Вздохнув, я лениво потянулась к спинке сиденья, думая о том, как было бы здорово слетать куда-нибудь на край света, например, в Австралию или Бразилию, чтобы лететь часов семь, а то и все десять. Телефон я перевела в режим полета еще в Шереметьево и использовала мобильник только для фотографий: в Москве мне катастрофически не хватало времени, чтобы выложить в соцсети хоть что-нибудь.

Костя и не подумал пошевелиться: всю ночь он провел за алкотерапией вместе с Ником, которому это и впрямь, кажется, было нужно. Вначале я не поняла, зачем он хочет напиться вместо того, чтобы лучше узнать Яну или поговорить с отцом, но у брата, видимо, был какой-то свой, особый способ решения проблем. К тому же, Яна избегала его всё это время так старательно, как будто Ник зазывал ее на свидание при любой возможности. Впрочем, зная брата, такой вариант я тоже не исключала.

Я хотела было спросить, но безрезультатно: старший брат с полным мучений видом склонился над пакетом, которые всем выдали еще перед вылетом. Лицо его приобрело нежно-зеленый оттенок и отражало безмерные страдания. Никогда бы не подумала, что у Ника воздушная болезнь: может, всё дело в том, что кое-кто вчера перепил?

Кое-как защелкнув и Костин ремень безопасности тоже, я повернулась к Тале с Димасом. Сестра выглядела абсолютно счастливой, а в глазах Димы тихой водой стояла безмятежность, хоть он и казался слегка растерянным. Бедный парень впервые в жизни летел в самолете и пока не мог понять, нравится ему или нет. Мы уже чуть не опоздали на рейс только потому, что он заблудился в аэропорту, и Таля, вцепившись в парня мертвой хваткой, не отпускала его руку до сих пор.

Не успела я расслабиться, как динамик снова ожил.

— Наш самолет произвел посадку в аэропорту Пулково в Санкт-Петербурге. Температура в городе — тринадцать градусов ниже нуля. Просьба оставаться на местах до полной остановки двигателя. Наш полет окончен. Компания «Аэрофлот» и экипаж самолета желают вам всего доброго.

Никогда бы не подумала, что успела соскучиться по Питеру, но всё здесь ощущалось совсем иначе, и даже воздух был другим, не таким, как в Москве. Не лучше и не хуже, просто он отличался, и эта разница внезапно била в грудь, прямо в солнечное сплетение, так, что у меня перехватило дыхание, едва мы покинули самолет.

Ника снова вывернуло ровно тогда, когда за нами закрылись автоматические двери аэропорта.

— Беременный, что ли? — пошутила я, но, увидев злобный взгляд братца, тут же притихла. Зато судя по хихиканью Тали, изучавшей на рекламном щите транспортную карту, сестра оценила.

— Как-то мы не продумали логистику, — пробормотал Костя, щурясь от не по-питерски яркого солнца. — Машины нет, а впятером нас в такси не возьмут.

— Ну, мы всегда можем купить машину, — снова хихикнула Таля. — Или добраться до центра на автобусе, как простые смертные.

Я предложила разделиться, но поддержки не нашла: все хотели держаться вместе, и даже рассесться по двум разным такси казалось ребятам плохой идеей. Радовало то, что ни Димас, ни Костя, в отличие от нас с Талей, топографическим кретинизмом не страдали и сразу безошибочно определили, где искать остановку в сторону города. Прошлым летом я, конечно, научилась разбираться в картах, но то были большие атласы областей, а то и всей России. Москву я до сих пор знала только выборочно, а в других городах и подавно могла потеряться.

За полчаса ожидания мы успели порядком замерзнуть и выкурить на всех полпачки сигарет. Нам с Талей в наших непродуваемых меховых шубах было легче, чем парням в свитерах — теплых — и не очень — пальто; Ника начинал накрывать отходняк, и я всё больше начинала сомневаться в необходимости брать его с собой, а Димас и вовсе зимой носил не пальто, а довольно тонкую потрепанную жизнью синюю куртку.

Ввалившись наконец в автобус, мы заняли первые попавшиеся места; по взгляду удивленного кондуктора было понятно, что она давно не встречала такой разношерстной компании. Пожалуй, даже мои ребята, с которыми я прожила целый месяц в подвале, а затем еще столько же в Заречье, и то имели между собой больше общего на первый взгляд.

