— Лёнчик? — теперь и я хихикаю. — Блин, ребята, я за этот час узнал столько о вас, что и не сосчитать на пальцах. Серьезно, что ли? Кота назвали Лёнчиком?

— У него были очень выразительные брови, Костя. Знаешь, такие кустистые, богатые, слегка завитые. Вообще-то мне казалось, что он регулярно вставлял в розетку пальцы и накручивал букли на наглой роже. А объективно, щедро природа сволочь одарила, — на последнем факте Колька сильно вздрагивает, вспоминая, видимо, как шерстяной его воспитывал во времена ухаживаний за его хозяйкой. — Обращайся, Костя, наш тандем всегда готов повеселить новоиспеченную семью, — теперь он тянет ко мне руку. — Брат, мы, наверное, пойдем, а то…

— Расскажите, пожалуйста, про кота, — канючит Цыпа.

Одна история — и все! И слава тебе, Господи, эта повесть оказалась не только веселой, но и, по моему персональному желанию, чересчур короткой…

Звезда! Звезда! Звезда! Ещё! Ещё! Ещё! Да их там слишком много. И все летят, летят, летят, и… Падают! Лёжа на спине и подняв руку, перебираю пальцами, играя на невидимом фоно. После того, как соседи покинули нас и убрались в свою конуру, естественно, проснулся Тимка. Малыш громко вскрикнул и стал мутузить свой матрас, пружиня о чехол носочками затянутые пяточки. Он растирал мордашку, выжимая слезки, выпячивал нижнюю губу и проталкивал свой кулачок, специально раздирая рот. Это зубки, черт возьми. Так педиатр Асе рассказал. Цыпа, сорвавшись с этого места, немедленно вернулась в дом, чтобы приготовить успокаивающую смесь и укачать клокочущего бурей парня, рассиживаясь на огромном шаре под названием фитбол. Между прочим, она все ещё там, в нашем доме, возле сына. А я здесь, один, слежу за звёздной гонкой и пытаюсь загадать желание, хотя таким особо не грешу.

— Что ты делаешь?

Увы, промашка с выводом: она уже, похоже, рядом. Возвышается фигурой надо мной и загадочно чему-то улыбается.

— Большая Медведица, Лев, Волопас, Гончие псы, Арктур, Орел, Альтаир, Крест, Лира, Малая Медведица, полярное светило, — пространно перечисляю то, к чему виртуально прикасается мой указательный палец. — Ты представляешь, женщина, а я ведь вижу ту крохотную, слегка замыленную звездочку возле ручки малого ковша, по которой в старину проверяли остроту зрения смотрящего. Иди сюда, — не глядя на нее, похлопываю ладонью по подстилке. — Он уснул?

— Да, — она обходит коврик и, расположившись ко мне спиной, внезапно запрокидывает голову. — Костя? — она следит за тем, за чем и я слежу?

Сезонное явление — грандиозный звездопад! Млечный путь — наш опоясывающий дом, который четко отображается лишь только в этом месте. Городское освещение на пляже, как известно, полностью отсутствует, а жалкие потуги придомовых фонарей не оказывают влияния на вселенское изобретение.

— Угу? — разглядываю гордо выставленную спину.

— Ты считаешь, что наше место — Центральный пляж?

Намекает, видимо, что не очень романтично?

— Не думаю, — мощно оттолкнувшись, принимаю вертикальное положение, располагая задницу на сильно скомканной подстилке. — Подай, пожалуйста, дровишки.

— Можно задать вопрос?

— Конечно.

— Твой отец не видел?

— Не видел? — тихо хмыкаю. — Черт! Говори прямо, Ася. Он был слепой. Носил специальные очки и наощупь передвигался в окружающем пространстве, когда его собака-поводырь устраивал продолжительную забастовку: то ли недожрал, то ли недогулял, то ли сучка на щеночков Пиратюню кинула, затребовав обязательные алименты. Гулял засранец основательно, — ехидно посмеиваюсь, вспоминая доходягу, виновато зажимающего между задними лапами свой хвост.

Берег засранец яйца! Отец грозился, что кастрирует бродягу. Устал, мол, получать от соседей жалобы на то, что блохастый мальчик шпилит кучерявую девчонку, которая, раскрыв петлю, течет.

— Всю жизнь, да? С рождения? — по-моему, она ему сочувствует.

Один вопрос — псу или отцу? Да-а-а, отменная дилеммка!

