— Иду! — кричу я в ответ, мои глаза все еще прикованы к моей пленнице.

Я даже не моргаю, когда понижаю голос, нанося последний прощальный удар.

— Я вернусь позже, будь хорошим маленьким зверьком, пока меня не будет.

В ответ она щелкает на меня зубами, победоносная ухмылка кривит мои губы, когда я поворачиваюсь, чтобы подняться наверх.

Да, с этим будет трудно справиться. Но будь я проклят, если не получу удовольствия, заставив эту сучку подчиниться.

8

Мило, что мой похититель решил отговорить меня от попыток побега, указав, насколько безопасна эта камера. На самом деле, все, что он сделал, это сузил список моих идей, потому что я не собираюсь сидеть здесь весь день без дела. Умереть от скуки было бы ужасно неприятно.

Стальные прутья не являются стартером, как и бетонные стены. Даже если бы я была в полной силе со своим волком, я не невероятный Халк; я не могу просто сбить это дерьмо с ног одной лишь силой. Тем не менее, я трачу время на то, чтобы протестировать каждую перекладину, сжимая, подтягивая и осматривая их на предмет признаков слабости. Когда я ничего не нахожу, я перехожу к стенам, проводя руками по гладкому бетону и нащупывая любые трещины.

Я изо всех сил стараюсь не ослабевать в своей решимости, даже несмотря на то, что мне не удается определить какие-либо потенциальные способы побега из камеры. Вероятно, это именно то, чего он хочет: сломить мой дух, чтобы я перестала пытаться. Было бы намного проще просто сдаться и покориться своей судьбе, но я никогда в жизни не отступала перед вызовом. Именно так я и должна рассматривать это: как вызов, который необходимо преодолеть. Мне нужно оставаться сосредоточенной, потому что каждый раз, когда я позволяю своему разуму блуждать, кажется, что стены надвигаются, и становится трудно дышать.

Сколько себя помню, я ненавидела замкнутые пространства. Я до сих пор живо помню, как впервые почувствовала себя по-настоящему пойманной в ловушку, когда ребенком играла в лесу со своим братом. Мы с Мэддом нашли пещеру для исследования, и во время нашей экспедиции крыша между нами частично обрушилась, закрыв меня стеной из обломков. Он вытащил меня относительно быстро, но то ужасающее чувство беспомощности, которое я испытывала, находясь в ловушке, не покидает меня. Это мой самый большой страх.

И теперь я живу этим.

Я пытаюсь избавиться от надвигающегося чувства обреченности, переориентируясь на свою цель. Оставаться чем-то занятым и переключать свою концентрацию — это единственный способ не дать страху вцепиться мне в горло, угрожая утянуть меня на дно. Разум важнее материи, верно?

Я подхожу к окну в задней части моей камеры, приподнимаюсь на цыпочки и внимательно осматриваю его. Это окно — единственное, что сейчас сохраняет мне рассудок, так как из него открывается вид на улицу. Если я сосредоточиваюсь на этом окне — на том, как выглядит свобода за грязным стеклом, — тогда я чувствую себя менее загнанной в ловушку.

Окно действительно может быть жизнеспособным вариантом побега. Стекло толстое, как и крепящая его тяжелая металлическая рама, но держу пари, я смогла бы протиснуться в щель, если бы придумала, как его открыть. Или как-нибудь разбить стекло.

Тяжело вздохнув, я оборачиваюсь, чтобы еще раз осмотреть внутреннюю часть камеры. И унитаз, и койка привинчены к полу. Тонкий матрас не прикреплен к кроватке, но металлическая пластина под ним приварена к раме. Нет ничего незакрепленного, что я могла бы оторвать, чтобы использовать в качестве оружия для разбивания окна.

Черт.

Думай, Эйвери, думай!

Мой желудок скручивается сам по себе, урча от голодных болей. Я поглотила крекеры и воду, как только осталась одна, но их едва ли достаточно, чтобы прокормить меня. Подсознательно потирая живот, я поднимаю взгляд, чтобы снова осмотреть камеру в поисках чего-нибудь полезного, что помогло бы мне сбежать. Все, что я могла пропустить.

