— Какую надпись делаем?

Вопрос вводит в ступор, потому что как раз об этом я не подумала. Имена — слишком банально, а никакой «нашей» песни, откуда можно было бы вставить строчку, у нас с Костей никогда и не было, хотя наш музыкальный вкус во многом сходится. Но, пожалуй, любимая книга у нас одна на двоих.

Нацарапав на предложенном мне обрывке бумаги две надписи, я слышу просьбу погулять полчаса и с чистой душой отправляюсь за третьим чебуреком и большим стаканом карамельного латте. В памяти как-то сам собой всплыл наш диалог о переводе «Гарри Поттера», и поэтому самая сильная цитата о любви на его браслете будет на английском, а на моем — на русском. Это кажется правильным.

Ночью с тринадцатого на четырнадцатое, когда Костя засыпает, я тихо пробираюсь на кухню с намерением испечь лучший торт в своей жизни. В который раз грущу из-за Костиной аллергии на вишню, ведь вишневые начинки — самые вкусные, но можно испечь «красный бархат» и вырезать коржи в форме сердца. Как хорошо, что с появлением в нашем доме повара Евгения всех продуктов и кулинарных приблуд на кухне стало в избытке, и даже красители для теста наверняка найдутся.

Я заканчиваю уже под утро, когда сонная Лиза спускается делать на всех завтрак.

— Никому ни слова, — убрав свое творение в холодильник, прикладываю палец к губам, — это сюрприз.

Лиза понимающе кивает, и я бесконечно рада, что сегодня именно ее очередь готовить: объяснить Евгению было бы сложнее хотя бы потому, что я до сих пор его побаивалась и старалась лишний раз не пересекаться.

Я стараюсь подниматься по лестнице бесшумно, но в кромешной тьме получается не очень: я два раза спотыкаюсь и еле успеваю ухватиться за перила в последний момент. Телефон от греха подальше, чтобы не зазвонил вдруг среди ночи на всю кухню, я оставила в спальне, и теперь не могла воспользоваться фонариком, о чем уже успела пожалеть.

Когда я врезаюсь в кого-то в коридоре, сердце от страха колотится как бешеное, а я сама не могу даже закричать — и хорошо, что не могу, а то перебудила бы весь дом, и я, замерев в ужасе, просто слушаю, как громко кровь стучит в висках и как тихо матерится старший брат.

— Ты что тут делаешь?

— Джина? — шипит Ник. — Какого хрена ты…

— Тихо, — я одергиваю его за рукав. — Мне нужно было подготовить сюрприз Косте, — спешно добавляю, пока брат опять не начал возмущаться.

— Женщины, — раздраженно рычит Ник, и мне не нужен свет, чтобы увидеть, как он закатывает глаза.

— Ты так и не ответил, — напоминаю я. — Я не отстану, — стараюсь придать своему голосу грозную интонацию, но могла и промолчать: брат и без того знает, что я привыкла добывать ответы любой ценой.

Ник тащит меня дальше по коридору, к своей комнате, и быстро заталкивает внутрь, а затем, оглянувшись по сторонам — и что в такой темноте собирался увидеть? — сам проскальзывает в комнату и плотно закрывает дверь.

— К чему такая секретность? — я выжидающе смотрю на него снизу вверх, скрестив руки на груди.

Брат недовольно ворчит с высоты своего роста, оттягивает момент, но, пожевав губы, выпаливает:

— Не только ты готовишься в четырнадцатому февраля, — и сразу отводит взгляд. — Я хотел написать песню, — признается он, подстегиваемый моим молчанием, — но я не очень могу в вокал, если честно. Это Костя хорошо поет, а я только на гитаре три аккорда умею и немного на барабанах.

Старший брат совсем поник, не оставляя сомнений: сюрприз готовится не для кого иного, как для Яны Яхонтовой.

— А по коридорам зачем шастал? — грозно наступаю я.

— Спускался вниз, чтобы не помешать никому гитарой, — угрюмо отвечает Ник. — Я бы просто подарил что-нибудь, но понятия не имею, что ей может понравиться.

Я была бы рада подсказать, но мы с Яной почти не разговаривали, и ее вкусы оставались для меня загадкой.

— Только не украшение, — хихикаю я, — думаю, для стадии отсутствия отношений стихов и цветов будет вполне достаточно.

Ник сосредоточенно кивает, еще немного — и начнет записывать.

— Кстати, спасибо тебе, — он переводит тему, чего я ожидать никак не могла. Хотя, если честно, Ник и ожидания — несовместимые понятия, и это у нас тоже семейное. — Я всё забывал сказать, но благодаря твоей идее о разделении обязанностей мы с отцом почти не видимся, и он гораздо меньше достает меня с подбором невесты.

