— Сейчас-сейчас, тише-тише, а-а-а, а-а-а, — переступая с ноги на ногу, укачиваю Тимку, собирающегося открыть свой ротик то ли для зевка, то ли для подачи голоска. — Скажите, пожалуйста, а где у вас продается мороженое?

— Мороженое? — Денис вдруг громко прыскает. — Ася, да Вы большая оригиналка! — теперь, похоже, он хохочет. Открыто, не стесняясь. — Черт! Извините. Вон там! — подмигнув, кивком указывает себе за спину. — Согласны или только после дегустации продукции?

— У меня маленький ребенок, Денис. Я могу…

— Понимаю, — теперь становится чересчур серьезным. — К сожалению, детский садик при магазине не предусмотрен ни правилами, ни санитарными нормами, ни законодательством. Дети не должны находиться на рабочих местах своих родителей, для этого есть специальные учреждения.

— Нет, — отскакиваю, как ужаленная.

— И это понимаю. Однако, есть выход, — почти крадучись наступает. — Рассказать или Вы категорично настроены против? Послушаете или молча к холодильнику проводить?

Мой сын не отправится ни в один из предложенных государством питомников для содержания малышей. Он получит достойное образование, когда пойдет в школу, затем, наверное, поступит в институт — что выберет и как захочет; а до этого момента Тимофей будет получать наши с Костей любовь и бережное внимание, по возрасту начнет общаться со сверстниками, которых встретит во время прогулок на детских площадках. Я не доверяю коллективному и бессознательному воспитанию. Наши дети никому не нужны, кроме нас самих.

— Моя мама — воспитатель детского сада, ясельные группы. Знаете, что это такое?

— Да, — укрыв головку малыша ладонями, сформировав живой раздутый купол, защищаю барбосёнка.

— Она уже на пенсии, Ася. Присматривает за Мишкой и…

— Я Вас не знаю, — мгновенно отсекаю, потому как прекрасно понимаю, к чему он клонит и на что толкает. По-видимому, я вынуждена буду отказаться от любезного и подозрительного предложения.

Они совершенно чужие люди для меня, а значит, и для моего ребёнка. Даже если познакомимся поближе и вступим в отношения стажер-куратор, все та же пропасть будет просто-таки непреодолимой. И меня — увы, наверное — не убедить аттестатом, сертификатом или дипломом о направлении и квалификации, которыми обладает его мать.

— Мы познакомимся в кабинете, если когда-нибудь туда дойдем, — условие как будто шепчет. — Послушайте, Ваш рабочий день будет начинаться с девяти утра и заканчиваться в час дня. Четыре часа! Негусто, да? Вы кормите?

— Нет, — отвечаю, словно прохожу опрос.

— Минус одна проблема. У нее огромный опыт и отменный послужной список, к тому же ей присвоена высшая категория в педобразовании, есть огромное количество медалей, орденов и грамот. В те времена это было очень модно. Моя мама — отличник образования и заслуженный воспитатель. Ее фамилия Яковлева, Алина Семеновна. Может быть, Вы слышали что-нибудь о ней?

Я ослышалась? Не может быть! Он ведь сказал:

«ЯКОВЛЕВА!».

«И отчество такое же» — шепчу безмолвно, не раскрывая рта.

— Простите, — давлюсь, пока пытаюсь проглотить несвоевременно подступившую к горлу желчь.

— Вам плохо?

— Анна Семеновна Яковлева. Вам что-нибудь говорят эти данные? Вы знаете эту женщину?

— Господи! — рванув вперед, Денис оказывается нос к носу передо мной. — У матери есть родная старшая сестра. У них большая разница в возрасте. Если не ошибаюсь, почти десять лет. Но они, к сожалению, не общаются. Так уж сложилось. Близкие и завистливые родственники, понимаете?

Мне почему-то кажется, что мама Аня — его:

«Родная тетя!».

Не могу поверить, ведь воспитательницу никто и никогда не навещал. Она умирала в гордом и осточертевшем ей до чертиков, проклятом одиночестве. Ни одна живая душа не удосужилась поинтересоваться состоянием ее здоровья. Это был опасный и почти всегда смертельный рак… Гадский рак сожрал любимую Анюту. Она держалась до последнего, но так и не произнесла ни единого неблагодарного или злого слова в адрес тех, кто, не стесняясь, поносил и проклинал ее. Наверное, мамочка неистово молилась, когда выгибала спину и корчилась в конвульсиях, переживая новый приступ ужасающей агонии. Ее крик до сих пор стоит у меня в ушах. Как же так? У нее, как оказалась, есть семья. Денис — ее племянник, а его мать — возможно, младшая сестра.

