Собрание у нас в воскресенье, и я в который раз хочу поставить вопрос о переносе места их проведения в другое, более удобное. В особняке слишком много народу, но можно было бы вернуть собрания в офис, как это и было до трагедии с родителями.

Пока на собрании идет обсуждение вопросов, поставленных дядей и Леонидом Викторовичем Жилинским, я понимаю, что место, где мы собираемся, значения и вовсе не имеет. Буквально прошлой ночью с рельс сошел поезд с нашим грузом, и ни у кого почему-то даже не возникало сомнений, чьих это рук дело.

— Нужно уметь договариваться, — доказывает Таля. — Какое-то соглашение на тему разделения сфер влияния было бы кстати.

Пока Леонид Викторович тяжело вздыхает, Ник криво и совсем не весело улыбается, больше напоминая маньяка с жутким оскалом.

— Разумеется, такое есть, но Елисеев срать на это хотел, вот в чем штука.

— Неужели мы не можем привлечь все силы с нашей стороны и покончить с ним раз и навсегда? — я закуриваю, прикрыв глаза. Чувствую, что не можем, ведь уже начала разбираться немного в теме рынка и конкуренции, но не задать этот вопрос было бы странно.

— Было бы замечательно, но наши более мелкие союзники на такое не пойдут, опасаясь, что затем мы и их подомнем под себя.

Я хочу возмутиться: как можно идти против по сути своих же, но затем вспоминаю, что даже внутри нашей семьи не всё так гладко. Аникеев, например, предлагает иногда хорошие идеи, но как человек он слишком мерзкий, и от него я бы ожидала подставы в первую очередь. Долгое время я была уверена, что дядя и Ник вместе с ним специально держат меня подальше от дел, чтобы долю мою забрать себе, и мне стыдно за такие подозрения, ведь они всего лишь хотели меня защитить, но порой мне до сих пор кажется, что дядя старается показать мне — именно мне — свое превосходство и намекнуть, чтобы не высовывалась.

У меня нет той мудрости, чтобы поддержать дядю и понять его, ведь он, как и многие другие, видит во мне мою маму. Но зато я, как и она, не собираюсь ни молчать, ни бездействовать, и дяде придется со мной считаться — хочет он того или нет.

— Но кто-то нас поддержать всё-таки должен, — с очаровательной улыбкой уточняет Таля. — Те же Липницкие должны нам по гроб жизни, — перечисляет она, — в конце концов, всегда можно обратиться к Гордееву, он не откажет.

— Это повесит на нас определенные обязательства, — возражает Ник. — Не все из них мы готовы выполнить.

— Не бери в долг, и не будешь должен, — бормочет Дима. — Если наоборот, лишить Елисеева поддержки и союзников, раз мы не можем привлечь своих?

Я вспоминаю то, чему меня учили, и, как бы это ни было смешно, пока что отмалчиваюсь, анализирую всё, что знаю. Елисеев соблюдал мораторий, принятый на переговорах, потому, что там была куча свидетелей, и потом всем было бы наплевать на расстановку сил. За то, что он творит сейчас, ему ничего не будет, потому что доказать его причастность — на грани невозможного.

— Переманивать их на свою сторону рискованно: предадут Елисеева — предадут и нас, — рассуждаю вслух. — Нет, Ник, устранять насовсем чревато серьезными последствиями, — старший брат умолкает под моим строгим взглядом, а в моей груди бешено скачет радость от того, что меня слушают. — Нужно временно вывести их из игры, чтобы никто не смог прийти Елисееву на помощь.

— Ладно, — Ник потирает руки, — тогда нам нужен список тех, с кем предстоит, — он замолкает на мгновение, окидывая взглядом всех присутствующих, — поработать.

Два раза просить не нужно: Дима уже что-то печатает в планшете, ищет информацию. Я жду не дождусь, когда мы всё решим, собрание закончится, а я выскажу свои соображения насчет дедушкиных перстней. Пока что нельзя: только когда останутся самые близкие.

Действовать нужно срочно, и я не понимаю долгих совещаний и волокиты, как бы мне ни пытались растолковать их важность. Я вспоминаю Георгия Синицына, Елисеевского зама, и пока одни ищут сведения об остальных, другие могли бы разрулить хотя бы с ним. Я пока не придумала, как именно, ведь за каждой фамилией стоят еще десятки людей, половина которых вооружена не меньше нашего, и главное — обезвредить вот этих безликих, при этом не причинив им очень уж большого вреда.

