Я резко торможу, почти заваливаюсь назад, потому как Костя хватает застежку моего бюстгальтера и, натянув резинку, удерживает как будто бы в стреноженном положении.

— Отпусти! — дергаю плечами.

— Я помогу? — муж шепчет мне в макушку. — Не злись, пожалуйста. Я дурачусь, но все прекрасно понимаю. Пахнет алкоголем, да?

Все равно ведь снимет. Пусть берет!

— Мне все равно.

— Ась, ничего не будет, но, — запустив под ткань горячую ладонь, расстегивает крючки и опускает половинки спинки, — дай, я хоть полапаю тебя. Мои малышечки, — Костя мягко накрывает одну грудь, бережно толкая в затылок сына. — Прости, Тимоша, но это что-то невообразимое. Вырастешь, барбос, — узнаешь!

А у меня, похоже, намечается дилемма? Сказать или не сказать ему о том, чем я намерена заняться с завтрашнего дня: четко сформулировать причины, представить имеющиеся варианты, обозначить будущие возможные выгоды и постараться убедить его, что это важно, важно для меня, потому как я отчаянно хочу встать на ноги и добиться пресловутой независимости, к которой всю жизнь шла; стать достойной, соответствовать новому статусу, а главное, сбросить вросшие корнями клички, которыми нас, сиротских беспризорников, наградила золотая шлюха, когда вопила с пеной у размалеванного рта:

«Дармоеды, жалкие бродяжки, доходяги, ущербные ублюдки, бастарды, отказники… Что ты смотришь, белобрысая девка? А ну, пошла!»

Сын косится недобрым глазом на зардевшегося от важности и гордости Фролова, Юрьева рассматривает носки своих туфель, Ромка гипнотизирует её приподнятый из-за наклона головы затылок, покрытый шелковым платком, а я перебираю пальцы Аси, прокручивая нежные суставы.

— Не волнуйся, тихо-тихо, — шепчу, не обращаясь напрямую к ней. — Тимофей прекрасно держится. Еще ничего не началось, а ты его уже на долгую и счастливую жизнь в браке с кем-то отрядила. Ася, он мужчина, пусть и молочный пока, но его взросление — вопрос лишь времени. Ты что-то затеваешь? Я успею перехватить тебя или ты нырнешь угрём в купель вместо сына?

— Он сейчас заплачет. Посмотри, как надувает губки.

Не уверен, что пальма первенства в этом деле будет передана одетому в белоснежную крестильную рубашечку ребёнку, скорее, его мать устроит в церкви водопад.

— Ей-богу, Ася, нас попросят удалиться. Ты же понимаешь, что…

— Я никуда не уйду, — дергает рукой в попытках вырваться. — Мне больно и неприятно. Не делай так, пожалуйста.

Хм! В чем дело, синеглазка, волнуешься и почти не контролируешь себя?

— Почему Саша? — сквозь зубы говорит и полосует жутким взглядом стоящую перед нами мужскую спину, затянутую в белую рубашку.

«Саша»? Вот это да! Серьезно, что ли? С каких это пор писюша попал в разряд столпов почти аристократического общества?

— Ромка взял самоотвод. Ты забыла, что ли? — почти не раскрывая рта, ей отвечаю. — Скажем так, он уступил пока еще жене в последний раз. Ты что-то имеешь против? — обращаюсь к ней лицом. — Мне казалось, что мы обсудили его кандидатуру на вчерашнем семейном совете. И если мне не изменяет память, то возражений с той стороны стола, — киваю на Тимошку, — впрочем, как и с твоей, не поступало. Ты дала добро, Ася. К чему сейчас вопрос о том, что «почему»? Все просто: он почтет за честь, а наш мелкий получит в постоянное пользование крутого папу, хоть и крестного. Наш Александр — прекрасный человек, с ним никогда не было проблем в вопросах исполнительности и обязательности. И бонусом, конечно — с ним не бывает скучно. В конце концов, он бухгалтер, счетовод, финансист и аудитор. И все, между прочим, в одном флаконе. Более того, Шурик неоднократно намекал, что хотел бы попробовать себя в этой роли, видимо, репетирует, подготавливает почву, нарабатывает опыт отца, пусть и не в общепринятом смысле этого слова. Аська, ты нервничаешь и злишься? Вымещаешь недовольство на моем финансовом партнере? Уставный капитал содержит его часть — это просто к слову и тебе для справки, так что ты с грубыми выражениями завязывай и веди себя осмотрительнее, соблюдая правила предосторожности и приличия. Фрол, конечно, терпеливый человек, — добавить бы еще «и чересчур настырный», — но всему есть предел. Он ведь может оставить нас без средств к существованию, женщина. Не заплатит мне премию в конце месяца, например, подведет под штрафы фирму, профукает прибыльный контракт, погребет контору под ворохом неоплаченных счетов или еще чего подобного, или найдет, к чему придраться и властно перекроет денежные потоки. Как тогда желтенький Цыпленок запоет?