Костя, у которого был какой-то волшебный иммунитет на алкоголь, откинулся на спинку сиденья, прикрыв глаза, и дремал; лицо его выражало расслабленность и казалось отчего-то еще красивее, чем обычно, как будто невидимый скульптор приукрасил и без того совершенные черты. Даже сейчас, когда Жилинский спал, одного взгляда было достаточно, чтобы определить его статус и положение. Ник на соседнем месте, в отличие от своего друга, на большого босса похож не был: его всё еще колбасило от выпитого ночью, и даже армия Талиных таблеток на брата не подействовала почему-то — из-за перелета, наверное.

Таля куталась в шубу — «печка» в автобусе работала очень слабо — и то и дело тянулась в сумку, к зеркальцу, чтобы поправить и без того безупречную прическу или макияж: сестра всегда делала так, если нервничала. Дима рядом с ней старался не заснуть, но то и дело зевал, прикрывая рот шарфом. Бирюзовый помпон на его оранжевой, прямо в цвет новогодних мандаринов, шапке при каждом зевке забавно покачивался из стороны в сторону. Необычность расцветки и то, с какой исправностью Дима носил сей головной убор, буквально кричали о том, что это подарок Тали, а поскольку ни в одном магазине такого не купить, можно было догадаться, что шапку смастерила для него наша бабушка: я видела старую фотографию, где в таких же разноцветных вязаных шапках вся семья стоит в обнимку, почти по колено в снегу, в окружении лыж и сноубордов.

Я металась где-то посередине между Талиной нервозностью и безмятежностью Кости: этот странный город, Питер, успокаивал одной только своей атмосферой, но дело, за которым мы приехали сюда, было слишком важным, чтобы столько времени сохранять спокойствие. К концу поездки я и сама стала, как сестра, ерзать на сиденье, поворачиваясь то к окну, то к дверям: боялась пропустить нужную остановку.

— Мороз и солнце, день чудесный, — практически пропела Таля, стоило нам выйти из транспорта на укрытый поблескивающим от света снегом Невский проспект. В ответ Ник пробубнил что-то не очень разборчивое и снова схватился за голову.

— Нужно было ему сразу опохмелиться, — со знанием дела посоветовал Димас. — А что? — он ловко увернулся сразу от двух подзатыльников: от Тали и от меня. — Тоха почти каждый день такое проворачивает, и ничего, жив-здоров, не жалуется.

— Из этого можно только сделать вывод, что Тоха — алкоголик, — ворчливо ответила Талина.

Мы с Димой переглянулись: противопоставить Талиным словам нам обоим было нечего. Правда, она виделась с Тохой всего несколько раз и не могла знать, какой он на самом деле классный — а еще очень хороший и верный друг. Он всё-таки предпочитал держаться особняком, но всегда был готов прийти на помощь и поддержать в трудную минуту: даже смешно вспоминать, как я его побаивалась поначалу. Тоха, кстати, утверждал совсем обратное, как будто это я заставляла его дрожать от страха.

— Дамы вперед, — слабым голосом объявил Ник, распахивая перед нами дверь нужной парадной, но тут же на удивление бодро поправил сам себя: — нет, наоборот, там может быть засада, — и уже направился внутрь, к лестнице, но был оттеснен в сторону широким плечом Кости.

— Лучше я, — коротко бросил он.

Я юркнула сразу вслед за парнем, но была мягко отстранена: Ник был твердо намерен идти вторым, и в этом Костя его поддержал. Мы с Талей двинулись за ними, а замыкал цепочку Димас, светивший своей яркой шапкой во все стороны.

Квартира встретила нас запахом пустоты и затхлости, хотя казалось бы — сюда никто не заходил всего две недели, а ощущение, что с нашего последнего визита прошел целый год.

— Напомните, а кто вообще решил, что искать это чертово кольцо нужно именно здесь? — громко поинтересовался Ник.

На меня одновременно уставились четыре пары глаз.

— Ну а где еще? — я пожала плечами. — Или кто-нибудь считает, что дедушка пожертвовал перстень в качестве экспоната в Эрмитаж, чтобы потом его внуки пытались ограбить один из самых известных музеев мира? Или, как в фильме, закопал сундук сокровищ в зоопарке, под клеткой со львом? Нет, он здесь, я это чувствую: нужно только найти подсказку.