— Я просто оговорился. Черт возьми! — муж дергает губами и, похоже, начинает заводиться. — Блядь, — шипит и отворачивается.

Сколько можно? Сколько это будет продолжаться? Это прекратится до моей кончины или я так и не дождусь уважения от него?

— Привет, шеф, — Роман обходит заметно замедляющуюся женскую фигуру, при этом прихватывает ее кисть, до хруста — как мне кажется — сжимает мягкие суставы и подтягивает женщину к себе. — Ася, здравствуйте!

— Добрый день, — с наигранной улыбкой отвечаю.

— Оля, как дела? — задавая простой вопрос из вежливости, Костя обращается к чужой жене.

Натянутость в их общении видна невооруженным взглядом. Странная — это безусловно! — женщина, почти не раскрывая рта, хрипит приветствие и прячется за спину мужа.

— Мы за тобой соскучились, Ольга Юрьева.

— Костя, — мотает головой Роман, при этом странно выгибает шею, словно принимает оборонительную стойку для незамедлительного отражения атаки того, кто вовсе не намерен нападать, но под его горячую руку необдуманно попался.

— Давно не виделись, — Красов плотоядно скалится, но я все же отмечаю, как он сильно нервничает и будто прикрывает сына, выставляя нас вперед.

— Все хорошо, — тихо отвечает определенно испуганная женщина.

— Гуляете? — а Костя продолжает разговор.

— Решили выбраться на свежий воздух.

В этой паре, по-видимому, разговаривает только муж, а вот жена не имеет, к сожалению, голоса или лишена за что-то закрепленного Конституцией простого права на свободное словоизвлечение.

Эта встреча странна и удивительна… Мы кружим вокруг женщины, которая намеренно избегает какого-либо общения. Она сжимается, опускает плечи, направляет их вперед, прячет грудь, выгибаясь всем хребтом…

— Это пытка, Костя? — я, наконец-таки, решаюсь на прямой вопрос после того, как мы расходимся в противоположные стороны. — Что вы делали? Это грубо и бессмысленно.

Я осмелела? В чем причина случайно подкатившей храбрости? Это злость? Обида? Простое недовольство? Муж грубо издевается надо мной…

— Пытка?

— Ты издевался над этой женщиной при ее муже. Показывал власть? Носом погружал своего друга, этого Романа, в кучу дерьма неизвестного происхождения? Зачем? Очевидно ведь, что женщина тебя боится, а ты…

— Ася, ты что?

— Ася? — я громко хмыкаю. — Значит, ты все-таки в курсе, как меня зовут, — последнее выкрикиваю и хлопаю руками, словно бью подрезанными крыльями. — Это экзекуция? Суровое наказание? Только вот за что? Я подарила тебе сына. Я мать, в конце концов…

— Послушай… — обхватив меня двумя руками, стягивает ободом тело, вынуждая сына крякать, хныкать и скулить. Костя поворачивает меня лицом к морю и прижимает к себе.

— Осторожнее, жена, позади тебя наш ребенок. Ася, я не специально. Слышишь?

— Мне понравились цветы, понравилась сегодняшняя ночь, не потому что ты трогал меня, а потому что ты был нежен, ласков, ты… А теперь опять! Она настолько хороша? Хоть бы одним глазком посмотреть на эту женщину. Тебе не нравится мое имя? Увы! Ничего не могу с этим поделать. Какое есть! Это неуважение, Костя.

Это, черт возьми, банальное неуважение и невнимательность. Возможно, пофигизм или все же издевательство. Господи, как это мерзко! Глупая! Я все еще прошу любви…

— Я буду извиняться за каждую оговорку. Хочешь? — не шепчет, но спокойно говорит мне в ухо. — Хочешь? Отвечай!

— Нет.

Хочу, чтобы не оговаривался! Не будет ошибок, тогда и извиняться будет не за что.

— Юрьевой не хватает общения. Она закрылась в четырех стенах и измывается над собой, при этом уничтожая Ромку. В чем пытка, Красова? В чем?

— Тебе какое дело?

Следил бы за собой! Не могу-у-у-у-у!

— Не злись, — укладывает подбородок мне на плечо. — Чувствуешь? — упирается пахом в мои ягодицы.

— Сына задавишь! Нет, ничего не чувствую, — при этом я сильно дергаюсь и отклоняюсь, подаюсь вперед, почти сгибаюсь пополам, потому как сильно вырываюсь. — Отпусти! Ой! — теряю равновесие и лечу вперед своим лицом.