— Я не злюсь, — внезапно рокирует гнев на милость. — А разве он способен на такое? Ты говорил, чтобы я не обращала внимания на то, что Саша говорит, мол, это все несерьезно и зачастую просто шутка, а сейчас…

Так одно другому не мешает. Сначала он улыбается тебе, подставляет ушко, ластится, заглядывает в глазки, а потерпев фиаско, например, на личном фронте, способен на небольшую пакость с будущим заделом на холодную месть с кинжальным поворотом.

— Вполне. Однако стоит наступить на его любимую мозоль, как незамедлительно рискуешь получить отличную ответку. Поверь, он не заставит себя ждать. Так что не раздражай его. Шурик, один раз оседлавший неуправляемого коня, становится на о-о-очень продолжительное время безбашенной скотиной с безумными глазами, налитыми кровью, напичканной под не балуйся норадреналином. Лучше его не раздражать. Он, понимаешь ли, в чувства с трудом приходит. Угу?

— Шутишь? — жена заглядывает мне в лицо, разыскивая потерянный по недоразумению зрительный контакт.

— Нисколечко. Я, вероятно, подытожу?

— Как хочешь, — Ася глубоко вздыхает и поправляет спадающую с головы косынку, при этом перебрасывает две толстые косы себе на грудь и, защипнув между пальцами кисточки, начинает прокручивать их вокруг своей невидимой оси.

— Протокол вчерашнего заседания подготовлен, подписан и закрыт. Мы проявили единогласие в одном вопросе, вынесенном на вчерашнюю повестку дня. Ольга Юрьева — крестная мама, а Александр Фролов — крестный отец. Всё, точка!

Черт побери, почти, как дон, глава той самой мафии. Да и все равно. Жена, конечно, покривилась, потом еще разок напомнила о том, что Фрол решил ее покорить и развести с законным мужем, но под конец моей убедительной речи все-таки сказала «да». Так что:

— Решилось все в последний момент, Костя. Видимо, я переволновалась, — круговыми движениями массирует себе живот, уложив ладонь на талию, осторожно придавливает правый бок, болезненно кривится и негромко шикает.

— Что-то болит? — я настораживаюсь и подаюсь слегка вперед.

— Живот тянет, — мгновенно отнимает руки.

— Справа?

— Это не аппендицит, — бухтит под нос и сильно скашивает левый глаз. — Все нормально.

— Снова несварение? — прищурившись, выдвигаю затертую до дыр простую версию.

— Снова? — теперь как будто бы ей выпадает честь продемонстрировать недоумевающий от моего предположения взгляд.

— Ты здорова?

— Сейчас пройдет. Просто волнуюсь.

А на вопрос-то не ответила.

— Ася, у тебя что-то болит, и ты что-то от нас с сыном скрываешь?

— Ничего страшного.

Тот случай, когда не рад, что не ошибся.

— У врача была?

— Да, — смотрит прямо, демонстрируя мне болью искривленный профиль.

— Что он сказал? Назначения? Рекомендации? Препараты? Рассказывай, я ведь слушаю.

— Потом поговорим.

Потом? Очень надеюсь, что разговор произойдет хотя бы в этой жизни.

— Так некрасиво, — теперь она почти хрипит, довольно резко, однозначно злясь. — В последний момент не отказываются. От крестин вообще не отказываются. Плохая примета!

— Вопрос здоровья по-прежнему открыт, Красова. О кобелиной непорядочности Ромки поговорим немного позже. И потом, я, конечно, старше — с этим трудно спорить, но в маразм пока еще не погрузился. Что происходит? Что сказал доктор?

— Это женские проблемы.