— Не отходи от нас, — киваю на маленького парня, поющего про что-то важное и непостижимое в этой странной жизни.

И не забудь сказать мне в подходящий по регламенту момент:

«Да! Я на все согласна, мой господин! От меня тебе вечная любовь, внимание, нежность и еще, конечно, долбанная ласка!».

— Мне очень нравится твое платье, — все-таки решаюсь похвалить и вкус, и выбор, и фасон, и работу, которую нам придется после обсудить, когда наступит нужное мне время.

— Спасибо.

— Задерживаться не будем. Быстренько распишемся, пару часиков посидим за столом и поедем домой. Поняла?

— Да.

— Что с его едой? — приподнимаю сына.

— Я взяла, — повернувшись, рукой указывает на машину. — Там, в детской сумке, все есть.

— Хорошо.

Я нарезаю ей задачи, раскидываю поручения, и специально понижаю до предупреждений тон?

— Держись возле меня.

— Я…

— Сашка — местный ловелас. Он не заинтересован в серьезных отношениях, а Роман давно женат.

— Я…

— У тебя через несколько минут будет на этом пальце, — обхватываю правую кисть и безошибочно цепляю нужную фалангу, — обручальное кольцо и клятва служить своей семье и быть покорной, любящей и терпеливой с мужем.

— С тобой?

Пошутила? Ну-ну!

— Ты здесь, — обвожу рукой пространство, — еще кого-то видишь? Предложения сыплются на тебя, как из рога изобилия? Не успеваешь отбиваться? Что за…

— Нет, — убирает томную улыбку с ярких пухлых губ.

Вот и хорошо!

Ничем не примечательная церемония, стандартный протокол, обычная история. Это, на секундочку, мой третий к ним сюда заход. Странно, что я еще не получил по случаю торжественного события какую-нибудь поощряющую на новые начинания-свершения суперскидку. Государственный регистратор произносит важным тоном торжественную, затертую до дыр, немного пафосную речь, затем, естественно, обращается к нам, просит каждого ответить на вопрос о добровольном желании вступить в непростой союз и создать новую семью. Без лишнего кокетства на все согласием отвечаем. А вот когда дело доходит до традиционного поцелуя уже «обвенчанных» законом молодых супругов, я почему-то застываю ледяным болваном перед улыбающимся мне простым лицом и не решаюсь запечатать алый и манящий рот сочным и очень жадным поцелуем.

— Горько! — шипит откуда-то Фролов. — Красов, ты чего?

— Можно? — провожу костяшками по покрасневшей женской щечке. Кольцо блестит и обжигает кожу. Ася вздрагивает, но не отстраняется. — Ты согласна?

— Да, — взмахом ресниц все подтверждает…

«Объявляю вас мужем и женой» — засело прочно на подкорке. Простое предложение я целый вечер на повторе в голове гоняю и кручу. Теперь нас трое: я, она и маленький сынишка. Последний, между прочим, очень плодотворно провел этот праздник: успел поесть, потом естественно опорожнить и мочевой пузырь, и маленький кишечник, затем погулить и попеть, степенно рассказать парням о том, что видел, вцепиться Ромке в воротник рубашки и засандалить пяткой во Фроловский бок…

— Уснул? — сейчас смотрю на высокую фигуру в коротеньком белом шелковом халате, стоящую перед вытянутым по вертикали зеркалом возле моей кровати. — Ася? — обращаюсь к той, кто не считает нужным мне ответить. — Ты как? Всё хорошо?

— Угу.

Она вдруг низко опускает голову и, подцепив дрожащими пальцами запАх, опускает лиф домашнего платья, обнажая спрятанную в просвечивающий лифчик налитую, большую грудь.

Приглашает? Хочет? Или желание неумело изображает?

— Не надо!

Подхожу вплотную к ней и останавливаюсь в точности перед женским носом.

— Не надо, слышишь? — возвращаю на то же место тряпку.

— Я… Что-то не так? — хрипит в мое плечо.

— Я сам! — сглотнув, от неприятного осадка сильно морщусь. — Давай чуть-чуть помедленнее.

— Хорошо, — шумно, словно обреченно или безнадежно, выдыхает.

— Если тебе неприятно, то это необязательно. Будет тогда, когда почувствуешь, что готова.