Галька, крошка из ракушек, морской песок впиваются мне в ладони и колени. Я сильно морщусь чуть-чуть от боли, но сильно от обиды, и жалобно стону.

«Я тебе завидую, Ступина» — так на прощание мне сказала Лерка, когда, притянув к себе, шептала в ухо важные слова, ради которых попросила оставить нас вдвоем наедине. — «Счастливый, видимо, билет. Бог точно есть! Тебе повезло, солнце. Я не преувеличиваю, Асенька. Твой Костя — крутой мужик!».

И все! Чему же здесь завидовать? Чему же? Участь ведь весьма и весьма неутешительна. Я обычная замена, суррогат, вынужденная мера, вероятно, но уж точно не любовь.

Мужской спокойный голос хрипит мне прямо в ухо:

— Ася, что с тобой?

Что такое? С ним все в порядке? Чего он на меня уставился, словно видит в первый раз? Вернее… О, Господи!

— В чем дело? — цежу, растаскивая зубами фильтр сигареты.

— Порезался, когда брился? — Фролов кивком указывает на мою щеку, которую я как будто прячу, по крайней мере, эту половину своего лица стараюсь держать в тени, и как говорят, не отсвечивать тем, что там ярко полыхает и чуть-чуть сочится. — Бандитская пуля, шеф? Или самолет заходил на посадку, а ты, как тот сантехник-неудачник, раззявив рот, стоял и создавал преграду для сверхзвуковой машины? Чирк — и у тебя глубокий шрам на нежной коже. М-м-м? Больно? Комарик прокусил твою щетину? — с причмокиванием затягивается никотином.

— На хер пошел… — шиплю, не раскрывая рта, зато сильно вздергиваю губы, демонстрируя ровный ряд зубов.

— Э-э-э-э, как некультурно, Костик. С кошкой, что ли, дрался? И чего вы там не поделили? Ты нассал в ее лоток, а потом, закапывая влажную гранату, разбросал наполнитель, попав ей катышками в глаза, рот и маленькие уши? Наследил на кухне, когда не снял грязные ботинки, крышку унитаза не опустил, натрусил бровями в суп, бзднул в душевой кабине, когда вы с киской вместе там находились? Она мне все больше нравится, боссик. С характером ягнёнок. Не хочет быть зажаренным — и это истина! Захочешь жить — еще не так начнешь вертеться. Ей то ли вертел не подходит — слишком толст и не глубоко буравит, то ли…

— Ты больной? — подмигиваю Сашке. — Я действительно порезался, когда брился.

— И так расстроился, что не стал дальше продолжать и приперся на работу с нечёсаным лицом? — круги рисует указательным пальцем, виртуально обводя мой необлагороженный овал станком.

Ему, в сущности, какое, к черту, дело?

— Вердикт — барабанная дробь — громогласная декламация женщины-судьи: «Виновен — сто процентов! Твоя малышка располосовала от души. Имела право и, очевидно, силу». Это жесткий секс, что ли? Ты на старости лет башкой поехал? Я ставлю только лишь на это. Ну же, какова цена? Пару лямов или не стоит раздевать Котяна до трусов. Ему ведь маленького Тимофея поднимать и выводить в грозный свет. Так что там было? Бритва, огнестрельный арбалет, снятый в прошлом веке с производства и выведенный из эксплуатации французский, черт возьми, Конкорд, или…

Жена показала силу и разукрасила мне лицо, когда хлестала по щекам за то, что не тем именем уже в который раз назвал засранку. Она, пиздец, неуправляемая стерва: ни на шутку разошлась вчера и продемонстрировала бешеную силу. С таким бы рвением козу отправить на колхозные поля обрабатывать чернозем от надоевших сорняков и прочих неугодных сельскому хозяйству растений. Ася шипела, хрипела, плевалась, но… Ни одной слезинки не проронила. Твою мать! Вот это самообладание и долбаная гордость, которую стервоза не умеет отключать. Видимо, государственное воспитание не предусматривает бережное обращение с живой мебелью, потому как жена не владеет этим навыком не то чтобы в полной мере, она вообще не знает, что значит контролировать себя и собственную силу.

Вообще!

Совсем!

— Поругались, Красов? — теперь он переходит на странный шепот, направляется ко мне верхней половиной тела, принюхивается, изображая заточенную на дикую охоту псину, скалится, как долбоеб, и наконец отваливает, выдохнув набившие оскомину слова. — Я так и знал!