Нет уж! Хватит! Я в той жизни хорошо напресмыкалась. Он не дождется того, о чем просит, скрывая темный взгляд.

— Всего лишь хотела по вечерам скручиваться в жесткий бублик у теплого бока, слышать только низкий, но мягкий и спокойный, голос, смотреть на мир глазами этой женщины, дышать с ней в такт. Она была мудрым, но глубоко несчастным человеком…

Своих детей, как, впрочем, и мужа, у доброй Яковлевой не было. В ответ на все вопросы о семейном положении «мама» загадочно улыбалась и глубоко вздыхала, и выдерживая определенную паузу, обычно резюмировала тем, что у нее слишком много непослушных воспитанников, каждому из которых она хотела бы уделить максимум своего внимания. А будь у нее, например, полноценная семья — муж и выводок непоседливых детей — заветное желание обнять всех страждущих никогда бы не исполнилось. Так что:

«Все только к лучшему, цыпленок» — с улыбкой отвечала и гладила меня по голове.

— У тебя были мальчики? Поклонники или ухажеры? Наглые козлы?

— Мне кажется, ты определенно знаешь на свой вопрос ответ.

— И все же?

— Нет.

— Почему? — целует в плечо и вместе с этим стягивает простынь, которой я спасаюсь от него.

— Не знаю. Наверное, я им не нравилась.

— Не нравилась ты или они тебе не нравились?

Есть существенная разница?

— Все вместе.

— Хм! — обводит контур обнажившегося полушария, ногтем царапая и потирая вздыбленный сосок.

— Я… Я… Наверное, не хочу. Вернее, не готова. Ты сказал, что с этим можно подождать. Передумал?

— Вот ты и боишься, трусиха. Этот ужас, по всей видимости, тебе не по плечу?

Костя целует мою шею, а я вместо погружения в сладостное наслаждение, прислушиваюсь к звукам, которые не доносятся, как я не стараюсь, напрягаясь, из детской рации, подмигивающей ярко-голубым светлячком маленького индикатора.

— Я сейчас приду. Прости, — выворачиваюсь из его объятий, подбираю свой халат, и на ходу пропуская руки в рукава, вылетаю пулей из нашей спальни, перед этим зайцем выпрыгнув из супружеской кровати…

Сынишке уже немногим больше, чем три месяца, но он все так же просыпается по ночам с банальной просьбой о кормлении, которое я ему, приставив руку к голове, естественно предоставляю. Тимка причмокивает и крякает, пока мусолит соску на бутылочке с теплой смесью, которую уже любит и даже ждет. С закрытыми глазами, малыш активно двигает губами, проглатывает и тут же хлопает ручонкой по моей груди, требуя добавки. Такой вот маленький обжора и хитрый обормот.

— Всё? — губами трогаю детский лобик и отставляю в сторону рожок.

Я должна быть очень счастлива? Сегодня самый лучший день? Я вышла замуж за прекрасного человека, получила теплый кров, уверенную помощь и надежную поддержку. Но какой ценой?

Гоняю мысли, пока размешиваю ложкой горячее какао в огромной белой чашке и прячусь в пустой и полутемной кухне. Переступаю с ноги на ногу, танцую, вращая бедрами, выписываю нижней половиной тела четкие восьмерки, затем немного отклоняюсь и тут же упираюсь задом в чей-то бок.

— Что ты делаешь? — интересуется подкравшийся незаметно Костя.

— Ничего. Я люблю какао, — к нему лицом не поворачиваясь, приподнимаю чашку, будто демонстрируя свой ночной «улов». — А ты?

— Предпочитаю теплое молоко. Что тебя задержало? Я заходил к Тимофею, он сладко сопит. Наелся?

— Да, — быстро отвечаю и сразу наобум высказываю предположение. — Молоко с медом?

Надеюсь, что попала, потому как неоднократно замечала открытые банки с полезным содержимым на кухонном столе.

— Да.

— Сделать?

— В чем дело? — хрипит мне в ухо, расставив руки по обеим сторонам от моего тела.

Муж упирается ладонями в скошенный край столешницы, к которой предусмотрительно прижал меня. Золотой ободок на его безымянном пальце подмигивает блеском и тепло переливается, играя разноцветным спектром на приглушенном свете лампочек, выстроившихся в четкий ряд на нижней части подвесных ящиков, в которых я до этой встречи единоличницей копалась.

