— Над тобой… Это ведь не тюрьма. В такое тяжело поверить.

— Меня уничтожали. Морально и, слава Богу, не физически, а заступиться было некому, там каждый сам за себя. Такой закон, такие правила. Хочешь жить — умей вертеться. Эту поговорку я понимаю, как никто. В том месте нас учат за жизнь бороться и по-звериному отстаивать свои права. Все эти возрастные группки похожи на стайки, сформированные с учетом темперамента и способностей к приспособленчеству. Детский дом — это настоящее ристалище, на котором маленькие души сражаются за предполагаемый или обещанный случайными умиляющимися посетителями уют. Меня не выбирали, Костя. Ни разу! Не подходила по параметрам.

Поэтому я в точности знаю, что такое пресловутое ТЗ!

— Что это значит?

— Во-первых, я девочка. А во-вторых, — запустив руку себе в волосы, цепляю пальцами уже немного слипшиеся локоны и вытягиваю, демонстрируя ему, — безжизненный белый цвет. Это не такая уж и редкость, конечно. Но «родители» — натуральные шатены или жгучие брюнеты вряд ли смогут объяснить своему любопытному и невоспитанному окружению, как у них получился не совсем форматный ребенок. Голубые глаза, светлая кожа и такие же по цвету волосы, как это ни странно, играли против меня и не прибавляли соответствующих очков и возможностей в обретении маленького счастья.

— Ты очень легко об этом говоришь и так спокойна. А кто-нибудь об этом знал? Знал, что с тобой нехорошо обращались, что тебя терзали, что издевались? Жалобы, например? С кем можно было это обсудить?

Тепличный… Тепличный, хоть и сильный человек!

— А это не секрет! — выставляю подбородок, при этом, по всей видимости, транслирую слишком грубый вызов на лице, потому что Костя немного отстраняется. — Когда ты предоставлен сам себе и дела никому нет до того, сможешь ли ты отстоять себя, приходится быть сильным и не сдаваться на милость страху. Тактичность — не твое положительное и выдающееся качество? Буду знать, буду знать, — качая головой, бормочу и бегаю глазами по обнаженной мужской груди.

— Спрашивай! Твоя очередь.

Он выдает карт-бланш? Не сглупить бы и не пропустить удар. Вот я, собравшись с духом, и задаю, по моему мнению, простой вопрос:

— Ты долго был в браке со своими женами?

— Ты действительно наивна или просто зла? Не хочешь что-нибудь другое узнать? О бывших ведь не говорят. Считается плохой приметой и характеризует того, кто об этом спрашивает, как очень неуверенного в себе человека.

А я этого и не скрываю. Но все-таки ни то, ни то и даже не вот это. Но он, похоже, немного вышел из себя.

— Что ты заряжала про бестактность, когда отбрыкивалась от моих вопросов о своем сиротском прошлом?

— Ты постоянно оговариваешься, вот я и подумала…

— Недолго, — на этом, видимо, откровенный разговор закончен. — Но этого хватило, чтобы называть впоследствии тебя чужим именем.

— У меня и своего-то нет, — хихикнув, тут же затыкаюсь.

— В каком смысле? — Костя тянется ко мне, а когда его рука касается моего лица, мужские пальцы начинают приятно щекотать подергивающиеся нервной судорогой щеки. — Рассказывай уже. Пришло время исповедоваться. В конце концов, муж должен знать, кто есть эта женщина. Что там по скелетам, Ася?

— Так лихо распорядилась судьба. Асей меня назвала одна замечательная женщина, от юбки которой я ни на шаг не отходила. Такой, знаешь, маленький хвостик, в скрупулезной точности повторяющий за своим объектом обожания каждое его движение и неуклюже вписывающийся в траектории, описываемые этим человеком. Я была преданна только маме Ане, Костя. Первая буква ее имени совпадает с заглавной моего. Анна Яковлева…

— «А» и «Я»? — транслирует слабое предположение, при этом попадает точно в цель.

— Да. Семеновна — ее отчество. Вот тебе и недостающая «С». Ты спрашивал про полное. Его нет, — недовольно хмыкаю. — Просто Ася. Кошачья кличка, кажется? Да?

— Почему? — он с небольшим нажимом водит подушечкой пальца по моему лицу.

— Что почему? — отмахиваюсь в намерении сбросить его руку. — Не надо!