— Уже жалеешь, да? — вскидывает голову, задирая высоко свое лицо. — Я хочу, хочу, хочу, — выставляет подбородок и кривит губы, боится, видимо, случайно расцепить сведенные крепко зубы, чтобы случайно не пропустить удар, которого с огромным нетерпением ожидает.

— Идем в кровать, — целую в основание прохладной и покрывшейся роем маленьких пупырышек тонкой шеи, мягко разворачиваю ее и уверенно приложив ладонь к упругой заднице, подталкиваю к уже разобранной постели. — Выбирай сторону, — хочу добавить «Юля», но мгновенно осекаюсь и, захлебнувшись именем, закашливаюсь и хриплю, — ж-ж-ж-жена!

Это перепутье? Трудный выбор, сверхважная дилемма? Сложное условие и разветвляющийся итог, полученный в результате громоздкого решения? Пока она мнется и крутит головой, подбирая край, я, стоя за ее спиной, нервными и рваными движениями стаскиваю с плеч рубашку, откидываю в сторону и прикасаюсь пальцами к ремню.

Поторопился? Напугал? Сглупил? Или резко что-то снял? Девчонка поворачивается ко мне лицом и опускает взгляд, при этом точно попадает в то сволочное место, которое определенным образом голосит о том, как сильно:

«Я тебя хочу!».

— Ты сказал, что брак не будет фиктивным и предупредил, что намерен спать со мной…

Мне бы поправить то простое предложение на что-то из разряда:

«Я любить тебя хочу!».

— … когда захочешь. Это значит, что я…

— Ничего не значит. Настроение тогда было не очень. Грубо высказался. Не каждый день мне сообщают приятную новость о том, что я стал папой.

— Но потом ты сообщил, что хотел бы узнавать меня. Однако все это возможно и произойдет исключительно после росписи. Я тут подумала и…

— И? — сощуриваюсь и внимательно за ней слежу.

— Мне нечего рассказать о себе.

— Но ты все-таки начнешь, — зачем-то зажимаю между пальцев мочку с дырочкой и отсутствующей там сережкой, придавливаю мякоть и, потирая медленно мягкий хрящ, направляю к ней свое лицо, — а я продолжу. Идет? — кончиком языка пробую на вкус розовое ушко и сразу же дурею от того, что делаю.

— Идет, — поджимает плечико, задушенно и чуть-чуть кокетливо смеется. — Щекотно.

Наверное, это означает, что ей со мною хорошо? Надеюсь, что с последним не ошибся, иначе рискованное наше предприятие на незамедлительный провал с самого начала обречено.

*Иван Купала (7 июля) — народный праздник восточных славян.

— Ни за что не поверю, — смеется Костя, прикрывая рот рукой. — Извини, но это или совсем бессмысленно, и ты бравируешь, или хочешь произвести на меня неизгладимое впечатление. И знаешь…

— Ничего я не хочу и это правда! — вращая тазом, отползаю от него назад и чуточку подальше. — Не веришь?

— А что тебя смущает? — внезапно прекращает смех. — На язычок сейчас напрашивается «докажу»?

— По-твоему, я придумываю, кокетничаю и ломаюсь, чтобы казаться лучше, слабее, мягче или, может быть, глупее, чем я есть?

— Тебе, конечно же, виднее.

— Еще бы! — я сильно надуваю губы.

— Почему всем, без исключения, женщинам идет к лицу бешеная ярость и адский гнев? — куда-то в воздух то ли спрашивает, то ли авторитетно заявляет.

— Это не так, — к перечисленному надо бы добавить мои скрежещущие зубы и испускающие молнии глаза.

— Так, так! Ты изменилась в лице и даже стала старше. Но это тебя совершенно не портит, скорее, наоборот. Так бесит-злит моя реакция? Или я раздражаю? Черт! Мы ведь еще и дня, по-моему, не женаты.

— То есть ненависть и злость, как показывает практика, привлекают мужиков? — теперь я дергаю ногами. — Ничего не злит и ты меня ни капельки не раздражаешь, но я…

— Докажу, да? — а он почти катается от смеха. — Черт! «Мужиков»? О-о-о! Я однозначно наступил на чересчур больной мозоль. Ты моментально растеряла нежность, но стала наконец собой, когда решила доказать, что способна смотреть страху в глаза, ни разу не моргая?

— Я ничего не боюсь.