Я борюсь с дрожью, когда его кончики пальцев касаются костяшек моих пальцев, но я совершенно не готова, когда он внезапно хватает меня за запястье, выдергивая его между прутьями решетки. Импульс швыряет меня вперед, и я испуганно вскрикиваю, когда уголок моего рта зажимает одну из перекладин с такой силой, что она разбивает мне губу.

— Держу пари, тебе нравится грубость, не так ли, сучка? — он усмехается, больно выкручивая мое запястье в своей хватке.

Я высвобождаю руку, отшатываясь назад и слизывая кровь с разбитой губы. Черт, я не ожидала этого, и на этот раз я действительно благодарна, что заперта за решеткой. Этот парень еще более ненормальный, чем мой надзиратель.

Он угрожающе смотрит на меня, уголок его рта приподнимается в кривой усмешке.

— Ноксу, может, и не нравится делиться своими игрушками, но это только вопрос времени, когда ему станет скучно и он бросит тебя, — говорит он со зловещим смешком, от которого у меня мурашки бегут по коже.

От страха у меня покалывает затылок, но я не показываю этого. Вместо этого я выпрямляюсь, твердо встречая его взгляд.

— Теперь не такая разговорчивая, да? — комментирует он, медленно оглядывая меня. — Неважно. В любом случае, мне нужно кое-где быть. Но я вернусь.

Он подмигивает, оставляя меня с леденящей душу угрозой, поворачивается на пятках и уходит.

Я делаю глубокий вдох, когда он начинает подниматься по лестнице, закрываю глаза и ищу в тайниках своего сознания своей внутренней волчицы. Как только она вернется в полную силу, я сразу уйду отсюда.

Я мысленно тянусь к любому знаку ее присутствия, но меня встречает только тишина.

13

Тренировка с Браво — это именно то, что мне нужно, чтобы на несколько часов выбросить себя из головы. Я почти забыл, какое это очищающее действие — физически напрягаться до такой степени, что мой мозг просто отключается от любых мыслей, кроме вдоха и жжения мышц, мое тело, казалось бы, выполняет упражнения на автопилоте. Это определенно было более здоровым освобождением, чем напиться до коматозного состояния, как я хотел после выхода из подвала.

Я полагал, что выйду из строя после стольких перерывов в тренировках, но вернуться к ним было так же просто, как покататься на велосипеде. На самом деле, после тренировки мне стало так хорошо, что я отправился на пробежку; чего я не делал целую вечность. Как будто тренировка дала мне еще больше дикой энергии для сжигания. Вероятно, эндорфины. Это также удерживало меня подальше от моего ноутбука, поскольку я решил сделать перерыв в просмотре видеопотока после того, как Луна вызвала меня на это. Не то чтобы мне было насрать, что она думает, но потому что я узнаю одержимость, когда вижу ее, и это именно то, что это такое. Мне нужно остановиться.

Однако я не могу оставаться в стороне вечно; если только я не хочу передать ее кому-то другому. Вероятно, это то, что я должен сделать, но я не буду. Ни единого гребаного шанса. Потому что это должно быть моей местью. Это должно быть из-за Бена. Где-то на пути я упустил это из виду, и мне давно пора вернуть этот поезд на прежнее место.

Может быть, я просто чертовски слаб. Так сказал бы мой отец, если бы знал, каким мягким я был с нашей заключенной до сих пор. Он бы сказал мне пускать ей кровь, пока она не выдаст свои секреты, но это никогда не было в моем стиле. Физическая боль так временна. Существует бесчисленное множество способов применения пыток, и душевная боль режет гораздо глубже, чем лезвие. Хотя я начинаю задаваться вопросом, кто кого пытает в этом сценарии.

Я не могу продолжать позволять ей залезать мне в голову. Я пытался замедлить это, позволить ей думать, что я теряю бдительность, пока мы налаживаем взаимопонимание. Чем комфортнее ей становится, тем чаще она проговаривается; кажущиеся безобидными обрывки информации, которые я могу собрать воедино и использовать, чтобы обрушить ад на грязную стаю зверей, из которой она вышла. Она даже не понимает, что, укрепляя ее уверенность в себе и позволяя ей выигрывать сражения, я молча выигрываю войну.