— Средневековье развел тут, — злобно соглашаюсь я. — Пока мы собираем силы против Елисеева, он вряд ли станет что-то предпринимать, но потом нужно будет придумывать новый способ отвертеться.

— Ты тоже думаешь, что с Яной у меня нет шансов? — насупился брат. — Хотя ты права, я ее недостоин, — еще больше погрустнел он.

Твою-то мать, только сеанса алкотерапии мне сейчас и не хватало. Сюда бы Костю сейчас, у него хотя бы получается поддерживать Ника в вопросах личной жизни.

— Что ты такое говоришь, — я хочу похлопать брата по плечу, но дотягиваться неудобно, поэтому ограничиваюсь спиной. — Из вас получится замечательная пара, но для этого надо хотя бы начать разговаривать, а не шарахаться друг от друга, как от чумы.

— Это, знаешь ли, самый сложный момент, — ворчит брат, обнимая меня в поисках поддержки.

За стенкой слышатся отголоски будильника, и мне страшно представить, на какой же он громкости, если звук доходит даже через шумоизоляцию. Часы показывают шесть утра, и я, пожелав Нику то ли спокойного утра, то ли доброй ночи, пулей вылетаю из его спальни, на бегу заскакиваю в нашу с Костей и ныряю под одеяло.

Делать заспанный вид, оказывается, очень легко, когда не смыкала глаз всю ночь. Мне в голову даже закрадывается вероломная идея прогулять школу, но Костя, который, конечно же, выспался и прекрасно себя чувствует, ехидно напоминает, что сегодня у нас контрольная по английскому.

— Он только шестым уроком, — растянувшись на кровати звездочкой, вынуждаю парня отползти к самому краю, — можно же пропустить хотя бы первый? Или перенести контрольную, учитель ты, черт тебя дери, или нет?

— Учитель, — смеется парень, — и именно поэтому ничего переносить мы не будем.

Повздыхав для приличия, я всё-таки принимаю вертикальное положение.

— У тебя вообще больничный, если ты не забыл, — как будто это не он ходит с тростью уже неделю. Отдыхал бы, пока может.

Костины глаза воинственно сверкают в приглушенном свете ночника.

— У меня не может быть больничного, пока ты не закончишь школу.

— Да что со мной там может произойти? Это же школа, — я специально выделяю последнее слово, чтобы усилить эффект, вот только это действует ровно наоборот.

— Тебе может грозить опасность, — упирается Жилинский.

— Единственное, что мне там грозит, это неаттестация по химии, — от досады я шмыгаю носом, а затем, показав Косте язык, занимаю душ первой: так ему и надо, пусть теперь ждет.

На первый урок мы всё-таки безвозвратно опаздываем, а весь второй, физкультуру, я ныкаюсь в раздевалке, чтобы нарисовать для Кости более-менее приличную валентинку, но художник из меня явно не удался, поэтому приходится переделывать, а потом — еще раз. Из плотной бумаги есть только белая, и я, отбросив попытки нарисовать что-то как положено, оставляю на вырезанных сердцах поцелуи, как когда-то случайно отпечатала помаду на Костиной белой рубашке. Даже странно, что сразу не додумалась.

Склеив сердца вместе, чтобы они складывались в одну открытку, пишу на лицевой стороне имя адресата, а на перемене незаметно вбрасываю валентинку в ящик. Еще одну отправляю Тале, а больше мне, в общем-то, некому.

До нас очередь доходит только к шестому уроку, и пятиклашки робко заглядывают в кабинет английского, представляясь купидонами, и, получив разрешение учителя, проходят на середину класса, к доске, и начинают бодро зачитывать имена с каждого бумажного сердечка.

На нашей парте стопка валентинок стремительно растет: и у меня, и у Тали уже по четыре, и Артем Смольянинов шутит, что для подсчета точно понадобится секретарь, когда плод моих художественных навыков попадает в руки Кости. На учительский стол ложатся и ложатся красные и розовые сердечки — от всех классов, в которых он ведет — а завершающие открытки снова достаются мне и Тале. Рекорд нашего одиннадцатого «Б» по полученным валентинкам по праву достается классному руководителю, и я даже немного ревную, потому что Костя — только мой, и делиться в мои планы не входит. Правда, он даже не смотрит на свои валентинки, как, наверное, и положено учителю, но мое сердце так и заходится от радости, что мою открытку Костя не выпускает из рук. Я вижу любопытство на лицах одноклассников, особенно девчонок, но те всё-таки слишком заняты рассматриванием своих открыток и попытками дописать контрольную, которая по сути была одним из пробников ЕГЭ, только на оценку.