Когда все расходятся, Леонид Викторович очень просит нас всех не лезть на рожон и дать разобраться тем, кто старше и опытнее, кто уже успел пожить и оставит после себя хоть что-то. Дядя Игорь кривит губы и холодно-издевательски подмечает, что женщинам и вовсе не место в таких разборках, а он запрещает нам с Талей что-либо предпринимать.

Хищная, кроваво-красная от помады, улыбка расползается по лицу.

— Запрещаешь мне? — слегка склоняю голову набок. — Напомни, дядя, кто же наделил тебя такими полномочиями?

— Я глава семьи, — дядя Игорь старается не показывать эмоций, но я вижу, как он злится.

Костя внушительно прокашливается.

— Не единственный.

Я улыбаюсь еще шире, чем прежде. Безумно приятно, что Костя с его повернутостью на моей безопасности всё же решил меня поддержать. Я знаю, что ему всё равно будет спокойнее, если я до конца своих дней буду отсиживаться в стороне, пока он рискует жизнью, но парень уже давно понял, что такая жизнь убьет меня быстрее, чем Елисеев или кто-нибудь из его людей.

Только Костя, на мой взгляд, выбрал неверный аргумент. Его отец не настолько глуп, чтобы попытаться хоть что-то мне запретить, но он поддержит дядю Игоря в том, что хотя бы нам с Талей лучше пока не вмешиваться.

— Глава семьи? Как интересно, — дядя заметно напрягается, когда я безобидно хлопаю ресницами. — Разве кто-то тебя им назначал? — спрашиваю едва слышно, приблизившись к дяде вплотную. Если он не хочет, чтобы присутствующие здесь самые близкие засомневались в нем, то не станет провоцировать конфликт и дальше. Если станет — я могу задать этот вопрос снова, уже во всеуслышание.

Дядино лицо долго краснеет, а затем резко белеет в одно мгновение.

— Из тех пятерых, кого одобрил для управления делами семьи мой отец, остались только мы с Леонидом, — сипло отвечает он.

— Значит, еще троих следует добавить, — я легко пожимаю плечами. — Последняя воля дедушки, а я читала оставленные им бумаги, гласит, что баланс должен быть сохранен до тех пор, пока среди нас не появится стопроцентный лидер.

Леонид Викторович внимательно смотрит на меня, затем на дядю, переводит взгляд на Костю, Ника и Талю. У меня не получается угадать, о чем он думает, но я сама окончательно осознаю, что парни, хоть и пытались сначала идти наперекор, а потом — побыстрее стать самостоятельными фигурами на этой шахматной доске, всё равно всегда играли по правилам. Старшие были для них непререкаемым авторитетом, в данном случае — дядя Игорь и Леонид Викторович.

В какой-то степени я понимаю и Костю, и Ника: дедушку я и сама готова слушать, хоть его уже нет с нами.

Может быть, именно потому, что я доверяю мнению дедушки и так сильно похожа на мать, я так остро реагирую на каждое дядино слово. Могла бы промолчать и просто сделать по-своему, он не посмел бы мне помешать, никто не посмел бы, но еще недавно дядя Игорь пел совсем другие песни и вел себя со мной, как с равной ему, и другого отношения — после всего-то — я не ожидала, но могла бы пережить. Загвоздка заключалась в том, что я не могла позволить что-либо мне запрещать.

И если Костя с Ником привыкли во всём слушаться старших, то я — никак нет. Если парни готовы смотреть, как двое глубоко взрослых главы семьи завалят всё, а я с самого начала чувствовала, что завалят, то я слишком хорошо вспомнила слова дедушки о наследии; я внимательно читала — и перечитывала почти каждый вечер — мамино письмо.

Зал собраний погружается в тишину, нарушаемую лишь нашим неровным дыханием. Кажется, дядя слишком зол и растерян, чтобы что-либо говорить: он, похоже, не думал, что выскажусь так открыто.

— Предлагаю компромисс, — я прикрываю глаза, выдерживая паузу. Обращаюсь ко всем: — Старшие пусть занимаются легальным бизнесом, для этого требуются большие знания и опыт. А всё остальное, — с нажимом выделяю последнее слово, чтобы не вдаваться в лишние подробности, — можно предоставить нам.