— Ты от меня сбежала?

Он подошел впритык, впечатался, почти размазался и точно слился с моим телом.

— Извини.

— Извиняться не нужно, Ася. Помнишь это?

На стол, в точности перед моим носом укладывается ярко-зелёная купюра со словами благодарности, написанными моей рукой.

— Мы обговорили… — пытаюсь что-то там начать, но получаю своеобразный удар под дых.

— Это поведение, как минимум, детское, а как максимум, глупое. Последнее определение, между прочим, никак не связано с возрастом. Поэтому я спрашиваю еще раз: «В чем дело, женщина?».

— Прошу отсрочку, — поднимаю голову, безумным взглядом стопорюсь на магнитном держателе для ножей, расположенном как раз на уровне моих глаз.

— Отсрочку? — его рука встречается сама с собой у меня на животе. — Ася, ты боишься?

— Нет.

— Мы уже были вместе, — шепчет где-то рядом, предусмотрительно уложив подбородок на мое плечо.

— Мне было больно.

— Потому что это был наш первый раз. Маленькое возбуждение и, вероятно, эгоистичное бешеное желание. Признаю — моя вина. Но…

— Все не так! — трезвоню, пытаясь в чем-то оправдать его или просто оправдаться.

— Смотри!

Еще один, теперь уже большой, листок проскальзывает между нами и с небольшим пружинящим подскоком укладывается рядом с тем номиналом, который муж, словно в назидании за что-то, бережно хранит.

«Красов Тимофей Константинович» — четкий черный шрифт разрезает напичканную водяными знаками гербовую бумагу. Я вижу дату и место, страну и город, рождения нашего с ним сына. Все четко, аккуратно и надежно выверено.

«Отец, Красов Константин Петрович» — соответствующая графа заполнена мужскими данными, которые я с недавних пор выучила наизусть.

«Мать, Красова Ася Олеговна» — это я? Я? Я, утратившая девичью фамилию, но получившая статус молодой жены и матери его ребенка.

— Все законно, синеглазка. Сын мой, а ты моя жена. У нас в этом документе одна фамилия и общий интерес.

— Я понимаю, — еле слышно произношу.

— Не нужно бегать, прятаться, скрываться. Давай договоримся, как говорят, на берегу, что будем действовать в согласии и только в интересах камерного общества, нашей собственной семьи.

— Но… — повернув голову, вполоборота говорю, о чем-то начиная.

— Будем обсуждать всё! Ты слышишь? Всё, без исключения.

— Да.

— Ничего не станем скрывать друг от друга, отбросим недомолвки, начнем общаться и прекратим использовать язык головоломок и загадок. И прятаться не надо. Я все равно найду, девочка. Прояви почтение и сделай скидку на мой возраст. Я уже не так силен в разгадывании этих милых ребусов, шарад и гребаных кроссвордов. Более того, я мужчина. Не то чтобы я не люблю флирт и не тащусь от вашего женского кокетства, но есть вещи, например, семья, в которых я хотел бы слышать четкую и выразительную речь, чтобы знать твою позицию. Мы, мужчины, Мальвина, предпочитаем не эзопов язык или общение посредством жестов и перемигиваний через плечо. Что-то не нравится, говорим об этом прямо и стараемся исправить то, что всем мешает жить. Ты согласна?

— Да.

— Научимся доверять друг другу.

— Я понимаю. Я не ребенок.

— Любви нет, Ася. Не нужно строить воздушные замки. А я предпочитаю жить в реальности и улучшать то, что есть. Поверь, пожалуйста, так будет проще для всех. Мы несем ответственность за маленького парня. Я, вероятно, снова накосячил и не сказал тебе, как сильно благодарен за того, кого ты неожиданно мне подарила. Сейчас исправлюсь. Сейчас-сейчас. Итак, жена, спасибо за сыночка. Спасибо, синеглазка.

— П-п-п-пожалуйста, — основательно теряюсь, поэтому немного заикаюсь и задушенно хриплю.

— Я не доверяю словам, но меня заботят характер действий и адекватность восприятия. Я ведь не юный принц и белого коня, к тому же, у меня нет. Однако я умею зарабатывать, в стремлении улучшить общее финансовое положение, могу горы свернуть. В данный момент у меня появился стимул. Мой ребенок — это все! Но любви нет…