— Неважно, не отвечай.

— Временами я люблю свое имя, но чаще хочется вырвать ту страницу в паспорте, на котором пропечатаны прОклятые данные. Февраль — месяц моего рождения. Потому что эту девочку нашли одним очень непогожим днем, который случается по астрономическим причинам только раз в четыре года.

— Двадцать девятое февраля?

— Угу. Мне нравится считать, что я становлюсь немного старше только лишь тогда, когда планету посещает високосный год. Но, скорее всего, я родилась на несколько дней раньше. Плюс-минус! Кого это, в сущности, волнует? Но каких-либо сведений о биологических родителях я не имею…

— Ты хотела бы о них что-нибудь узнать?

— Намекаешь на свои возможности? — по-моему, я ему подмигиваю и таким легким поведением к чему-то призываю. — Способен на многое, можешь всё? Не знаю. Хочу? Не хочу? Скорее нет, чем да. И потом, зачем? Я ведь выросла, уже стала мамой и несколько часов назад вышла замуж за тебя.

— Считаешь, что устроилась? Это все, о чем мечтает женщина? Никаких желаний, возвышенных идей, почти недостижимых целей? Ты не стремишься, например, завоевать весь мир?

— Нет, не стремлюсь. О мечтах не люблю распространяться, потому что, вероятно, суеверна. Расскажу о планах — Бога рассмешу. Это тайна…

— От мужа?

— В том числе!

— Ты не проста, Ася Олеговна, — Костя цокает языком, покачивая головой.

Это комплимент? Он радуется, доволен, что у его женщины в жизни, помимо шмоток или чего подобного, есть то, что недоступно ни для понимания, ни для осязания. Конечно, я к чему-то сокровенно важному стремлюсь. Безусловно, опаздываю и хожу окольными путями. Продвижение к счастью, к сожалению, не проходит по короткому пути. Так сложилось, что уже целый год я больше не принадлежу себе:

«Сынок, сынок, сынок…».

— Но у меня нет таких возможностей. В поисках родителей я вряд ли смогу что-то раскопать. Всего лишь интересуюсь твоим мнением. Итак?

— Не стоит об этом даже беспокоиться, поскольку я не вижу смысла в теплых встречах с тем человеком, который выкинул меня в картонном ящике на свалку. Скажи… Ответь! Но только честно. От меня воняет?

— Что? — он широко распахивает глаза и, кажется, недоумевает. — Нет. Что ты несешь?

— Ты знаешь, иногда кажется, что тот противный запах намертво забрался мне под кожу, въелся, заполнил полости, проникнул в каждую вену и артерию, просочился в сухожилия, навечно отравил жуткой гнилью кровь и сделал непригодным для использования мое тело.

— Что с тобой?

— Я не люблю разговоры на такие темы — слишком рана глубока, но ты настоял и вынудил. Всё, всё, всё!

— Эта Анна Яковлева… Лучше расскажи о ней. Эта женщина тебя любила? — обхватив меня за плечи, он вдруг силком подтягивает к себе. — Не упрямься, иди ко мне.

Не знаю, но она была всегда внимательна и очень терпелива.

— Ты плохо себя вела? Капризничала и строила неприступную царицу?

— Мне тяжело об этом судить. В конце концов, я была ребенком, жалкой подопечной, случайно вылупившейся человеческой личинкой, получившей супершанс на жизнь. Понимаю, что говорю о себе в негативе и с пренебрежением, но с правдой трудно спорить. Такие дома — живые язвы на теле добропорядочного общества в цивилизованном государстве.

— Это грубо, жена.

— Значит, я грубая и злая, — произношу, почти не раздвигая губ. — Однако я точно помню, что всегда хотела ласки и любви. Вероятно, это жалкий остаток, возможно, атавизм, настойчиво взывающий о спасении тела и души. Я их, сейчас мне кажется, выпрашивала, клянчила, просила милостыню, как маленькая попрошайка. Думаю, что подобной беспривязностью многих раздражала. Еще бы! Представь, что рядом крутится малявка, заглядывающая тебе в лицо. Как бы ты поступил?

— Не знаю, — прикрыв глаза, мне отвечает.

— Накричал бы?

— Зависит от того, как ты просила. Если продемонстрируешь, то я смогу конкретнее ответить на поставленный вопрос.