Именно тогда я, наконец, замечаю маленькую камеру, установленную в верхнем левом углу камеры, и меня пробирает озноб по всему телу от осознания того, что эти больные ублюдки наблюдали за мной. Я действительно должна была заметить ее раньше, но из-за своего положения она сливается с тенями. Глядя прямо в объектив, я поднимаю кулак и вытягиваю средний палец, хмурясь, одними губами произношу: «Пошел ты».

В качестве подтверждения того, что за мной наблюдают, я слышу, как несколько минут спустя открывается дверь наверху лестницы, и резкий верхний свет бьет по моим сетчаткам. Раздаются тяжелые шаги, и я осторожно смотрю в том направлении, мои глаза привыкают как раз вовремя, чтобы увидеть моего похитителя, появившегося у подножия лестницы.

Кэм. Это имя, на которое он откликался раньше, когда кто-то позвал его, и я не могу решить, подходит оно ему или нет. Я ожидала, что у него будет какое-нибудь классическое имя для горячего парня, например, Зейд или Райдер. Кэм кажется слишком ручным — это имя подошло бы прекрасному принцу, а не дьявольскому злодею.

На нем облегающие темные джинсы и выцветшая серая футболка, которая никак не скрывает его телосложения. Его тело абсолютно изуродовано, и в сочетании со всей этой высокой, темноволосой и покрытой татуировками фигней, которая у него есть… Да, я в заднице. Должно быть, в детстве я слишком много раз смотрела «Красавицу и чудовище», потому что, несмотря на то, что меня буквально держат в плену, вся его атмосфера полностью работает на меня.

Вероятно, мне следует обратиться к психотерапевту в будущем, чтобы разобраться с этим.

Кэм подходит к моей камере уверенной походкой, неся в руках стопку, которая, похоже, представляет собой полотенце и какую-то свежую одежду. Он бросает их на металлический складной стул, на котором сидел прошлой ночью, затем подходит к двери камеры, смотрит на мой пустой поднос на полу, прежде чем вставить ключ в замок.

— Готова к своему первому допросу? — спрашивает он, когда замок поворачивается с металлическим щелчком.

Я ощетиниваюсь, готовясь к драке. Если он планирует применить ко мне те же методы ‘допроса’, что были применены к Томми, я не собираюсь сдаваться. Сосредоточившись, я пытаюсь призвать силу к своей внутренней волчице, но она все еще дремлет. Черт. Действие аконита уже должно было начать ослабевать.

Кэм делает паузу, прежде чем открыть дверь камеры, и морщит нос в гримасе.

— Но сначала я отведу тебя в душ, — прямо говорит он, когда его взгляд встречается с моим, его глаза такие темные, что кажутся почти черными. — От тебя воняет, как от мокрой собаки.

Негодующий гнев обжигает мои вены. Мои щеки горят, губы кривятся в хмурой гримасе, когда я смотрю на него в ответ.

Он остается невыносимо спокойным.

— Тебе нужно вести себя прилично, хорошо? — бормочет Кэм, толкая дверь камеры. Она открывается между нами со зловещим скрипом. — Если ты попытаешься что-нибудь предпринять, то только усложнишь себе задачу.

Сделав глубокий вдох, я снова пытаюсь призвать свою внутреннюю волчицу, роясь в тайниках своего разума в поисках любого признака ее присутствия. Меня встречает только нервирующее молчание.

Губы Кэма кривятся в ухмылке, когда он поднимает палец, подзывая меня, и даже без моего волка или какого-либо реального плана, я решаю сбежать. Не то чтобы я ожидала, что он действительно позволит мне легко уйти, но это единственный способ по-настоящему оценить, с чем я здесь столкнулась. Не сводя с него глаз, я делаю медленный, размеренный шаг вперед, как будто подчиняюсь. Затем еще один. Как только я переступаю порог камеры, я проскакиваю мимо него, направляясь к лестнице.

Он набрасывается на меня в одно мгновение. Время его реакции на самом деле застает меня врасплох, и я резко втягиваю воздух, когда его вес наваливается мне на спину, отбрасывая меня вперед, к стене напротив моей камеры. Мне едва удается ухватиться за него ладонями, чтобы не разбить свое хорошенькое личико о бетон, и большое тело Кэма тут же наваливается на меня сзади. Он хватает меня за руки, заламывая их мне за спину одним плавным движением.