— С рождения — не уверен, но с детства — сто процентов. Он ослеп то ли в пять, то ли в шесть лет. Кажется, после перенесенной на ногах тяжелой болезни. Побочные явления от неправильного или полностью отсутствующего лечения приговорили к забвению его зрение. Но это, как ни странно, не помешало ему выучиться и получить диплом о высшем техническом образовании, потом жениться и родить меня. Я единственный сын, Ася. Вернее, его единственный, по матери — не знаю. Отец по образованию инженер-металлург, к сожалению, ни дня не проработавший в должности по любимой специальности. Наше государство не поддержало высокие стремления и наплевало на его права, как инвалида по зрению. Хотя он был толковым специалистом.

По крайней мере, так утверждал его институтский друг — Алексей Смирнов, родной дядька моей Юли.

— Значит, — она протягивает мне деревянные бруски, пытаясь заглянуть в глаза, — твой папа никогда тебя не видел?

— Не видел и этого, кстати, и не замечал. Зато точно знал, какой я из себя. Например, какого цвета мои глаза или как сильно искривлена носовая перегородка, а уж когда дело доходило до одежды, то папа всегда смотрел, я не оговорился, Цыпа, прямо в корень. Видимо, я испускал какие-то флюиды, сообщающие отцу, во что сегодня барбосёнок вырядился. Петр Красов — выдающаяся личность, жена, во всех отношениях. Иди ко мне, — раскрывая руку, указываю ей на бок, к которому неплохо бы прижаться.

— Он работал на маяке?

— Жил и работал, Ася.

— А где?

— Цыпа, тебе только в СК работать!

— Это секрет? — она пристраивается рядом, скинув балетки, подтягивает к подбородку ноги.

— Нет. Это старое сооружение, заброшенное и полуразвалившееся, — лукавлю и кое-что недоговариваю.

Я ведь продал отцовский дом. Продал свое счастье и за это, вероятно, личным поплатился.

— Когда я еще пешком под стол ходил, то место носило гордое название «Слепой маяк». Наверное, из-за того, что смотритель был такой же.

— Господи! — жена вытягивает шею и наклоняется слегка вперед. — Я хотела бы там побывать, Костенька. Отсюда далеко?

— Нет, Цыпленок. Мне жаль, но это невозможно!

Я передал свой старый дом другой семье, большой семье старшей дочери того же Алексея Максимовича Смирнова, Даше, Горовой по мужу. Отстроил ей там персональное гнездо, срубил хорошего бабла и на этом навсегда с ностальгией по давно ушедшим дням покончил.

— Почему?

— Это частная собственность, Ася. Там сейчас живет хорошая семья.

— В твоем доме? — обращается лицом ко мне.

— Он уже не мой. Все по закону. Собственность передана и документы оформлены. Уже давно. А маяк — местная достопримечательность во дворе просторного жилища, в качестве которого выбрана одна из хозяйственных построек на той территории. Не хочу, — сильно сглатываю, морщусь от подкатывающей тошноты и скрежещу зубами, проталкивая вглубь слюну, — об этом говорить. Идем купаться? — вожу ладонью по ее спине. — Дрожишь?

— Ночью?

— Вода всегда теплее в темное время суток. Не знала, что ли? За день толща прогревается, а во тьме неспешно остывает.

— Но конец августа на дворе, — она упрямится и чуточку, по-моему, сокрушается.

Не успела, да?

— И что? Это юг, женщина. Сентябрь — бархатный сезон. Не жарко и не холодно. Спокойно и без лишних масс.

— Я не одета, — дернувшись, пытается подняться, да только я ей этого не позволяю. — Костя?

— Никого нет, Цыпа. Раздевайся и…

— Что? — выпучивается, словно хочет лопнуть.

— Побудешь голенькой, — задрав на спинке женскую футболку, прикасаюсь к теплой нежной коже.

— А ты?

— Могу и так, в чем одет сейчас, но, если ты захочешь, то…

— Да.

— Да — хочу или да — побудь в трусах, красавчик? — подмигиваю и направляюсь к ней лицом. — Нас прервали, помнишь, детка? — смотрю на подрагивающие у меня под носом розовые губы, облизываюсь, а после стыкуюсь, насильно захватив весь женский рот.

Повысились у Цыпы требования, приумножились возможности, возросли аппетиты? Решается диктовать условия, и в поцелуе чувствует себя уверенней, особо не наглея, за собой ведет. Жена оглаживает мои щеки, бережно царапается и протяжно стонет, когда я нагло напираю, спускаюсь наглыми руками по талии, достигаю бедер и бесцеремонно сжимаю ягодицы, впиваясь пальцами в податливую мышцу, настырно проникаю глубже, вылизывая ей внутреннюю полость. Я, сука, с ног ее сбиваю, толкаю, заставляю падать, жестоко вышибаю землю из-под ног, лишая долбаной страховки и надежды на милость и спасение. Не буквально, безусловно, но от этого никому не легче. Она дрожит в моих руках и, кажется, постанывая, бессловесно заклинает не останавливаться и не обламывать ей кайф.