С сожалением глянув на Костю, я бросаюсь за Талей.

— Все хорошо, давай лучше собираться, — она, витающая в своих творческих мыслях, не слышит, и приходится тронуть ее за плечо.

— А картина? Черт, я же просила повесить ту, что мы привезли с дачи, — устало выдыхает сестра. — Дима! — в одном ее выкрике столько угрозы, что я сама начинаю побаиваться.

Многострадальный городской пейзаж занимает свое место на стене в последний момент перед приходом гостей: уже накрашенные и переодетые в вечерние платья, мы с сестрой издалека примеряемся к виду и то и дело просим парней чуть-чуть повернуть раму, чтобы было ровнее. Таля выглядит особенно довольной, ведь эту картину еще никто никогда не видел, а такая цветовая гамма создана для восхищения, если верить ее словам.

Мне все-таки больше по душе другое, но я верю.

Вечер в самом разгаре, и, сидя за столом между Костей и Талей, я думаю о том, что когда все устаканится, нам бы почаще звать гостей. Конечно, и о делах хватает разговоров, но мы все находим и другие, не менее интересные темы. Иногда все-таки стоит отвлечься и отдохнуть, и даже Аникеев сегодня удивительно мил и вежлив, и если бы он бывал таким почаще, то мы бы могли неплохо поладить.

Мне начинает казаться, что всем здравомыслящим людям, должно быть, все равно на оттенок скатерти и свечей, но в груди разливается странное тепло, и становится по-хозяйски приятно видеть, как хорошо мы постарались к приему.

В перерыве между горячим и десертом, когда все встают из-за стола, чтобы немного размяться, можно слегка приглушить верхний свет, погружая зал в атмосферу особого семейного уюта. Даже жалко, что новогодние праздники давно закончились: как по мне, золотисто-желтые огоньки гирлянд красивые круглый год, а не только зимой, и я бы с радостью никогда не снимала их со стен и включала бы при любом случае, хоть каждый день. Может, я бы их и не выключала вовсе.

Так понравившаяся Тале картина вызывает интерес у доброй половины собравшихся. Я стараюсь даже не подходить туда, потому что сказать мне нечего, только краем уха слушаю предположения, кто мог написать этот пейзаж: художник не оставил подписи. Рассказывая семье Смольяниновых о том, что оставила дедушкин кабинет нетронутым и собираюсь сделать из него что-то вроде небольшого музея для своих, я тактично не упоминаю о сейфе внутри книжного шкафа: мы и сами-то его нашли и открыли по чистой случайности.

— Похоже на Садовое кольцо, — доносится со стороны любителей живописи.

— А что-то в этом есть, — со знанием дела подтверждает Ник и невпопад добавляет: — В детстве мы с родителями жили в трешке на Садовом, — обернувшись, я вижу, как лицо брата сменяет несколько выражений, одно за другим. — Извините, я на минутку, — дальше я не смотрю, направляюсь к столу, чтобы обновить шампанское в бокале.

Костя с Марсом, надевшим по такому случаю позаимствованный у Ника костюм, о чем-то беседуют, вызывая мое искреннее удивление: еще вчера эти двое друг друга на дух не переносили. Завидев меня, Жилинский в мгновение ока оказывается рядом.

— Как ты? — в серых глазах играют блики от ламп. — Так и не успели нормально поговорить.

Хочется прижаться к нему и зацеловать до смерти, но очевидно не здесь. Только я собираюсь ответить, как к нам подлетает взбудораженный чем-то Ник.

— В детстве мы с родителями жили в трешке на Садовом, — заговорщицким шепотом сообщает он. — Вы понимаете? — спрашивает с нажимом.

— Нет, — честно мотаю головой и, поддавшись предчувствию, залпом осушаю свой бокал.

— Тайник, — произносит брат одними губами. — Он должен быть там.

***

Утром восьмого марта мы впятером, как уже привыкли, загружаемся в машину и едем к маме Ника, в ту самую квартиру на Садовом кольце. В далеком детстве Ник жил там с родителями, потом, после развода, квартира осталась его матери. Я удивлена, как дядя так запросто отдал бывшей жене столь ценную жилплощадь, но потом вспоминаю: как раз тогда и начинали строить большой семейный особняк, и дядя, видно, посчитал, что квартира в центре столицы уже не так важна.

— Обязательно было выезжать так рано? — зевает Костя. — Если за столько лет тайник никто не обнаружил, то он спокойно прожил бы нетронутым еще пару часов.

— Мы ведь даже не уверены, что картина является подсказкой, — подхватываю я. — Может, там ничего нет.

