За десять минут до конца урока я, словно ударило током, вспоминаю, что надо хоть что-нибудь написать в тетради, где на первой странице сиротливо приютились, коряво нацарапанные, первые два задания и переписанное из распечатанного варианта условие третьего. Я сочиняю дурацкие цепочки превращения интуитивно, с трудом вспоминая, какие формулы встречались в учебнике. Чувствую, что получается какой-то несусветный бред, но даже так лучше, чем совсем ничего.

Звенит звонок на перемену, но краем глаза я замечаю, что никто из одноклассников еще и не думает сдавать тетради. Я тоже всё еще пишу, уже четвертое задание, и неважно, есть ли в этой писанине смысл. В задаче происходит что-то за гранью моего понимания, но рассчитать пропорции, кажется, не так сложно, а дальше уже неважно — на тройку хватит и этого. Слух пронзает уже следующий звонок, возвещающий о начале нового урока: я совсем потерялась во времени.

Оторвавшись от контрольной, с ужасом понимаю, что никого из моих одноклассников в кабинете не осталось, вокруг совершенно другие ученики, класс седьмой или восьмой — с какого там начинается химия? Химичка недовольно смотрит на меня, поджав губы, а девочка лет тринадцати на вид терпеливо ждет, когда я наконец освобожу ее место.

Наскоро побросав в сумку всё, что валялось у меня во время урока по всей парте, я бегу к выходу, а по пути нервно швыряю тетрадь на учительский стол. Получается не очень-то аккуратно: меня переполняют разного рода эмоции, и тонкая тетрадь падает ровно мимо стопки с контрольными нашего класса, а затем, проскользив обложкой по столу, шлепается на пол, но меня это мало заботит, попросту нет времени, я и так уже сильно опоздала.

Мысленно матеря всё и вся, я спешу на следующий урок — кстати, английский. Несмотря на мое совершенное знание языка — я ведь всё-таки его носитель — Костя никогда не делает поблажек, считая, что таким образом отводятся любые подозрения на наш счет. Даже больше, парень в последнее время постоянно пытается занизить мне оценку, чтобы уж точно никто ни за что в жизни не подумал, что между нами что-то может быть. Мне же, наоборот, всегда казалось, что именно такое поведение показывает истинное отношение друг к другу; в прошлом году Таля смеялась до истерик, наблюдая за нашими перепалками в начале апреля — а в итоге оказалась права.

Стоило мне на всей скорости влететь в кабинет английского и, едва успев затормозить, упасть на стул рядом с Талей, как Костя заметно оживился.

— А вот и Снегирева, — с не предвещающей ничего хорошего улыбкой он откинулся на спинку своего учительского кресла. — Ну давай к доске, раз уж пришла.

Со стороны это и правда выглядело еще подозрительнее, чем просто отсутствие внимания к моей персоне, но не сейчас было выяснять этот вопрос, не на глазах у всего класса, поэтому я послушно поплелась к доске, чтобы рассказать очередную дурацкую тему из экзаменационного списка — что-то вроде «ландэн из зе кэпитал оф грейт британ»

Костя слушал, не перебивая в этот раз, и не делал никаких замечаний на пустом месте, иначе мы бы точно поссорились, я ведь и без того была на нервах. Довольно быстро ответив на все вопросы, которые требовалось, я потянулась к горе-учителю за дневником, но тот ловко поднял его над головой, отведя руку назад: подушечками пальцев я едва успела коснуться обложки.

— За ответ «пять», за отсутствие сменки — замечание тебе, Джина, — с ехидной ухмылкой объявляет парень. Как будто кто-то, кроме его самого, действительно заглядывает в мой дневник. — После урока заберешь, — добавляет Костя, когда я, забыв про поведение в школе, пытаюсь подпрыгнуть и выхватить дневник из его поднятой руки. Очень вовремя, потому что мои попытки уже начинали выходить за рамки допустимого «учитель — ученица».

— Ты мог бы уволиться вообще, — ворчу я, когда после звонка мы вместе спускаемся в столовую. — Довольно сложно скрывать отношения, знаешь ли, когда наши фамилии везде на слуху.

— Так нельзя, — мягко объясняет парень. — Если не дай бог что-нибудь случится, я буду на подстраховке: вряд ли ты горишь желанием ездить в школу в сопровождении кучи охраны.

