— Привет, — мгновенно замечаю высунувшуюся женскую мордашку из дверного проема общей комнаты.

— Привет, — отвечает и сразу прячется назад.

Так не пойдет!

— Юль, — «твою мать» и «блядь» я вспоминаю только про себя, прикусываю язык и тут же продолжаю. — Ася, подойди сюда, пожалуйста.

— Одну минутку, — отвечает мне, а после ласково обращается к мальчишке. — Вот так! Полежи, но только никуда не убегай. Договорились?

Стоп! Куда я ее зову. Пусть остается на том самом месте и никуда не двигается.

— Не стоит, я подойду.

— Уже-уже, — по-моему, она меня не слышит.

Зато я довольно четко слышу все! Встречаемся нос к носу аккурат на том выходе, из которого она показывала мне свое лицо.

— Ой! — отскакивает, как от прокаженного.

— Что ты здесь делаешь?

Мог бы и не спрашивать. Все подтверждает зрительное наблюдение. Она играла с сыном. Об этом почти кричит обилие игрушек, разбросанных на полу. Потом, очевидно же, кормила. Вот небольшая бутылочка с молочным белым дном. Укачивала и, наверное, пела, когда ребенок не засыпал, но требовал ее внимания.

— Ты голоден?

— Нет.

То есть — да, еще и как! Она готовит превосходно, впрочем, как и подает. Этому ее научили в казенном доме на уроках ведения домашнего хозяйства? Ни черта себе предположение я ввернул.

— Я приготовила рагу и суп из чечевицы. Хлебцы и чесночная замазка.

Из «че» чего?

— Я кое-что привез.

— А? — как это ни странно, раскрывает рот гласной «О».

— Для тебя и парня. Надо разобрать.

— Хорошо. Большое спасибо, но…

— Сегодня будет известен результат, Ася, — перехожу на очень тихий шепот.

— А-а-а, — тяжело вздыхает или о чем-то сожалеет, или это «все равно»?

Пожалуй, сменим тяжелую для обоих тему:

— Как твой день прошел?

— Э-э-э-э…

«А у тебя?» — направляюсь к задранным наверх ручонкам и барабанящим по одеяльцу ножкам в ярких ползунках.

— Вы ужинали? — вслепую задаю вопрос.

— Да, — моментально отвечает.

— Он — да! А ты? — наклоняюсь над мальчишкой и пока пальцами перебираю элегантную манишку на детской грудке, поворачиваю голову в том направлении, где мнется чудная мать. — У него красивая одежда.

— Как у всех.

За идиота держит? Вот этого я не люблю.

— Ты услышала, что я сказал относительно заключения?

— Да.

— Ничего не хочешь больше рассказать, добавить, изменить? Последний шанс!

— Нет.

— По-прежнему утверждаешь, что это мой ребенок?

— Да! — выкрикивает и гордо задирает нос.

Умеет за свое бороться или это глупость, каковой каждая из бабского батальона обладает?

— У меня есть определенные связи и временами неограниченные возможности. Не буду ходить вокруг да около. Короче, мои подчиненные умеют добывать секретную информацию, когда та необходима для успеха общего дела.

— Что это значит? — я выпрямляюсь и отхожу от малыша, а она зло шипит и настораживается. — Я ничего не скрываю. Меня зовут…

— Не стоит, — показываю, что уже наслышан. — Все, что ты рассказала до сегодняшнего дня, подтвердилось. Но…

— Мне нечего больше сообщить. Осталось только уведомить о размере нижнего белья и капроновых колготок. Наверное, очень непросто и тяжело живется человеку, страдающему тяжелой формой паранойи. Что еще?

— Поязви, пока я разрешаю.

— Почему ты так со мной разговариваешь? — подпрыгивает и начинает рваться к малышу, но, к сожалению, встречается со мной.

— Считай это состоянием экзальтации.

— Чего?

Я ведь все проверил — она действительно не солгала. Поэтому и бесится сейчас! Но у мальчугана нет документов, как, впрочем, нет и прав на финансовую помощь от родного государства, а у этой девки в наличии очевидно мозговой провал и танцующие единороги на извилинах, которые использовать по назначению таким совершенно нет резона. Еще бы!

— Предвкушаю, что стану папой. Знаешь, это что-то типа эйфории, но только круче.

— Нет, не знаю.