— Мы не общались, Ася. У тёти Ани был непростой характер. Родители, мои дедушка и бабушка по материнской линии, разделили детей при своем разводе. Аля осталась с мамой, потому что была очень маленькой и фактически не имела права голоса, а Аня сознательно выбрала отца. Я… Вы не возражаете, если мы все-таки пройдем в мой кабинет? Пожалуйста.

— Аня умерла, Денис. Анечка умерла восемь лет назад. Господи! — всплеснув руками, закрываю лицо. — Извините меня, пожалуйста. Это очень больно, — пищу куда-то вглубь себя.

— Ася? — он трогает мой локоть.

— Да-да? — поднимаю голову и встречаюсь с ним взглядом.

— Я видел тётю только на фотографиях. Вы думаете…

Я всегда ношу в кошельке маленькую фотокарточку, на которой мы с мамочкой изображены. Присев на корточки и прижавшись своей щекой к моей головке, с выставленной вперед рукой и по-утиному вытянутыми губами Аня указывает на что-то, сосредоточенное вдалеке.

— Это она? — развернув свой кошелек, показываю наш с ней один-единственный уцелевший снимок.

— Да, — Денис краснеет и отводит в сторону глаза. — Ася, я хочу поговорить.

— Я не дочь, — отрицательно мотаю головой. — Не подумайте, пожалуйста. Я никто Вашей тёте. Яковлева воспитала меня и вывела в люди, но не смогла удочерить. Закон никогда не был на ее стороне. Я как будто дочь, но только лишь по Аниному желанию. Ни на что не претендую, не стану подличать и строить козни. Мне ничего не надо…

— У Вас всё получится! Я настаиваю на том предложении, которое Вам делает наш торговый дом. Это замечательный опыт, поддержка, отличное начало и вдобавок превосходный коллектив, между прочим, молодой, дружный и очень постоянный. Вы должны согласиться! Мама будет только рада.

Странно! Странно, что парень с легкостью расписывается за мать.

— Итак, мороженое или?

Пожалуй, «или», тем более что я все-таки сюда самостоятельно пришла. Никто ведь не настаивал на моем трудоустройстве, это была полностью моя инициатива и почти заветное желание. За время вынужденного простоя, связанного с таким себе декретным отпуском, я соскучилась по трудовым будням. Возможно, кому-то это покажется странным или неоднозначным, но коротание ночей и дней с крошечным ребенком изматывает гораздо сильнее, чем дисциплинированное посещение рабочего места, на котором, между прочим, происходит общение и случается настоящая жизнь. Я люблю работать. Вероятно, это тоже мамина заслуга и ее «вина»…

— Вы сладкоежка, Ася? — Денис следит за тем, как тщательно я осматриваю содержимое холодильника.

— Можно и так сказать.

Но вообще-то муж обожает сладкое больше меня. У Кости просто-таки непреодолимая тяга к мёду и варенью. Хотя последнюю позицию стоит все-таки убрать. Из обожаемого стоит вспомнить черный-черный кофе и, конечно, воздушный белый хлеб, чей гигантский ломоть обязан быть намазан толстым слоем сливочного масла, поверх которого он, высунув язык, старательно и неторопливо выкладывает медовые лепестки, сформированные десертной ложкой. Как оказалось, до моего появления муж вообще не завтракал и не обедал дома, однако все это получал на рабочем месте после того, как сообщал о своих предпочтениях личному секретарю. Его Лилечка — услужливая молодая женщина, старающаяся абсолютно во всем угодить своему боссу.

«Ася, Лиля просто любит меня. Она верна мне, а я за эту безответную любовь вознаграждаю ее отличной премией. Так мы сохраняем наш баланс и не собачимся на рабочем месте» — когда об этом говорит, обязательно зажмуривается и смехом заливается. — «У нас с ней сильное и проверенное временем большое чувство!» — провоцируя, просто-таки доводит меня до бешеной трясучки. — «Ревнуешь, Цыпа?»