик, расписанный не очень аккуратно, пестро и неумело, будто детской рукой, и еще одна поделка — кривенький цветочек из бисера.

Первым делом я открываю окно, чтобы впустить в помещение свежий воздух: его очень не хватало в последние часы, а теперь не получается надышаться.

Из стихотворений, которые мы никак не использовали, выделены строки про звезды, но ничего похожего в кабинете нет, и может, в них еще какая-нибудь, другая загадка. Еще я помню про венчики ромашек, а еще было про лошадь, вот только в нем не было подчеркнуто ни строчки. Ситуация кажется безвыходной, потому что фигурка лошади на поверку оказывается не больше, чем просто фигуркой, и я даже исследую глобус на предмет тайника: я видела в фильмах точно такие, которые открывались, но этот оказался самым обычным.

Если подумать, самой сложной частью было попасть в кабинет, а здесь уже должно оказаться что-то простое, может, детское даже — дедушка любил играть на ностальгии.

Детское? В принципе, если представить, что цветок из бисера — это ромашка, то все сходится. Я ведь ничего не теряю, если попробую.

Я пытаюсь вытащить поделку из маленькой деревянной вазочки, но что-то внутри не дает, как будто кончик стебля приклеен или привязан. Сердце пропускает удар, и я даже забываю о невыносимой боли: это кольцо, кольцо мешает, и даже интересно, как дедушке удалось засунуть его туда, но гораздо важнее извлечь перстень обратно. Все тайники были придуманы так, что не приходилось ничего ломать или рушить, но это — это ведь просто кусок дерева.

Облапав вазочку от и до, я уже думаю просто забрать ее с собой: разобраться можно и потом, главное ведь, что я нашла. В задумчивости блуждая ногтем по спиральному узору, я собираюсь с силами, чтобы подняться и вернуться вниз: это оказывается еще труднее, чем я думала. Каждое движение вызывает приступ слабости, а на левую ногу я даже ступить толком не могу. Кажется, что еще пара шагов — и я раздавлю зажатую в моем кулаке деревяшку в щепки, но вместо этого она неожиданно разваливается пополам. Дно падает на пол и укатывается куда-то под стол, а в ладони остается верхняя часть с бисерным цветочком и перстнем.

От того, насколько все вышло просто, хочется рассмеяться от накатившей легкости: это как матрешка, и стоило лишь немного прокрутить посередине, а не ломать голову. Узор перекрывал стык двух половинок, и неудивительно, что я сразу не поняла.

Если бы не ранение, я бы поскакала к лифтам вприпрыжку, но от нового движения все вокруг плывет еще сильнее, и я даже из кабинета еще не вышла, а уже выбилась из сил. Прислонившись к шкафу, запрокидываю голову назад, чтобы усилить приток крови в мозг, а когда открываю глаза — еле сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть от ужаса.

Прямо передо мной стоит Елисеев.

Рука молниеносно достает пистолет из кобуры, и мне не нужно сомневаться ни секунды, чтобы выстрелить, но ничего не происходит: патронов нет, а в следующий момент оружие летит на пол, выбитое из моей хватки. Нечеловеческим усилием я отпрыгиваю назад, к распахнутому окну, пытаясь прикинуть, какая смерть будет выглядеть достойнее: пасть от руки врага, не сумев защититься, или позорно выпрыгнуть с шестнадцатого этажа, но при этом не дать ему себя убить. Что так, что так выходит дерьмово.

Но стрелять Елисеев почему-то не спешит, просто держит меня на прицеле.

— Я знал, что ты приведешь меня к перстню, — исподлобья сверлю его взглядом, не удостаивая ответом. — Ты ведь слишком похожа на свою мать, — ехидно ухмыляется, и по этой роже до безумия хочется врезать тяжелой подошвой ботинка. — Я всего лишь закинул удочку тайны, а ты не смогла удержаться.

— Чтобы забрать кольцо, убить меня будет мало, — медленно и осторожно отступаю к окну. Плевать уже, как я погибну, но если бросить кольцо на проезжую часть, например, то его раздавят колеса проезжающих машин, и Елисеев ничего не получит.

— Нет, глупая, — Елисеев расползается в широкой улыбке, — ты сама мне его отдашь.

— Схерали? — набычившись, уточняю я с воинственным кивком.

— Я раскрою тебе главную тайну, — скалится он.

Если подумать, перспектива потянуть время может и правда сохранить мне жизнь. Костя знает, куда я пошла, и когда все закончится, меня стопроцентно начнут искать, но ведь он мог забыть или просто не расслышать, а может, обиделся на то, как я его не послушала и убежала, и теперь и думать обо мне не захочет.

Но попытаться — хотя бы попытаться — все-таки стоит.

— Валяй, — неопределенно дергаю головой. В горле пересохло, и больно даже просто открывать рот, не то что выдавливать из себя связную речь, но даже глотка воды поблизости не найти. — Но сначала брось оружие. Я стану говорить только на равных.

Может, Елисеев смекнул, что я могу вышвырнуть перстень в окно хоть прямо сейчас, а может, ему от меня нужно что-то еще, но его пистолет с громким звуком ударяется о плитку и отлетает в сторону.

— Богатства Снегиревых гораздо больше, чем ты можешь себе представить, — начинает он. — Когда-то мы были на одной стороне, и Лев Геннадьевич, — надо же, он до сих пор величает дедушку, своего врага, по имени-отчеству, — открыл мне секрет: старинным перстнем, фамильной реликвией, можно открыть тайник, где хранится главное сокровище вашей семьи.

Я пытаюсь уложить новую информацию в голове и одновременно слежу за Елисеевым так внимательно, что боюсь даже моргнуть, будто он набросится на меня сразу, как только я прикрою глаза. Зато теперь хотя бы понятно, зачем ему так нужно было это кольцо. Под моим пристальным взглядом мужчина в красках расписывает антикварные драгоценности, какие могут храниться в тайнике, рассказывает о масштабе и стоимости содержимого: сколько всего у нас есть, а спрятал дед точно не меньше, раз назвал это самым большим сокровищем.

— И что? — каждое слово дается с трудом.

— Я знаю, где находится тайник, но не как его открыть, — произносит Елисеев. — Ты можешь открыть его, знаешь, как работает кольцо, но не знаешь, где он спрятан. Предлагаю сотрудничать, — от неожиданности я теряю опору и чуть не валюсь с ног, но вовремя успеваю снова ухватиться за подоконник.

Сотрудничать? Он белены объелся, не иначе, раз решил, что после всего — особенно сегодняшнего — я соглашусь на такое. Елисеев продолжает рассказывать о том, что можно заключить перемирие, достать сокровище и поделить его пополам, можно даже слиться в одно целое, как это было когда-то, а я, не отрываясь, смотрю в его глаза и не могу понять, кто из нас кого гипнотизирует. Он ведь плевать хотел на все договоренности, и как только я найду дедушкин клад, без раздумий убьет меня даже голыми руками, убьет все, что останется от семьи, и не почувствует даже укола совести. Тот, кто хочет мира, не устроил бы бойню прямо в нашем офисе, и как бы красиво он ни говорил о безоблачном будущем, какое я могла представить только в самых смелых своих мечтах, верить врагу нельзя.