Наклонившись чуть вперед, я несколько секунд негромко кричу, как полузадушенная чайка, уткнувшись глазами в пол: так бывает легче совладать с эмоциями и переварить информацию.

— Зачем вообще охрана? — фыркаю, не скрывая недовольства. — Опыт показал, что я справляюсь и без нее. На худой конец Ник мог бы, наверное, остаться в школе, а нам с тобой тогда бы не пришлось бояться, что кто-нибудь про нас узнает.

— Никто не узнает, — успокаивающий шепот прямо на ухо. — Мы не даем абсолютно никакого повода подумать, что между нами нечто большее.

Я еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться: пока мы спускались с третьего этажа на первый, этот гениальный конспиратор, пользуясь давкой на лестнице, не упускал ни одной возможности весьма недвусмысленно меня потрогать. Я была бы только рада, черт возьми, но очень уж переживала, что кто-нибудь заметит.

Последняя неделя и так принесла немало неприятностей, и в глубине души я понимала, что без охраны нам сейчас опасно. По-хорошему, Косте она тоже была нужна, но на эти правила он плевал, хотя иметь рядом человека, владеющего профессиональными навыками защиты и боя, еще никому никогда не мешало. В моем случае меня всегда мог подстраховать Костя, но кто в случае опасности защитит его?

Я ведь уже чуть не потеряла его однажды.

С другой стороны, Костя не один час провел за тренировками, чуть ли не с самого детства, да и теперь умудрялся где-то выкраивать время на спортзал, а я только и умела, что прогуливать физкультуру и попадать в цель — но только в случаях крайней необходимости. Когда захлестывал адреналин, мое тело как будто само чувствовало, что нужно делать, но в любое другое время я и представить не могла, как такое возможно.

Я знала, что папа когда-то учил меня стрелять, и вероятно именно это спасло меня не раз, но было недостаточно. Я хорошо бегала — даже несмотря на то, что после лета мне нечасто приходилось это делать — но любые пули всё равно всегда были и будут быстрее. Драться я тоже умела не очень: где-то на уровне базовой самообороны, но столкновение с серьезным противником в одиночку я бы вряд ли пережила. Каждый раз был чистого рода удачей, и каждый раз мне помогали.

После уроков я со всех ног мчусь в кабинет английского: до начала следующей смены достаточно времени, чтобы поговорить без лишних глаз и ушей. Костя наверняка снова копается в бумагах, которые на самом деле вовсе никакие не учительские — просто Жилинский предпочитает тратить с пользой любую минуту.

— Нужно поговорить, — я закрываю за собой дверь и на всякий случай поворачиваю ключ в замке. — Тебя не удивляет, что Артем Смольянинов не ходит в школу уже неделю?

— Его отец сказал, что он заболел, — не отрываясь от документов, отвечает парень, а я в который раз сбиваюсь с мыслей и думаю, что очки, в которых он работает время от времени, очень ему идут.

— Я в этом сомневаюсь, — тихо отвечаю я.

— Разберемся, — кивает Костя.

Естественно, разбираться нам некогда. Мы допоздна засиживаемся в офисе, а когда делать домашку, даже ту половину, на которую мы договорились с Талей, и вовсе непонятно. В пятницу происходит ровно то же самое, в субботу я пытаюсь разгрести ту кучу дел, которую не успела сделать на неделе, а Костя в обнимку с кипой бумаг на подпись объясняет мне про офшоры.

Я стараюсь не думать о пропаже невесть куда Артема, я стараюсь забыть хотя бы на время про перстни, убеждаю себя, что эта задача не первостепенная и может подождать. Сердцем чувствую, что всё как раз наоборот, а Елисеев не успокоится и не прекратит попытки нас уничтожить, пока в нем теплится надежда добраться до кольца.

Он ведь не знает, что их несколько, и можно было бы соорудить какой-нибудь простенький тайник, чтобы Елисеев получил в руки подделку, копию, и понял, что перстень никакой загадки в себе не таит. Одновременно с этим он ведь мог знать, в чем именно дедушкина тайна, и — всё внутри холодеет до кончиков пальцев — мог быть в курсе, чем подлинный перстень отличается от созданных ювелирами Яхонтовыми копий.