— С парнем ясно, а вот с тобой…

— Пропусти меня, — отталкивает от себя мою напирающую грудь. — Что это?

— Ты ведь уйдешь, Ступина. По крайней мере, если не захочешь играть по моим правилам, можешь валить отсюда на хрен, — последнее почти рычу, разбрызгивая слюни-сопли. — Как только эти часы, — показываю оттопыренным большим пальцем себе за спину, туда, где находится огромный встроенный в стену четкий механизм, — пробьют полночь, ты можешь быть свободна. Носок приготовить?

— Ты больной! — крутит пальцем у моего виска.

— Про тигра помнишь? — по взгляду полагаю «да». — И все равно играешь? Дергаешь? С мясом выдираешь? Не надо, девонька.

— Что?

— Жизнь больше не будет прежней, Асенька, — специально уменьшаю до ласкательного и без того маленькое имя. — Я возьмусь за тебя.

— Не пугай!

Да куда там! И в мыслях не было. Когда заводится и выпускает зубки, становится безжалостной и страстной, агрессивной, злобной… В общем мелкой сукой! Она, конечно же, красавица, такая юная, зеленая, молоденькая вертихвостка без стыда и совести, без масла в голове, зато с каким апломбом.

— Веди к столу, — внезапно отхожу, освобождая путь и предоставляя ей дорогу. — Мальчика возьму! — рукой показываю, что не намерен отступать.

— Я испортила твой компьютер.

О! А вот и долгожданные признания подвалили! Видимо, надавишь и незамедлительно получишь нужный результат.

— Как это случилось? — придерживая мальчугана под головой и попой, отрываю от пеленки, на которой он изрядно попотел, пока бежал ногами стометровку.

— Я смотрела новости…

Сейчас животик надорву! Ну-ну!

— … он погас, мигнув голубым экраном. А потом я выключила его.

— Какое сообщение выдала система? — кивком указываю ей, что надо бы пройти вперед. — Давай, я за тобой.

— Сообщение? — с испуганным выражением лица оглядывается на шествующих позади себя.

— Что было написано, когда бук совершил смертельный номер? Синий экран — это экран смерти. Как последний вздох! Железо набрало побольше воздуха, затем глотнуло, по-видимому, поперхнулось и отбыло туда, откуда уже не возвращаются.

Она, похоже, тоже еле дышит. Да уж! Детский дом не привил этой представительнице прекрасного пола тягу к информационной грамотности.

— Мне очень жаль, — скулит и перекидывает косу к себе на грудь.

Богатые! Богатые густые волосы. А волны, которые я наблюдаю после того, как она несколько минут расчесывает их перед зеркалом, наивно полагая, что ее никто не видит, заслуживают или платы, или продолжительных аплодисментов. Я бы намотал их на свой кулак и жестко натянул, насадив на член хозяйку.

— Отработаешь, — спокойно говорю, заявляя о само собой разумеющемся и обыденном событии. — Буду всё!

— Что?

— И рагу, и суп. Я очень голоден.

А глядя на женский зад, я чувствую определенное урчание внизу…

Она отличная хозяйка. По крайней мере, я не голодаю. Не то чтобы расту, как на дрожжах, но не страдаю ночным обжорством, когда, скажем так, обыденно холостяка врубал.

Одна глубокая тарелка, одна тарелка для гарниров и горячих блюд, большой салатник и две деревянные ложки, которыми она размешивает овощи и «травку», ложка, вилка, нож, салфетки, хлеб, перец-соль-горчица, соус — что ли, болоньез? Ее незримое присутствие позади меня, услужливость и жалкое мещанство, когда почти с поклоном она выставляет мне под нос парующий и издающий ароматы клейкий суп.

— Садись за стол, — кивком указываю на место возле.

— Я уже поужинала, — отворачивается и отходит от меня.

Двумя пальцами почесывает основание шеи, цепляет локоны, которые накручивает на фаланги, считая, что использует живые бигуди.

— Сядь, я сказал, — приказываю сухо.

Мальчишка замолкает, прекращает гулить и песенки тянуть, затем вытягивает шейку, несколько раз бьет ручкой по бортику переноски и кричит, по-видимому, угрожая мне.

«Чего-чего, мелкий ты, человек?» — опускаю голову и скашиваю взгляд, рассматривая обстановку исподлобья, застываю на приближающемся ко мне женском животе.