Может, дедушка просто засунул эту картину на чердак вместе с остальным ненужным хламом, а мы понастроили теорий, как будто обнаружили масонский заговор. Но неясное предчувствие внутри услужливо напоминает, что дедушка никогда и ничего не делал просто так, и пока что каждое его действие в прошлом влияет на наше настоящее здесь и сейчас.

— А я нашла, смотрите: «Меня Москва душила в объятьях кольцом своих бесконечных Садовых», — вскрикивает Таля. — Только это даже не подчеркнуто, — растерянно добавляет она.

В нетерпении я забираю книжку из рук сестры и читаю только помеченные карандашом строки.

— Квартирном; а я обучался азбуке с вывесок; рубликов за сто, — приходится то и дело перелистывать страницы, потому что в этот раз нам досталась целая поэма с многообещающим названием «Люблю». — Тащусь сердечным придатком; и несу мою ношу, — параллельно я уже пытаюсь сопоставить в уме единое целое, но ничего не выходит. — Невозможно, — в этот раз подчеркнута не строка из текста, а подзаголовок. — А если не шкаф, — завершаю упавшим голосом. Дальше ничего нет.

— Бессмыслица какая-то, — ворчит Дима с переднего пассажирского.

Костя тем временем заглядывает в сборник через мое плечо и выписывает все подчеркнутое на бумажку. После отсеивания лишнего должно стать гораздо проще и понятнее, вот только этого не происходит. Исписанный листок переходит к Тале, затем — вперед, к Нику — он за рулем — и Димасу, который повторно зачитывает получившийся текст вслух.

— О таком восьмом марта можно было только мечтать, — процент сарказма в интонациях сестры невозможно определить, но вчерашний день точно был знаком, что пора пересмотреть свое отношение к каким бы то ни было сюрпризам в пользу детального планирования.

— Картина, — выдыхает Димас.

— О чем ты?

— Здесь написано «картина», — повторяет он. — Из первых букв этих строк получается слово, — передает мне уже чуть помятую бумагу.

Быстро пробежав глазами по неровному почерку, я поражаюсь, как мы не догадались сразу — это ведь настолько легко, что даже не верится. Но радость от этой находки сразу же омрачается тем, что по логике предыдущих дедушкиных загадок должно быть еще одно стихотворение, которое укажет на местоположение тайника в квартире. Мне было сложно даже предположить, что нас ждет, да и маму Ника я никогда не видела, как и она — меня. Надежда оставалась лишь на то, что старший брат имеет в запасе достаточно детских воспоминаний, чтобы найти какую-нибудь зацепку в них, иначе…

Иначе мы просто ищем иголку в стоге сена.

Сделав остановку возле метро, Ник покупает в уличной палатке пышный букет мимозы и красивую открытку. Пока мигает аварийка, отражаясь во вновь растаявших лужах оранжевым светом, брат усердно пишет внутри ему одному известные пожелания.

— Чувствую себя неловко, — признается он. — Я уже лет пять поздравляю ее только по телефону.

Я делаю большие глаза.

— А подарок?

— Курьером, — сухо отзывается брат.

Таля, закусив губу, уже, видно, строит новые планы.

— Лучше думай, как сейчас выпроводить твою маму из дома, — не скрывая напряжения, советует она.

— Все уже готово, — припарковав машину в нужном дворе, Ник показывает нарядно оформленный сертификат в спа с сегодняшней датой. — Безотказная схема, еще девять лет назад точно работала, — Ник улыбается, наверняка предаваясь воспоминаниям, но через минуту его лицо снова становится хмурым. — Посидите где-нибудь за домом, пока мы не уедем, а потом сможете подняться и осмотреть квартиру, — брат передает мне связку ключей.

Поплотнее кутаясь в пальто, я радуюсь, что надела под него теплый, еще зимний, свитер: иначе точно замерзла бы из-за холодного ветра. Пока мы ждем, ютясь на лавке в соседнем дворике, есть время обсудить вчерашние события. Таля рассказывает, как в середине концерта вдобавок к прочим лажам сели батарейки в микрофонах, и пришлось срочно менять номера местами, а Артему — бежать в ларек за новыми батарейками, пока группа третьеклашек по пятому кругу танцевала народный танец. Потом Таля сама чуть не завалилась на той же лестнице, где и Милана с Вадимом, но успела вовремя вернуть равновесие. В общем, все как всегда, и если бы я любила выступать на школьной сцене, то точно грустила бы, что эта концертная суматоха прошло мимо меня.