Это не обходится без жертв. Я подвергаю себя мысленным пыткам каждый раз, когда вижу ее, веду внутреннюю борьбу за то, почему, черт возьми, меня так привлекает то, что я ненавижу больше всего. Я потратил почти половину своей жизни, охотясь на оборотней, и все же я здесь, заполняя свою ментальную копилку впечатлений образами Луны с глазами цвета виски и острым языком, дрочу на мысли о том, как наматываю эти длинные светлые волосы на кулак и раскрашиваю лепестки цветочной татуировки у нее на бедре синяками от моей хватки. Держу пари, она не стала бы уклоняться от грубого обращения. Она не стала бы ныть, что я действую слишком жестко, как те чопорные сучки, которых я иногда снимал в барах для быстрого траха. Хоть раз в моей несчастной жизни мне не пришлось бы сдерживать себя.

Я прерывисто дышу, когда горячая сперма разливается по костяшкам моих пальцев, волна эйфории захлестывает меня вместе с моим освобождением. Как всегда, это трагически недолговечно — к тому времени, как я отдышался и привел себя в порядок, восторг кульминации сменяется тяжелым покровом стыда. Тем не менее, было необходимо вывести из меня яд, прежде чем спускаться вниз. Луне пора в очередной раз принимать душ, и вид ее обнаженной и мокрой от слез приведет к катастрофе, если я войду туда с заряженным пистолетом.

Позже я, наверное, все равно снова буду дрочить на этот образ и чертовски возненавижу себя за это.

Взяв чистое полотенце и стопку одежды со своего рабочего стула, я выхожу из своей комнаты и направляюсь в подвал. В качестве еще одного примера того, как я становлюсь чертовски мягким, я попросил Мэтти постирать одежду моей зверушки после ее последнего душа. Те, что я ей подарил, не по размеру, и мне надоело наблюдать, как она борется с постоянным завязыванием мешковатой футболки вокруг груди для своих небольших тренировок. Конечно, я забочусь о ней как о домашнем животном, а не как о заключенной, но это все равно вписывается в мой генеральный план. Держу пари, у нее засверкают глаза, когда я передам ей эту одежду.

Моя птичка в клетке расхаживает по своей клетке, когда я спускаюсь с последней ступеньки в подвал, как будто ей не терпится поскорее вернуться. Ее нервное выражение сменяется чем-то похожим на облегчение, когда наши взгляды встречаются, и мне приходится сдерживать самодовольную ухмылку, когда я подхожу, чтобы бросить одежду и полотенце на складной стул. Я знал, что стоило бы какое-то время держаться подальше и позволить ей мучиться из-за того, вернусь ли я после того трюка, который она выкинула с туалетом.

Поворачиваясь к ней лицом, я запускаю руку в карман за ключами, приближаясь к решетке ее камеры, и, клянусь, вижу, как она вздрагивает в ответ. Она более пуглива, чем обычно, и осознание того, что ее напугало, останавливает меня на полпути.

Первое, что я замечаю, — это темную полоску засохшей крови на ее пухлой нижней губе, там, где рассечена кожа. Я немедленно опускаю взгляд, окидывая ее беглым взглядом, чтобы оценить любые другие признаки травмы, и именно тогда замечаю темно-фиолетовый кровоподтек на ее левом запястье в виде характерного отпечатка пальца. Я точно знаю, что не оставлял этих следов — во-первых, я ранее обхватил ее рукой за горло, а не за запястье; и во-вторых, у меня нет привычки грубо обращаться с женщинами, если только это не для нашего взаимного удовольствия в спальне.

Мой пристальный взгляд снова встречается с ее, глаза сужаются, когда я рычу:

— Кто это сделал?

Луна издает горлом насмешливый звук, закатывая глаза.

— Как будто ты не знаешь, — горько хрипит она.

Мои руки сжимаются в кулаки по бокам, и я медленно делаю глубокий вдох, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. Ключи от камеры впиваются в мою ладонь, и боль в голове усиливается от усилий сдержать свой гнев. Выдерживая ее пристальный взгляд, я спрашиваю снова: